***
От воспоминаний его отвлёк шум: восторженные крики, улюлюканье и нарочито громкие хлопки, сопровождаемые скабрезными комментариями. Берсерк отнял взгляд от пламени и принялся смотреть по сторонам, в конце концов, уставившись в ту же точку, что и рядом сидящие воины. Внимательный взгляд зелёных глаз уцепился за фигурку: то была невысокая девица, возраста которой, равно как и степени красоты определить было нельзя — лик закрывала чёрная вуаль, стройное тело было укутано в полупрозрачную тёмную ткань, украшенную золотой ниткой, блестевшей в огнях города; иссиня-чёрные, словно крыло ворона, волосы были распущены и тонкими перьями-локонами небрежно лежали на плечах и груди. Особенного труда не составило понять, что дева эта была местной танцовщицей; знатные дамы Масарби лишний раз даже на улицу не показывались без мужчины, а о развратных по местным меркам танцах тем паче не могло идти речи. Подобным образом публику здесь развлекали только невольницы, которые все как одна были облачены в такие же лёгкие наряды. Фигурка, крутанувшись вокруг себя, шустро побежала в сторону полосатых навесов, где и поспешила скрыться. — Кто это? — Где? — широко улыбавшийся юнец уставился на своего командира, который, в свою очередь, не сводил взора с того места, где мгновением ранее стояла дева. — Только что была вон там, — Дагур небрежно указал в сторону устеленной коврами площадки. — Черноволосая девица. Кто она? — А… невольница местная. Здешний вождь отправил её развлекать нас танцами. — Лучше б другим чем развлекла, — скабрезная шуточка, послышавшаяся сбоку, заставила берсерка нахмуриться, однако языкастому воину он ничего не сказал. В конце концов, несколько походных недель, проведённых без женщин, были настоящим испытанием и для него самого, хотя мужчина старательно держал себя в руках, не рискуя брать местных девиц силой. То же самое он требовал и от оставшихся в крепости воинов: в конце концов, серебрушка другая водилась у каждого его пехотинца и всадника, а желающих заработать девиц всех возрастов в Масарби, вопреки расхожему мнению, водилось немало. Потому скользкие шутки — не самая высокая цена за многодневную сдержанность. — Эта девчонка во дворце местного управленца живёт, — теперь другой голос привлёк внимание Дагура. — Она его собственность. Вломишься к нему в хоромы что ль? — Вломлюсь! — шутник с размаху бросил обглоданную птичью кость в костёр, залпом выпил остатки хмеля и, схватив лежащий рядом меч, уверенно поднялся с бревна, будто именно сейчас он собирался отправиться во дворец. — Усядься, — Дагур, по-прежнему не сводивший внимательного взгляда с места, где стояла девушка, шикнул на своего подчинённого. — Всё что принадлежит местному вождю, трогать нельзя. Захочет поделиться, узнаешь. А на чужое руки не тяни, а то без них останешься. — Град тоже местному вождю принадлежит, да только мы его уже хорошенько облапали. — Облапали, но отдадим обратно, Вульф, — берсерк перевёл усталый взгляд на захмелевшего воина. Было видно, что Дагуру спокойствие даётся с трудом. — Ну так и мы только потрогаем, а потом вернём. Над костром раздался хохот довольных шуткой воинов. — Дворцовых девок не трогать. И других тоже. Узнаю — лично руки оторву. Мужчина бросил последний хмурый взгляд на сидящих пехотинцев и поспешил удалиться.***
С того самого вечера таинственная черноволосая дева не единожды, будто нарочно, попадалась ему на глаза, обычно вечерами, когда наступало время посиделок пред костром, но изредка её можно было заприметить и на базаре с другими укутанными в тряпки девицами, и подле ворот дворца, где она прогуливалась в дневное время. Однажды, утомлённый долгими переговорами, Дагур отправился на местный рынок, дабы успокоить свою душу видами дорогих диковинных товаров. Мужчина, сопровождаемый тремя верными воинами, медленно выхаживал меж длинных рядов базара, стараясь зацепиться взглядом хоть за какую-то вещицу, которую можно было приобрести за монетку и с чистой совестью, не стыдясь, забрать её с собой на север. — У меня уже в глазах рябит, — один из воинов с силой зажмурил веки, будто это могло ему помочь избавиться от головной боли, что сопровождала его от самого входа на шумный торг: народа здесь была целая тьма, а товара ещё больше — ковры, украшения, ткани, традиционная одежда, шкуры южных зверей, шкатулки, инструменты, травы, сладости, специи… В общем, всего того, что торговцы возили в Скандинавию и продавали там втридорога, здесь было в достатке и по малой цене. Дагур невольно поймал себя на мысли, что хочет купить всё. «Прям как баба!» Мужчина мазнул взглядом по прилавку, заваленному шелками, и невольно заприметил тонкую фигурку, что стояла неподалёку, возле шатра с украшениями. Черноволосая девушка, в отличие от своих спутниц, не копалась в золоте, выбирая побрякушку потяжелее, она держала в руке крошечный кулончик на верёвочке и о чём-то болтала с продавцом. Торговец вдруг развёл руками и покачал головой, выражая несогласие с чем-то, а незнакомка, ещё раз внимательно посмотрев на безделушку, аккуратно положила её обратно, принявшись ждать других дев. Дагур стоял среди рыночной дороги, однако никто не решался подвинуть его словом или делом: мужчина был облачён в традиционный для берсерков доспех с драконом на груди, а на поясе висели ножны с вложенным в них мечом; сопровождение чужеземца было ещё более грозным, потому захватчиков предпочитали молча обходить стороной, старясь даже не смотреть на них. Вскоре девы, не