От твари к твари

Они не успели. К тому моменту, как они нашли в пустыне капитана разведывательного отряда, та уже лежала на холодном песке, глядя в черное небо — очень спокойно, очень ровно. Никто и не понял вначале, что она была жива, а то, что распласталось недалеко от нее и смотрело желтыми глазами в ту же точку на небе — мертво. Не сразу поняли и то, что это был Васта Лорд — неясно, правда, насколько уродлив он был изначально. По бедрам девушки стекала густая алая кровь. От висков и до ушей у Пустого выпирали яркие белоснежные костяные пластины, расписанные темными трещинами от ударов; почему-то появлялась ассоциация с драконом. Глядя на него было понятно: ей удалось отбиться. Глядя не нее не было понятно, выживет ли она. Застонав, Лиам перевела расфокусированный взгляд на кого-то, толком не различая его лица. — Капитан?.. — почти шепотом позвали её. Лиам кое-как свела вместе колени и устало закрыла глаза. Она победила и осталась жива. Ее даже смогли найти на этом одинаковом и непрекращающемся белом листе Уэко Мундо. Кажется, теперь можно было позволить себе немного отдохнуть на руках своих людей — хоть она и знала, что своими они будут до тех пор, пока все они не вернутся в Готэй. Не у многих почтение к капитану пересилило бы отвращение к женщине, ставшей подстилкой для Пустого. *** А ночью, спустя три месяца, Лиам скатилась с футона на татами, заскребла по нему ногтями бессильно и захрипела. Её ногти ломались с каким-то влажным звуком — она сама будто ломалась, выгибалась, поджимала ноги к животу, будучи не в состоянии ни закричать, ни позвать хоть кого-то на помощь, ни осознать, что вообще происходит. Было очень больно. Очень жарко. Страшно. Лиам сплюнула кровь, желчь, замерла, задержала дыхание судорожно — и закричала. А потом у нее отошли воды. Метаясь в горячке, Лиам едва ли могла увидеть отвращение в глазах подоспевшего на помощь шинигами. Она кричала, срывая голос, до тех пор, пока тонкая игла не вошла в вену. У нее родился желтоглазый мальчишка — нескладный и слишком бледный, со странными штуками на месте ушей. Когда Лиам пришла в себя, девушка-медик держала его на руках, стараясь смотреть куда угодно, лишь бы не на младенца. Заметив, что Лиам очнулась, она сочувственно посмотрела в ее глаза. — Вы будете его оставлять? Поймите, — начала она тихо и вкрадчиво, будто доверяла какой-то секрет, — он же... не совсем обычный ребенок. Могут возникнуть проблемы... Я могу... Лиам слабо покачала головой. Ей не нужно было ни сочувствие, ни перечисление методов избавления от ребенка. Все, что сейчас действительно имело смысл — то, что она смогла родить его и выжить. — Молчи, — слабым голосом сказала она. — Это мой сын. Отдай его мне. Девушка кивнула и исполнила приказ. Она ушла прежде, чем Лиам прижала к груди своего ребенка и прошептала тихо, устало касаясь лба сухими губами: — Привет, Маюри. *** Маюри видел отвращение в глазах шинигами так же хорошо, как и динамику духовных частиц в их телах. Сначала он считал уродом себя из-за того, что не находил с ними сходства; смотрел на себя с таким же презрением, часто кусал губы и царапал щеки, чтобы хоть ненадолго те были алыми, как у остальных. Позже он понял, что стать такими же, как окружающие, у него не выйдет. И стал считать уродами остальных — глупыми, ограниченными, слабыми и хрупкими. — Маюри, идем обедать. Мальчишка скривился. Его раздражало, что Лиам всегда приходит так невовремя. Впрочем, пока такие моменты заставала именно она, особенно беспокоиться было не о чем. Он отложил скальпель и развернулся полностью, оставив за спиной пойманного в лесу Пустого — совсем небольшого, а после операции и вовсе ставшего размером не больше кошки. Такого как раз можно было спрятать за шиворот и спокойно пронести мимо шинигами. По их взглядам нельзя было прочесть, понимают ли они, почему косодэ так топорщится — они всегда смотрели на Маюри с подозрением и словно бы ожидали от него чего-то паскудного. Впрочем, почему словно? — Зачем приходил капитан восьмого отряда? — спросил он, уставившись на Лиам. Эффект неожиданности часто приносит позитивные результаты. Лиам и вправду удивилась, чем сдала себя в первый раз. — Я не позволю... — она сбилась и кашлянуло сухо, надеясь таким образом как-то замаскировать свою оговорку — чем сдала себя во второй раз. — Не дам своего согласия забрать тебя в академию. — В академию? — губы