Исповедь

      Кем являюсь? Так ведь Фёклой меня зовут. Крепостная я, из Троицкого буду. Обыкновенная дворовая девка, что не знала никогда горя, никому зла не желала, жила себе покорно, за родных переживала да надеялась на милость Божью. Матушка у меня есть, братья-сёстры тоже имеются, куда ж без них, и подруга близкая есть, Аксинья. Ей одной могу все тайны свои доверить, даже насчёт барыни нашей.       Помню увидала её сначала и показалось, что всё будет у нас так же, как и при покойном барине, без изменений всяких, ан нет. Строгая оказалась Дарья Николаевна, холодная, безделья не прощающая, но может, и ладно? Не всем ведь вольные раздавать? Жили же как-то раньше, и сейчас проживём, лишь бы всё хорошо было. Правда, сомневаюсь я в этом, шутка ли, гайдуков себе набрать? Да ещё и Ермолая во главе поставить? Ой несладко нам будет...       Не думала ни разу, что и на меня немилость барыни однажды перекинется. В чём я провинилась, скажите на милость? Запрета покидать поместье не было, а у меня сестрица там жила, нужно было мне с ней повидаться, о том, как родные наши, рассказать. По глупости своей да и с жалости не заметила я, как с вестей о наказании Настасьи на барчука перешла. Крепко же ему досталось от барыни, бедолаге! Что нам теперь ждать, коли она ребёнка своего не пожалела? Нас и вовсе до смерти забивать теперь будут?       Лишь по возвращению своему поняла я всю беду, которую мне язык длинный принёс, но ведь сестрица моя не болтлива, значит, всё нормально будет, а то, что созывают нынче, так это дело такое. Может, поручение очередное дадут? То форму гайдукам этим шей, то к приёму гостей всё готовь. Кого ещё она ждать изволит? Эх, глупая я, из-за проступка моего теперь все перед Авдотьей стоим, и на вопросы её все как одна отвечаем. Не смогла я правду сказать, понадеялась, что отпустит и за других возьмётся, но нет. Всех истязать грозится, а ведь рука её перед дочкой родной не дрогнула, значит на нас пуще прежнего вымещать всё станет. Девок жалко, негоже их наказывать, а я... Да что мне будет? Может, и не сделает ничего барыня? Я ведь чужим господам ничего не говорила, на кресте клясться готова!       Ох. как мне только духу хватило признаться, но ничего, слава Господу в сарай только отправили, бить не стали, того гляди и отпустить могут. Есть только хочется, но потерплю, не впервой в большой семье с пустым пузом сидеть, коли своё прощёлкала. Вот и Аксинья пришла, чего только хочет? А, сбежать предлагает, да только не могу я. Как она понять не может, что не выход это? Найдут меня и хуже будет, молчу уж о том, что остальным попадёт, ей прежде всего достанется. Пусть уходит и узелок свой заберёт, не надобно мне ничего, ждать буду. Вон и пришли уж за мной, но куда уводят? Неужто бить? Господи, помоги, пусть долго не продлится. Ещё и мать здесь, зачем пришла? Сердце только кровью обливается, глядя на неё, на то, как на её глазах мне язык щипцами раскалёнными вырывают.       Больно мне, как же больно... Сколько я провалялась вот так? Кто может сказать? Почему никто не говорит? Не понимают, чего хочу от них? Так я бы спросила, да не могу, немая теперь, наказанная за язык свой длинный. Теперь не поделюсь я ни с кем ни тайнами, ни радостями, ни печалями своими, да и могут быть у меня эти радости? В чём они заключаются? В такой жизни? Может ли быть что-то хуже?       Словно в ответ на неблагодарность мою я узнала ответ на сей вопрос в Троицу. Все песни поют, сватаются, а мне и жизнь не мила. Венок-то сплела, а вот пускать ли его? Ко дну ведь пойдёт, может и мне вместе с ним? И мучения все закончатся, не в мочь мне на взгляды эти жалостные смотреть, и утешенья Аксиньи тоже тягостно слушать. Почто не оставит меня? Зачем тайной своей сокровенной делится? Страшно мне подумать о том, что ей пережить там пришлось, да только... Андрей ведь есть у тебя, подруга. Вон, любит да замуж зовёт, а кому я такая убогая нужна, кроме матери да братьев с сёстрами? Ну вот, утонул мой венок, как и думала, жаль лишь что Аксиньин вслед за моим последовал.       