присмотрев ничего, пошли прочь от богатого шатра. Дагур же, на которого уже с подозрением начали коситься его же воины, направился к нему. Мужчина некоторое время бегло осматривал огромное количество лежащих на прилавке украшений: здесь было одно лишь золото — браслеты, массивные и филигранные ожерелья, кольца, серьги… и всё это украшено камнями самых разных цветов. — О, сюда бы наших баб пустить… — самый старший из четвёрки берсерк, которого звали Торольфом, усмехнулся, глядя на разнообразие украшений, которыми любая женщина могла бы обвеситься с ног до головы раз так пять. — Свою бы с радостью пустил, — ещё один немолодой воин, имя которого Валборг, состроил кислую морду. — Пущай увешалась бы побрякушками да зашла бы в море искупаться. — Не всплыла б. — Так про то и речь! Дагур, слушавший вполуха своих товарищей, уцепился взглядом за неприметный среди золотого блеска кулон — небольшой серебряный подвес в виде дракона, расправившего крылья. Ни камней, ни филиграни, ни прочей аляпистой мишуры, коей отличались все украшения здешних краёв, на нём не имелось. Впрочем, сама драгоценность навряд ли была родом с югов, вероятнее всего, сюда она попала северным кораблём. Почему-то мужчине подумалось, что именно эта безделушка и приглянулась черноволосой незнакомке: другой мелочи здесь не было. Дагур ухватился за холщовую верёвочку, выуживая кулон, а продавец, завидевший интерес иноземного покупателя, принялся нахваливать товар; берсерк, конечно, плохо понимал здешний язык, хотя по пути в Масарби выучил достаточно слов, чтобы худо-бедно изъясняться на местном наречии, однако по алчному блеску карих глаз и громкой речи сделалось совершенно ясно — торговец именно нахваливает серебряную побрякушку. — Сколько? Лавочник, замотанный в тюрбан, поднял вверх два пальца. — Две золотых монеты за серебряную безделушку? — Валборг выступил вперёд, привлекая внимание к себе. — Это грабёж. За эти деньги на северных рынках можно купить горстку таких побрякушек. — Но на юге нет северных рынков, — Дагур, не оборачиваясь на воина, спокойно полез за кошелём, выудил оттуда два кругляшка и со звоном высыпал их в смуглые руки торговца. — В этих местах не водится серебра, как у нас почти не водится золота, оттого серебряные безделушки продают втридорога. Берсерк недовольно посмотрел на товарищей, тяжело вздохнул, будто утомлённый тем количеством слов, которое ему пришлось произнести, и молча направился вперёд, зажимая в ладони скромное украшение.***
Это был исход пятого дня. Солнце уже давно утонуло в ребристых барханах, а его место в небе привычно занял слегка располневший за это время полумесяц. Город, погружённый в ночную темноту, тем не менее, не спал — местные шумно справляли какое-то здешнее празднество: всюду полыхали костры, подле которых собирался люд, звучала музыка, слышалось звонкое пение, тут и там на расстеленных коврах кружились танцовщицы, завлекая зевак. Северяне, несмотря на внешнюю враждебность, с необычайной для себя радостью присоединились к веселью, по большей части, правда, наблюдая за ним: Дагур помешательством никогда не страдал, но, зная норов южан, опасался, что те решат потравить вином и едой его воинов, потому не дозволял им налегать на местные яства и выпивку. Сам мужчина сидел на привычном месте возле дальнего костра, подальше от глаз посторонних, и, с отвращением цедя приторное поило, которое звали здесь странным словом «шербет», рассматривал приобретённый с несколько дней назад подвес. Серебряная побрякушка в свете пламени смотрелась совсем иначе, нежели в свете солнца: драгоценный металл играл огненными бликами, а кровавые камни, что красовались на месте глаз, казалось, изнутри горели драконьим жаром. Серебряный дракон, пристроившийся на ладони берсерка, был словно живой. — Командир, да отставь ты это поило в сторону. Лучше вот, вина испробуй. От него хоть язык сладостью не сводит, — Валборг протянул кружку своему командиру, однако тот даже не взглянул на протянутый сосуд. — Сладкое поило надо испить — это традиция сегодняшнего гуляния. Дали — пей, а потом за хмель берись. Мужчина отнял взор от украшения и огляделся — всюду было людно. И это раздражало. Ночь для берсерка — то время, когда можно было побыть в одиночестве, когда не нужно было отвечать на глупые вопросы, когда не нужно было находиться рядом с раздражающими людьми… Однако сегодня было всё: и вопросы, и люди, и отсутствие одиночества. Дагур в один мах опорожнил филигранный сосуд, который ему с две четверти часа назад принесла служанка, сморщился от ударившей по нёбу сладости, небрежно отставил пиалу в сторону и, слишком резко для гудевшей от боли головы, встал с бревна, бывшего сейчас чем-то вроде лавки. — Ты куда, командир? На очередной глупый вопрос подчиненного мужчина лишь махнул рукой и продолжил путь в неизвестную даже ему самому сторону. Широкие и узкие улочки, то и дело сменявшие друг друга, были переполнены веселящимися людьми, сновавшими туда-сюда. Местные, погружённые в празднество, в кои-то веке не шарахались от невысокой, но внушающей животный страх фигуры северянина, шедшего напролом по одной из извилистых дорожек, скорее наоборот, поглядывали с каким-то интересом, будто видели его в первый раз. Вымощенная камнем улочка вывела мужчину в безлюдный неширокий проулок, освещённый лишь парой факелов. Здесь располагались разбитые возы и несколько полосатых торговых шатров, пустовавших, судя по их неприглядному виду, уже давно. Мужчина облегчённо