Маюри растянулись в неприятной улыбке. — Та, что под землей? Потому что ни в какую другую меня не возьмут. Лиам опустила глаза, чем сдала себя в третий раз. Затем молча вышла из комнаты, не задвинув за собой сёдзе. Маюри фыркнул и бросил грязный скальпель на книгу, прочитанную давно и потому ненужную — он запоминал информацию с первого раза. Потом он стянул с рук перчатки, кинул в мусорное ведро и поднялся из-за стола, накинув попутно белой тканью грудную клетку Пустого, ощетинившуюся хирургическими зажимами. Обед прошел в тишине. В следующий раз Лиам застала Маюри за вскрытием чего-то явно более крупного и невольно улыбнулась: значит, он все же выучил ту технику маскировки, о которой она говорила, иначе пронести объект такого размера было бы невозможно. — Я принесла тебе книги, которые ты просил, — сказала она и с аккуратным любопытством заглянула Маюри за плечо. Книги в её руках глухо обрушились на пол. Маюри цокнул языком и зло ударил по столу — его ладонь легла точно между отведенной в сторону тонкой рукой и ногой лежащего на столе ребенка. Он весь был в тонких красных линиях — не сразу стало ясно, что это скрупулезные порезы, сделанные кончиком пера для письма. — Маюри, — тихо позвала она, не отводя взгляда от тела двух-трехлетнего ребенка, которого перед операцией тщательно вымыли — вот откуда в комнате стоял этот резкий запах спирта и уксуса. — Что... Зачем?.. — Неужели сама не можешь догадаться, для чего проводят вскрытия? — раздраженно отозвался он, не оборачиваясь. Лиам поднесла ко рту ладонь, заставляя себя отвести глаза. Она не знала, как реагировать на то, чего и ждала, и боялась больше всего. Не знала, что теперь делать — не с Маюри, а с тем, что ребенка могут начать искать. Любой мог с обвинением ткнуть пальцем в её сына — и ему поверили бы. Шинигами нужен был только повод — а не будь Лиам капитаном десятого отряда Готэя, им бы вполне хватило и личной инициативы для помещения Маюри в Улей сразу после рождения. *** Когда из морга стали пропадать тела погибших шинигами низших чинов, заподозрили именно Маюри. И не сказать, что они были неправы — просто ему было досадно, что это раскрылось так рано. Удивительным при их отношении это тоже не было — а вот то, что они к тому же смогли обнаружить его скрытую лабораторию, действительно заслуживало похвалы. Если не впервые, то уж точно довольно редко Маюри думал о шинигами в позитивном ключе — разумеется, по объективным оценкам. В Улье он мог экспериментировать: ему поставляли литературу и хирургические инструменты с нескрываемой насмешкой, ведь материала для исследований никто давать не собирался. Приходилось использовать собственное тело и с аналогичной насмешкой принимать в следующий раз аптечку из рук уже не столь самоуверенных охранников — чем больше шрамов было у Маюри, тем больше страха было в их глазах. Забавно, что отношение к себе можно было изменить столь простым и логичным в таких условиях способом. Забавно, что при всем этом шинигами не гнушались использовать записи о результатах исследований в своих целях. Маюри кривил губы, обменивая собранные данные на необходимые препараты: эти идиоты все равно не смогут корректно адаптировать полученную информацию. А вот испортить партию гигаев — вполне. С ним обычно не вели светских бесед — вся коммуникация строилась на передаче или обмене, — однако в этот раз охранник обернулся перед выходом и бросил небрежно: — Капитан десятого отряда погибла в 32 районе Руконгая при исполнении своих обязанностей. Когда дверь закрылась с другой стороны, Маюри подумал, что теперь его ничто не ограничивает в экспериментах. *** Многие в Улье сознательно отучали себя воспринимать ход времени, старались избавиться от привычки как-то отмерять свою жизнь. Условия этому не препятствовали. Маюри же продолжал следить за часами, днями, неделями и годами, считая побег привилегией лабораторных крыс. Многие в Улье предпочитали забвение и мир, который рисовался за их веками, выжигался на подкорке, чтобы не забыть, не потерять, не остаться в тупом и одноцветном "здесь и сейчас". Маюри же не прекращал оценивать все со скепсисом и реализмом, используя фантазию только в тех случаях, когда предстояло вновь проводить опыты с собственным телом. Впрочем, спустя несколько лет нашлись желающие участвовать в экспериментах. На что только не пойдут ради того, чтобы вспомнить хоть какой-то