Что же Вы творите, барыня? За какие проступки под милостью такое наказание всем преподносите? Жизнь молодым за какие проступки портите? Ой, погодите, она ко мне идёт... Господи, к какому старику подведёт сейчас? А нет, к печнику, убогое с убогим в пару поставить хочет. Ну и ладно, мне нет дела нынче до того, где жить и как существовать, Иван не самое плохое, что со мной может случиться.       Побаиваюсь я его, право слово. Хоть и не делает ничего дурного, наоборот даже, развеселить пытается, но не могу я, тяжко так жить, хоть и не одна я теперь, и есть рядом тот, кто, не обладая способностью говорить, может меня понять. А мне с каждым днём всё больше кажется, что Иван меня понимает. С ним и слов никаких не нужно, взгляда да жеста одного достаточно. Обо мне никто прежде так не заботился, а сейчас и подавно. Лишь он не видит в моей убогости недостатка, лишь с ним мне покойно.       Вот так, шаг за шагом, я смогла полюбить своего милого Ванюшу, да только позабыла совсем, что барыня ему наша благоволит. Словно чует проклятая, что всё хорошо у нас, и норовит забрать его у меня, да только всё равно ко мне возвращается, не смотря ни на что. Мы счастливы, и могли бы быть таковыми до конца дней наших, не явись однажды Ермолай с той жуткой старухой в сарай, где мы спрятались от всех и наслаждались друг другом.       В тот день его пожелала увидеть Дарья Николаевна, а меня, не смотря на то, что спряталась хорошо, та ведьма увидела и силой привела, угрожая проклятья на всех близких наслать, если не спущусь. Не знала я, чего ей надобно, до тех пор пока дверь в покои барыни не открыла и силком меня не толкнула вперёд, приговаривая о том, что Ивану девка дворовая дороже госпожи. Дороже... Так сердцу ведь не прикажешь, да и разве не сама барыня нас в день Троицы соединила? Чего же хотела от нас? Страшно мне, и передать не могу, насколько, но чувствую, как он обнимает, и легче становится. Словно не сделается со мной ничего. Может, так и будет? Подержит в подвале да отпустит?       Страшно на цепи стоять, словно зверю дикому, и больно смотреть на то, как в те же цепи заковывают моего Ивана. Лучше бы меня одну в них оставили да наказали, лишь бы его не трогали. Отпустите его, что он такого сделал?       Вот и шаги раздаются, барыня явилась, сама не своя, одно безумие в глазах и ничего более, только вот... Простить? Ты слышишь, Ванюша? Она простить тебя хочет! Ради всего святого, сделай всё, что она хочет. Хочет, чтобы наказал меня? Накажи, я стерплю, выдержу, оно всё пройдёт да заживёт, главное выпустит она тебя, да и меня заодно, со всем справимся, и будет всё, как раньше. Ну же, давай, почему колеблешься? Давай же, прошу тебя, не ради неё, ради нас это сделаешь. Куда ты отвернулся? Зачем на неё кидаешься, Ванюша? Мне же больно смотреть на то, как они бьют тебя, жалости при этом совсем не испытывая. Вот и ко мне подходит, от оков освобождает, вольную обещает, если его накажу. Да разве могу я предать тебя, Ванюша? Не уйду никуда, и хлыст этот пусть себе заберёт.       Конец это, милый. Не знаю, как для тебя, а для меня уж точно. Видишь, как она взбеленилась? Совсем разум потеряла, да и не простит нас за то, что в наказании осмелились стать счастливыми. Вот она и нож взяла, вот и в меня его вонзила. Больно мне, Ванюша, да что тут уже поделаешь. Кричать хочется, да не могу, хоть и страшные мучения приносит мне рана, которую барыня сделала, да ещё и рукой своей туда пролезла. Сердце моё найти хочет? Пусть, пусть ищет, Ванюша, своего-то у неё давно уже нет.