выдохнул — здесь было довольно тихо, только далёкий грохот барабанов да вой мизмара² ненавязчиво напоминали берсерку, что полные тишину и покой в этих землях ему не обрести. Дагур тяжело осел по стене на побитый временем дорожный камень и уставился в небо — как и всегда, оно было идеально чистым, даже тонких перьев облаков не видно. Чёрный, словно бездна, свод был усыпан мерцающими звёздами, некоторые из которых, будто не выдерживая сурового взгляда зелёных глаз, срывались и падали с неба куда-то в остывшие пески. Проводив взором очередную сорвавшуюся с неба звезду, мужчина прикрыл отяжелевшие веки, желая забыться сном прямо здесь, в безлюдном проулке. Глупо, опрометчиво… однако ноги упорно отказывались вести его на постоялый двор, что он единолично облюбовал на окраине города. Стоило лёгкой дремоте овладеть натруженным телом, как откуда-то из глубины улочки послышались шаги и приглушённые голоса. Берсерк, повинуясь инстинктам, схватился за меч и в один миг оказался на ногах, готовый принять бой, если кто-то дерзнул явиться по его душу. Шаги вдруг смолкли. Послышались звуки борьбы, среди которых легко можно было различить северную речь и приглушённые стоны, что обычно вырывались из сжатых в крепких пальцах глоток. Дагур нахмурился: несложно было догадаться, что кто-то из его солдат, упившись до непотребства, позволил себе лишнего. Сцепился с кем по пьяни, вот и дело с концом. Берсерк не стал вмешиваться сразу, решив немного обождать: у воинов не было славной бойни, а кулаки почесать о чью-то морду, пусть и местную, желалось. Послышался смех. Дружный. Стройный. Громкий. Но противный, донельзя издевательский и пошлый. Так смеяться могли только над жертвой, которую долго мотали по клетке и, наконец, загнали в угол, чтобы вдоволь позабавиться. Дагур выглянул из-за шатра и замер. Там, впереди, подле одного из разваленных обозов стояли трое: два драконьих всадника, облачённых в лётные доспехи, и хрупкая девичья фигурка, закутанная в полупрозрачный балахон, в какие облачались лишь живущие при здешнем дворце девы. Берсерку поначалу подумалось, будто девица эта оплачена серебрушкой, однако, судя по той прыти, с которой она вырывалась из рук державших её солдат, и желанию последних потеснее прижать её обратно к обозу, она не принимала оплату своих услуг мелкой монетой. Если вообще таковую принимала. Каждая девичья попытка вырваться из хватки сопровождалась смехом и какими-то словами, слышать которых мужчина не мог. Наверняка на голову девчонки вылили ведро пошлости — на большее его слабоумные воины были просто неспособны. Постояв с пару мгновений в тени полосатого шатра, берсерк, даже не пытаясь скрыть своего присутствия, вышел на свет. Однако на него никто не обратил внимания: казалось, всадники не боялись, что их кто-то завидит за столь неприглядным занятием. Северянин, сжимая рукоять меча, вскоре подошёл почти вплотную к воинам и лишь тогда смог рассмотреть несчастную, которой не повезло этой ночью оказаться в злосчастном проулке — то была черноволосая девица, знакомая берсерку до зубовного скрежета. Огромные глаза с вызовом смотрели на захмелевших северян. На мгновение Дагуру показалось, что девушка совершенно не боится своих пленителей, скорее, наоборот — своим поведением желает ещё больше раззадорить их. Испуг мелькнул в девичьем взгляде, когда она заметила стоящего неподалёку берсерка, который бесшумно оказался рядом. «Всё-таки боится». Мужчина, заметивший перемену, даже не желал знать, какие мысли сейчас роились в девичьей голове. Наверняка южанке подумалось, что изловили её ему на потеху. Девичий взгляд уловил один из воинов и, не переставая посмеиваться, обернулся, дабы узнать, куда девчонка смотрит. В тот же самый миг ухмылка сползла с несуразного лица, а в глазах мелькнул испуг; мужчина спешно отступил от прижатой к обозу девы, невольно давая ей возможность сбежать, однако она осталась стоять на месте, не в силах сделать и полшага к спасению. По хмурому лицу берсерка, исполосованному жуткими синими татуировками, скользнуло неудовольствие, тут же перетекшее в плохо скрываемую злость: последняя появилась то ли от неисполнения подчинёнными его приказов, то ли от жалкого вида хрупкой южной девчонки, окружённой лишёнными всяческих манер северянами. Двое солдат теперь перебрасывались напряжёнными взглядами, изредка поглядывая на по-прежнему стоявшего без движения безмолвного вождя. И лишь спустя несколько мгновений, показавшимися вечностью для всех стоящих в проулке, мужчина шагнул в сторону, давая проход воинам, и слабо качнул головой, молча приказывая им убраться. Звуки скорых шагов и грохота доспехов сбегающих солдат вскоре потонули в переливах восточной музыки, что доносилась с прилегающей к проулку главной улицы. Берсерк по-прежнему не сводил внимательного взора с вжавшейся в обоз девицы, которая почему-то не стремилась сбежать. Понимала, что всё равно не спасётся? Судя по полному непокорства взгляду, в котором плескались искорки злости и обиды, прекрасно понимала. Дагур, перестав наконец смущать деву изучающим взором, огляделся, надеясь отыскать выход из проулка: попадаться на глаза посторонним в обществе дворцовой девицы не хотелось — был бы скандал, а бросать её здесь одну не желалось ещё больше — кто знает в какую историю девчонка вляпается вновь, окажись в ночном городе в одиночестве? Однако лазов нигде не обнаружилось. Раздался тяжёлый вздох, вслед за которым послышалась отборная скандинавская ругань. — Иди