вкус жизни. Маюри его не и забывал, однако когда к нему впервые пришел Урахара, он ощутил на языке что-то новое. — Знаешь, твои наработки довольно любопытны, — с улыбком признался Урахара. — Неудобно, наверное, все это проделывать в таком месте, но ты хорошо справляешься. И с каждым разом прогрессируешь все больше. Маюри всматривался в него, прищурив глаза, и никак не находил в ответном взгляде насмешку или страх. Он не видел вообще ничего в этом странном шинигами. Урахара часто навещал Маюри. Тот никогда не был приветлив и поначалу раздражался, но вскоре привык к обществу кого-то стоящего примерно на одной с ним ступени. Вот только к попыткам заговорить с ним о чем-то, выходящим за сферу их общего интереса, всегда относился негативно — ровно как и к бестолковому трепу Урахары о том, что происходило сверху. Исследования действительно становились более эффективными и, благодаря Киске, понятными для восприятия. Маюри не знал, зачем тот старается ради Готэя, когда сам играет там совершенно иную роль, но, естественно, ничего не говорил. Ему было неважно, куда идет информация и как ее используют — главное, что он удовлетворял свои потребности. Пока однажды Урахара пришел не один. И в капитанском хаори. *** Маюри никогда не стремился стать капитаном. — Идиотов толпа... Никогда не стремился управлять людьми, которые бы считали его не лидером научного исследования, а тем, кто несет за них ответственность и готов выступать в защиту и сохранность своего отряда. — ...Пустоголовые уроды! Впрочем, таким он и не стал для двенадцатого отряда. — Кто отвечал за систему?! — прокричал Маюри, едва влетев в лабораторию. Входная дверь глухо ударилась о стену и замерла так, будто за все в ответе была именно она. Маюри вспарывал взглядом каждого присутствующего, вычисляя ответственного самостоятельно. — Я, — тихо признался новый лаборант. — За мной, — прошипел Маюри и вышел так же стремительно, как и вошел. Дверь отмерла и начала медленно закрываться. Мальчишка зажмурился, а затем резко выдохнул и побежал следом. Замок тоскливо щелкнул. Эта дверь вообще была самой эмпатичной. Кто-то даже хотел научить ее говорить и дышать — в конце концов, она могла бы стать и охранником лаборатории по совместительству. Оставшиеся переглянулись и поспешили вернуться к своим делам. Маюри никогда не стремился стать капитаном. — Чей это, мать его, отчет? Как никогда не желал связываться с безынтересной бумажной работой, которая при его статусе была неизбежной. Разумеется, он едва ли не в первый день передал все эти обязанности лейтенанту. — Я спрашиваю: кто это заверял? Впрочем, как показала практика, сделал он это зря, поскольку он так или иначе оставался связан с чертовыми документами — только теперь в качестве перепроверяющего. А исправлять ошибки других он не любил еще больше. — Тебе что, не хватает мозга для того, чтобы прочесть до того, как передать это дальше? Лейтенант сглотнул и от спазма в горле едва не закашлялся. — Ни одна тварь не в состоянии выполнить свои элементарные функции без того, чтобы не облажаться, — сказал Маюри и махнул рукой. — Убирайся. Тот поспешил исполнить приказ. Маюри же бросил пачку отчетов в едва успевшую закрыться дверь и откинулся на спинку кресла. И ведь действительно: ни одна, черт побери, тварь. Маюри никогда не стремился быть кем-то для других. — Назначаю тебя третьим офицером. Он даже потребности не испытывал в том, чтобы иметь в своем распоряжении кого-то, кто смог бы претендовать в его категориях на несуществующее положение "больше, чем биологический материал". — Наслаждайся. Но мысль о создании чего-то, что выходило бы за рамки его привычного представления об окружающих, к тому моменту уже оформилась. Оставалось лишь переписать ее как план, а затем приняться за реализацию. — Можешь быть свободен. Акон сдержанно поблагодарил капитана и практически бесшумно вышел из кабинета. Маюри прикрыл глаза — и перед ним тут же возникла картина чертежа, анатомический манекен, детальное расположение органов, разные цвета линий кровеносной системы и нервной, уникальный биохимический состав. Уникальный. Маюри открыл глаза и непроизвольно скривился в улыбке. Он создаст себе существо, что будет способно выполнять свои функции безошибочно. Существо, способное вербализовывать корректно и четко. Существо, которое станет аналогичной ему убогой опухолью в организме Готэй-13.