вперёд, — берсерк кивнул в сторону выхода из проулка, но не понимающая иноземную речь девушка осталась стоять на месте, недоверчиво поглядывая на крепкую мужскую фигуру. — Ну что уставилась? Иди, говорю. Дагур попытался схватить деву за руку, чтобы уже вывести её с улочки, однако та дёрнулась с такой силой, что крепко приложилась затылком о стоящий позади неё обоз. — Бабы… что на севере дурные, что на юге. Будет тебе уроком: чтоб не шаталась ночами по улицам в полуголом виде, — мужчина демонстративно оглядел не отличающийся скромностью наряд девушки: несколько слоёв полупрозрачной чёрной ткани плохо прикрывали стройное тело; тонкая вуаль, украшенная вышивкой, закрывала лицо, оставляя открытыми лишь глаза. Подобного вида девиц берсерку приходилось видеть в портовых заведениях — там красавицы были на любой вкус, и все как одна разгуливали перед посетителями именно в прозрачных тряпках, будто это могло сильнее привлечь мужское внимание. Самого мужчину привлекали скромность и спрятанная за ней тайна. Хотя, чего греха таить, стоявшая перед ним дева была одной большой загадкой, которую срочно требовалось разгадать. Постояв ещё немного и посверлив взглядом вжавшуюся в обоз южанку, берсерк махнул рукой и медленно, будто приглашая деву последовать за ним, направился к выходу из проулка. Не сразу, но за спиной Дагура послышались робкие женские шаги.***
Ночь сгустила свои краски над пустыней, среди которой раскинулся белокаменный город. В свете располневшего полумесяца поблёскивала змеившаяся с юга на север река, а среди песков — вдалеке — курились небольшие костерки, возле которых сидели дозорные. Подле одного такого костерка, разложенного у слабо журчащего водоёма, расположился Дагур: на берегу реки никто никогда разбивал лагерь, потому берсерк решил занять это место первым. Мужчина, закутанный в тряпки, что должны были спасать от ночных ветров и песка, который они приносили, сидел облокотившись о верного Слютера и лениво водил точильным камнем лезвию кинжала. Скрежет металла, раздражавший дракона, действовал на самого берсерка успокаивающе — он напоминал об оставленном за Кипящим морем доме: на архипелаге берсерков работало множество оружейных мастерских. Послышалось тихое рычание. — Прекрати. Лезвие этого кинжала ещё не идеально и требует заточки, — Дагур не удостоил дракона даже взглядом, внимательно продолжая смотреть на оружие из железа Громмеля, что ему подарил Рыбьеног ещё с две зимы назад, когда их общим интересом были эти огромные, медлительные и до ужаса неповоротливые рептилии. Рычание, впрочем, не стихло, а лишь усилилось, сделавшись низким и протяжным. Мужчина бросил натачивать лезвие кинжала и с неудовольствием глянул на Слютера, что смотрел в одну точку и продолжал рычать. Дагур проследил за взглядом дракона и заприметил стоящую неподалёку тщедушную фигурку, замотанную в тряпки с ног до головы. В этой неприметной фигурке берсерк сразу узнал юную деву, с которой буквально пару часов назад стоял в тесном проулке. «И чего только притащилась?» — Иди обратно в город. Нечего тут делать, — Дагур нехотя поднялся с песка и теперь стоял напротив застывшей фигурки, что косилась на рычащего дракона. — Особенно тебе. Дева, впрочем, просьбам не вняла: и серного языка знать не надо, чтобы понять, что её пытаются сослать обратно за белые стены града; не переставая поглядывать на странного по виду ящера, сильно походившего на пустынного ядовитого вредителя, южанка выудила из-под одежд какой-то предмет и, старательно сжимая его в руках, медленно направилась к берсерку. Мужчина напрягся и сильнее сжал в пальцах кинжал, готовясь урезонить им девицу, если та задумала глупость. Девушка поравнялась с мужчиной и протянула ему руку: в крошечной ладони, поблёскивая в неверном свете огня, лежал серебряный дракон и сверкал красными, будто кровь, глазами. Дагур даже и не заметил, как за стремлением покинуть злосчастный проулок обронил дорогое украшение. — Ты, — брюнетка указала на берсерка, — потерять это. Мужчина вздрогнул: девичий голос оказался крепким, но приятным. Даже неумелые скандинавские речи, срывавшиеся с губ южанки, не казались такими отвратительными, будучи пропитанными южным говором. Её говором. — И когда ты научилась лепетать по-северному? — Дагур внимательно и с толикой подозрения смотрел на брюнетку, что по-прежнему стояла с протянутой рукой, однако кинжал убрал, душой понимая, что девица нападать не собирается. Девушка нахмурилась и покачала головой. — Не понимать. — Не понимать… — мужчина окинул южанку оценивающим взглядом и поспешил усесться обратно к костру. — Иди в город. Тебя не должны здесь видеть. Иди давай, чего уставилась? — берсерк махнул в сторону оборонительных стен. Общество девушки его, по непонятной причине, тяготило. В душе взыграло… беспокойство? Не за себя. За неё. Если её, собственность управителя, завидят наедине с посторонним мужчиной, страшно представить, что с ней станется. Местный вождь не брезговал отправлять наложниц развлекать незнакомцев танцами, однако всякое общение с ними жестоко пресекал. — Уходи. Тебе нельзя здесь быть. — Ты потерять. Девушка подошла ближе к берсерку и протянула руку под самый нос, едва не ударив его по лицу. — Потерять. — Великие боги… что ты заладила? Потерять, потерять… Оставь себе и убирайся. Дагур оттолкнул от себя девичью руку и вновь уставился на костёр. Мужские мысли роились теперь вокруг бабской глупости: неужели дурной южанке невдомёк, что её накажут за этот ночной визит. Раздражение вдруг завладело берсерком: до одури хотелось схватить девицу, закинуть на спину дракона и отправить прямиком в город, к самому дворцу, да там и выкинуть. — Потерять… — девичий голос сделался совсем слабым, это и привлекло внимание Дагура: южанка, опустив голову вниз, одной рукой придерживала вуаль, чтобы та при первом дуновении ветра не смахнулась с лица, а вторую всё так же держала вытянутой; серебряный дракон, устроившийся на маленькой ладошке, поблёскивал в свете огня и казался живым. Женская фигурка осунулась: девушка более не смотрела на северянина или его дракона, она упорно глядела на песок, что струился под её ногами. Дагур про себя выругался. Не стоило быть знатоком женских душ, чтобы понять: он обидел деву. Тяжёлый вздох пронёсся над скромным ночлегом, и берсерк, нехотя поднявшись, подошёл к девушке, что изваянием стояла чуть поодаль. Дагур, насколько мог, бережно взял деву за руку, в которой покоился дракон, и сжал её пальцы. — Оставь себе. Это дар. Южанка, отдалённо поняв смысл речей, замотала головой и судорожно попыталась вернуть мужчине серебряный подвес, но тот был непреклонен: — Оставь себе и уходи отсюда. Короткая фраза на южном наречии заставила-таки девушку отступиться и отправиться обратно в город. Дагур смотрел вслед уходящей деве до тех пор, пока та не скрылась за стенами города. Следовало бы её сопроводить, дабы уберечь от захмелевших солдат, однако публичное общество берсерка могло навредить ей гораздо больше. Кто знает, может, засевшие на оборонительных стенах местные дозорные уже заметили их долгое нахождение в обществе друг друга. — И Хель с ней. Плеть перевоспитает. Берсерк уселся обратно на песок и уставился на тревожимый ветром костёр: огонь всегда успокаивал мужчину, однако теперь лишь будоражил его воображение — пламень напоминал ему о черноволосой девице, что в ритме бешеного танца вечерами кружилась на главной площади, развлекая и завлекая люд; она сама была огнём — страстным, неуправляемым, гибким и горячим. «Как и любая местная танцовщица», — занудно протянул внутренний голос, от которого берсерк поспешил отмахнуться. Чем привлекла его хрупкая южанка он и не знал. Возможно, своим отличием от прочих здешних женщин: дева была стройна, как тростинка, кожа бела, словно молоко, а взгляд пронзительных зелёных глаз, коих Дагур не встречал у прочих южан, был полон непокорства и огня. В который раз мужчине подумалось, что дева эта не здешних кровей — слишком уж она походила на северянку своим видом, лишь только волосы цвета воронова крыла да совершенное неумение говорить по-скандинавски выдавали в ней жительницу пустыни.***
После той ночи мужчина не единожды встречал зеленоглазую южанку: вечером на гуляниях, днями на местном рынке, ночами подле городских стен… И если первое время девичье присутствие, больше напоминавшее преследование, вызывало лишь раздражение, то после берсерк привык к мелькающей перед глазами хрупкой фигурке. И стоило фигурке пропасть из виду на день или два, как в душу закрадывалось беспокойство, а всем существом завладевало раздражение. Дагур стоял подле реки и бездумно всматривался в небо, которое старательно освещала луна; у мелководья по привычке смирно лежал Слютер, ожидая, когда его всадник прекратит изображать из себя неживой предмет, и отправится или обратно в город, или прикажет унести его далеко под редкие южные облака. Мужчина, погружённый в мысли о скором отбытии на север, не сразу заметил, как за его спиной появился «хвостик»: южанка, которую он не видел два дня к ряду, стояла и безмолвно взирала на похожего на изваяние северянина. Полная луна ярко заливала невысокую крепкую фигуру, утянутую в лётные доспехи, от чего берсерк казался ещё более грозным и мощным, а нестриженные волосы, в свете солнца походившие на всполохи пламени, засеребрил яркий лунный свет. — Опять ты, — Дагур, не удостаивая взором настырную девицу, направился к дракону, которого тут же поспешил оседлать. — Уходи в город. За нарочито грубыми речами мужчина пытался скрыть волнение от, чего греха таить, неожиданной встречи: последние дни ему думалось, что своенравную девицу за частые прогулки в одиночестве наказали и посадили под замок. Хотя, возможно, так и было. Девушка заступила дорогу приготовившемуся взлететь дракону. Слютер недоумённо заворчал и с непониманием уставился на двуногую, что посмела помешать ему. Безусловно, для огромной опасной рептилии южанка не была серьёзной помехой, однако дракон помнил, что его хозяин не обижал эту незнакомку, значит, нельзя обижать и ему. — Сдурела, баба? Уйди с дороги, пока не зашиб. Однако девушка и не думала уходить: грубость речей, которых она не понимала, её более не трогала — мужчина ни разу не позволял себе лишнего, — а значит, не позволит и сейчас. Южанка обошла походившую на скорпиона рептилию, встала сбоку — так было лучше видно наездника — и уцепилась за ремни лётной экипировки дракона. — Что тебе? Дева доверчиво, но вместе с тем с долей вызова смотрела на берсерка, который запросто мог оттолкнуть её и полететь куда глаза глядят. Однако он выжидал. — Летать. — Да-да, летать. А теперь уйди в сторону. Девушка упрямо покачала головой; сначала она показала на себя, затем на Слютера и Дагура, а после в небо. — Летать. — Головой что ль ушиблась? Даже не подумаю сажать тебя на дракона. Берсерк врал: конечно же он думал об этом. И не единожды. Правда, всячески старался эти мысли от себя гнать, дабы не придумывать их наличию достойные оправдания, которых, впрочем, всё равно не имелось. Игра в гляделки продолжалась довольно долго, и мужчина, после длительных «уговоров», изволил подать девушке руку, которую та спешно приняла, не выказывая при этом радости; лишь глаза озорно блеснули в свете луны. Южанка устроилась впереди берсерка вполне по-свойски, будто каждый день взбиралась на драконью спину. — Сиди смирно и держись крепко: надумаешь вывалиться из седла, ловить не стану.***
Сколько времени они находились в небе, Дагур не знал: думалось, будто улетели с четверть часа назад, однако окружающая природа сделалась совсем иной, не такой пустынной, как перед городом, а значит, перелёт был долгим; под ними проплывала северная часть пустыни. Южанка, что первое время сидела спокойно, боясь вывалиться из седла при неосторожном движении, осмелела: ёрзала в седле, крутила головой, будто сова, и всячески восхищалась видами песков и затерявшихся в них развалин старых городов; часто дёргала сидящего позади мужчину за рукав рубахи и болтала что-то на южном наречии, указывая в ту или иную сторону — Дагур, выучивший с пару сотен местных слов, понимал, что девица восхищается. «Было б чем, дурная: песок кругом». Для «дурной», что всю жизнь была заперта в стенах родного города, это было невероятное путешествие, ведь самая высокая точка, на которую ей доводилось подниматься, и то в сопровождении ворчащих женщин — городская смотровая стена. Однако вид оттуда и на малую долю был не настолько живописным, как с высоты драконьего полёта: небо теперь не казалось таким недосягаемым; протяни руку — и ты коснёшься звёзд; песчаные барханы, которые так не любила дева, с высоты походили на маленькие аккуратные пирамидки; вдалеке всё так же лениво поблёскивала хитро извитая, широкая, но мелководная река. Невольно, то ли от усталости, то ли от избытка чувств, девушка позволила себе расслабиться и откинулась на берсерка, которого от размеренности полёта тоже разморило; мужчина вздрогнул и напрягся, но не сказал ни слова — хотя близость южанки его тяготила, портить такой интимный момент почему-то вовсе не хотелось. Ужасно, до зубовного скрежета хотелось обнять наглую девицу и прижать к себе чуть крепче, чтобы спиной она ощутила холод металла доспехов и жар крепких мужских рук; чтобы дёргалась, молча требуя отпустить её; чтобы расслабилась, осознав тщетность своих попыток освободиться. Впереди зашумело море. Дева, напряжённо-расслабленная, резко подалась вперёд и непременно вывалилась бы из седла, если бы Дагур вовремя не ухватил её за талию. — Обезумела, девка? — Море? — южанка указала горизонт, где в свете луны блестело Тёплое море. — Глаза есть? Есть. Коль не слепа, то видишь, что за лужа тут разлита. — Море… — дева часто задышала, будто чем-то взволнованная. — Море. — Что ты заладила «море-море»? Море. Не видала что ль ни разу? Не отводя взгляда от бескрайней водной глади, девушка покачала головой: ей и вправду не доводилось видеть моря — не было причин и возможностей бывать подле него. Родилась она в Масарби, в бескрайней пустыне, единственным водным источником которой была широкая мелководная река; одной ей никто бы не дозволил волочиться в такую даль, на северный берег, а хозяин не видел надобности возить её сюда. Конечно южанка знала, что такое море — видела на картине неизвестного художника, что висела у неё в покоях. Однако зреть море на холсте — это одно, и совсем другое — воочию. Даже самая умелая живопись не могла передать шума мелких волн, солёного запаха влажного ветра и величия стихии… Скорпионовидный дракон спикировал вниз, к песчаному берегу, усеянному древними развалинами. Южанка с непониманием посмотрела на сидящего позади берсерка, лицо которого не выражало ровным счётом ничего. Мужчина молча усадил дракона, молча, слез с его спины и также молча помог деве спуститься на землю. Девушка поёжилась: за долгие дни она привыкла к резкому тону северянина, а ещё выучила все ругательства на его родном языке, которыми он старательно сыпал при каждом удобном и неудобном случае; безмолвие же напрягало — берсерк был чем-то недоволен или его что-то беспокоило. Во всяком случае, вёл он себя не так как обычно. Слишком спокойно. Не произнося ни слова, Дагур направился к кромке моря, что старательно облизывало усыпанный древними камнями берег: мужчина ошибся, подумав, что ранее здесь располагались оборонительные сооружения; когда-то давно здесь возвышался древний храм. Всюду валялись старательно изломанные античные колонны, кое-где можно было заприметить обломки стен с сохранившимися на них обрывками фресок, всюду лежали куски статуй. Берсерк грустно усмехнулся: с приходом в эти земли восточной веры от былых традиций не осталось почти ничего; здешние управители старательно изничтожали всякие упоминания о старых религиях. «Наверняка красивый был прежде храм». Хоть Дагур и был беспринципным воином и завоевателем, а к старым и красивым вещам относился бережно — в завоёванных им поселениях он не дозволял и доски храмовой трогать. Грабить — да, рушить — нет. Мужчина не заметил, как черноволосая южанка ушла вперёд него и теперь на коленях стояла подле море, что кудряшками мелких волн так и стремилось приластиться к незнакомой деве. Девушка немного оголила руки и позволила себе прикоснуться к беспокойной воде. — Тепло. — Эта лужа круглый год тёплая. — Лужа? — вздрогнув от хриплого мужского голоса, южанка обернулась: Дагур стоял рядом с ней и хмуро взирал на воду, по которой расползлась рябая лунная дорожка. — Лужа. Мало воды. — Мало? — на лице девы отразилось недоумение. — Это много. — Это мало. То ли дело моря на севере. Беспокойные, холодные, глубокие и бескрайние. Такие даже переплыть не каждому дано. А это — лужа. Огромная тёплая лужа. Южанка нахмурилась: неужто на севере всё такое… странное, неживое? Описывая море, мужчина будто про себя говорил. Он тоже был беспокойным и холодным. — Нагляделась? Нужно возвращаться, пока тебя не хватились. Девушка упрямо покачала головой и уселась на влажный песок, подставляя тёплым морским язычкам утянутые в дворцовую обувь стопы. Послышался отчётливый рык. — Не кликай беду. Защищать тебя не стану, коль на меня надеешься. Лично во дворец отволоку — пущай твой хозяин с тобой разбирается. Несомненно, мужчина не поволок бы девицу через весь город к управителю, под покровительством которого она и находилась, однако по-иному, кроме как угрозами, заставить деву подняться с места и отправиться обратно в Масарби было невозможно. Разве только закинуть на плечо да усадить на дракона — там и весу у девчонки нет, что её тащить? Однако Дагур не хотел волоком волочь её назад. Ему хотелось, чтобы дева сама пожелала вернуться, отказавшись от его общества. В последние дни девушка часто посещала его, порой, под самыми глупыми предлогами. Берсерк часто раздражался и порывался оттащить девицу во дворец, однако, уважая местные приличия, ограничивался лишь словами: прикоснись он на людях к южанке, собственности вождя, и ей не поздоровится; его, Дагура, тронуть не посмеют. Но теперь, спустя столько дней, северянин просто свыкся с существованием черноволосой танцовщицы; порой, когда её силуэт не мелькал среди толпы, в мужской груди зарождалось волнение, которое тут же отступало, стоило, юркой хрупкой фигурке, укутанной в тряпки, появиться вдалеке. Странно подумать, но Дагур даже лица её никогда не видел. «Может, она уродлива, как тролль, а ты трясёшься за неё, будто за сребреник», — часто нудил внутренний голос, который тут же затыкался, стоило мужчине как следует рявкнуть на него. Да, не видел: девушка всегда ходила с вуалью на лице. Странная традиция местных, смысла в которой берсерк не видел: оголять живот танцовщицы не срамились, а открывать лицо пугались. Видать, действительно было что скрывать от взора. «Того и гляди: правда косая какая. Или без зубов». Однако, не видя лица, Дагур хорошо мог рассмотреть девичьи глаза: кошачьи, зелёные, в них плескались лукавство и озорство, наигранная покорность и неприкрытый вызов. Никакая полуобнажённость не могла так взбудоражить мужской разум и изнывающее тело, как полный голодного огня женский взор. Берсерк от досады стиснул руки в кулаки и заскрипел зубами — как не вовремя эти бестолковые мысли полезли в его пустую голову. Мужчина ощутил робкое прикосновение к плечу и вздрогнул — перед ним, насмешливо взирая снизу вверх, стояла южанка. — Нехорошо? — Что «нехорошо»? — Нехорошо чувствовать? — дева нахмурилась, но смешинки из глаз не пропали. «Она издевается!» — Со мной всё в порядке. — Ты… — девушка замялась, будто пыталась что-то вспомнить, — шаахиб… — Что? — Шаахиб… я не знать, как на твоём языке это произнести… белый. — Бледный? — Дагур в удивлённом снисхождении заломил брови. — Да! Блед-ный, — южанка попробовала на вкус новое северное слово. — Это луна светит мне на лицо. Я не бледный. И не больной. И нам пора обратно в город — тебя скоро хватятся, а когда найдут, выпорют. На людях. Ты увидела море. Идём. Путь обратно неблизкий. — Увидела, — девушка кивнула, бросила взор на море, а затем снова посмотрела на Дагура: озорство плескалось в её наглых кошачьих глазах. — Благодарю, — южанка слегка поклонилась мужчине, засмеялась одними только глазами и, неожиданно для Дагура, обняла его, легко, по-детски невинно. Берсерк напряжённо замер и порывался было оттолкнуть деву, однако та доверчиво потёрлась щекой о его нагрудник и сильнее прильнула к нему, ища ласки, которой словно у неё никогда и не было. Впрочем, мужчина не стремился поощрять девичьи порывы: он осторожно взял южанку за плечи и не слишком настойчиво, будто нехотя, попытался отодвинуть её от себя, однако та не спешила отпускать Дагура. — Что вцепилась, словно клещ? Отпусти сама, пока силой не заставил. Дева лишь упрямо покачала головой. Она давно желала прикоснуться к стоящему перед ней мужчине, а потому отпускать его по своей воле не хотела; суровый, вечно хмурый, холодный и надменный он манил её, всю жизнь окружённую излишне горячими мужами. В северянине её подкупала уравновешенность, стойкость и, безусловно, внешность. Скрывать не стоит, крепкая фигура воина, его белая кожа и яркие рыжие волосы, коих отродясь местные девы не видывали, привлекли не один женский взгляд. И пусть мужчина был варваром с севера, беспринципным завоевателем, что без страха пересёк море на спине опасного дракона, он был красив и… благороден? Девушка не помнила, чтобы он позволял себе излишнюю жестокость, не помнила, чтобы он спускал с рук своих воинов бесчинства… А в тот злосчастный вечер, после очередных празднеств, когда её занесло в далёкий от дворца проулок, позволил себе заступиться за неё. — Долго стоять так будешь? Отцепись от меня. Дева улыбнулась, однако ослабила хватку и отступила от воина. Усевшись на один из разбитых храмовых камней, южанка принялась копаться в суме, где всегда таскала необходимые мелочи. Среди таких мелочей оказалась небольшая коробочка, от которой исходил сильный, но приятный сладкий аромат. — Я бы пожелать чай, но он бы остыть за полёт… та и не имеется удобства и хотения пиалы с чаёвником³ в суме тащить. Каково же было удивление Дагура, когда в небольшой коробочке он увидел сладости. Местные медово-ореховые сладости, которые особенно нравились мужчине, в чём он старался не признаваться лишний раз даже самому себе. Эти лакомства отлично подходили к здешнему ароматному чаю. — Впервые вижу бабу, что в суме медовое тесто таскает. Вместо ответа южанка протянула мужчине коробочку, предлагая угоститься.***
Сделалось совсем темно. Если бы не луна, ярко светившая, словно фонарь, да небольшой трескучий костерок, разглядеть невозможно было бы даже силуэт сидящего рядом человека. Минуты, проведённые в пустой болтовне, пролетали быстро, складываясь в часы, а те неумолимо тянули ночь к исходу. Мужчина и дева отдали долгие минуты бесполезным разговорам о традициях их народов; болтали о кухне, о живности, что водилась в их краях. Хедер, именно так она назвалась Дагуру, без умолку говорила о музыке и танцах, картинах и книгах. — Ты читать умеешь? — Конечно! Пусть у меня не имеется свободы, имеется ум⁴. Северянин усмехнулся. — И какую книгу ты читала последней? — «Тысяча и одна ночь», — девушка вздёрнула подбородок, показывая, что она очень горда тем, что может изучать такую монументальную книгу. — И что это за книжонка? — Великая рукопись, а не «книжонка»! В ней восточная дева вещала своему господину, усомнившемуся в женщинах, сказки. Ровно тысяча и одну ночь⁵. Каждый рассказ заканчивала на важном месте, чтобы заинтересованный господин не казнил её. — И чем закончилась история? — Не иметь понятия. Пока не осилила пергамент. Большой. Мужчина усмехнулся. — А сколько историй ты мне нарассказывала? На такую же книжонку хватит? Девушка размахнулась и стукнула берсерка в плечо, на что тот лишь откровенно рассмеялся, а после, ухватив деву за руку, потянул на себя. Отвлечённые разговоры, разбавленное местное вино и южные сладости расслабили и Дагура, и Хедер. Мужчина взял её прямо здесь, в древних развалинах. Дева не сопротивлялась неожиданному порыву северянина, напротив — всячески его поощряла. В пылу страсти мужчину кольнула игла лёгкого разочарования: он не был для этой южанки первым. Хотя Дагур прекрасно был осведомлён о роли девы во дворце, злость не отпускала душу из своих тисков. Это всё его берсерковская природа — собственническое желание единолично обладать тем, что ему по нраву. Впрочем, годы, которые южанка провела во дворце в качестве наложницы, с лихвой перекрыли всё разочарование Дагура: та страсть, то умение и то желание, с которыми она отдавалась мужчине сводили его с ума. Определённо, чёрствым и холодным северянкам было далеко до разгорячённых южных красавиц. — Ночь клонится к исходу… — южанка подняла голову с крепкой мужской груди и посмотрела на горизонт, где едва-едва начал зарождаться новый день. На девичьих губах играла лёгкая полуулыбка от то и дело всплывавших в памяти воспоминаний о проведённой ночи. Губы по-прежнему горели огнём от жадных поцелуев, а тело ломило от страстных, донельзя жадных ласк и объятий. — Угу, — Дагур настойчиво притянул деву обратно к груди. Ещё с пару часов назад он зазывал южанку отправиться обратно в город, теперь же, когда полноликая луна стала свидетелем их греха, лететь в Масарби не было и толики желания. Хотелось остаться здесь, среди античных развалин, прижимать к себе хрупкую местную девицу, что со всей страстью отдавалась ему этой ночью, любоваться звёздами и слушать шум тёплого моря. Сердечности, Хель их раздери. Хедер не стала сопротивляться и проситься обратно, за что мужчина был ей втайне благодарен — портить столь уютный момент совершенно не хотелось. Он прекрасно понимал, на какой риск идёт, прекрасно знал, чем может обернуться их совместное возвращение обратно в город. Похоже, понимала это и сама дева, однако предпочитала лишний раз об этом не думать. Это сделается потом. Важнее то, что происходит сейчас. Дагур знал о том, кто он; знал о том, кто она; знал и о разнице жизни в северном племени и южном народе. Когда поход закончится, мужчина вернётся домой, на Остров Берсерков, Хедер… Хедер же должна будет остаться здесь, среди песков огромной пустыни. Забрать её с собой воин не мог — не выживет она, привыкшая к теплу, в холоде его родного края; да и заклюют её там, черноволосую чужеземку, скверно болтающую на скандинавском языке, презирающую тамошних божеств и привыкшую жить в достатке, хоть и в неволе. Девушка заёрзала, удобнее устраиваясь под мужским боком. Совсем немного времени потребовалось, чтобы тепло нежных объятий разморило Хедер; она уснула. Чуткая, податливая… Берсерк едва не зарычал от досады. И почему? Почему, стоит чему-то хорошему появиться на горизонте, как оно вскоре исчезает? Если это изощрённый вид наказания, что ниспослали ему боги, то Дагур готов сдаться, готов покаяться во всех своих и не только грехах, принести сколько угодно жертв на алтари, только бы… Девушка засопела и недовольно застонала — похоже, ей снился плохой сон. ... только бы это зеленоглазое создание было рядом как можно дольше… Ночь клонилась к исходу…❖๑๑๑❖۞❖๑๑๑❖
1. Зюйд — южный ветер; 2. Мизмар — музыкальный восточный инструмент, напоминающий дудку. Производит низкий, протяжный звук. 3. Чаёвник — в контексте: чайник; 4. «... имеется ум» — имеется образование; 5. Тысяча и одна ночь — на деле ночей было 999, две лишние ночи появились из-за ошибки переписчика