Infandis

Бесконечно серый. Со стучащими по асфальту каплями дождя, скатывающимися по пыльным машинам, не намочив покрытие. Со спешащими по делам прохожими в мрачной осенней одежде. Этот день не предвещал ничего хорошего. Порчи стоял на балконе, осматривая крыши домов, и нервно постукивал ногой по черному кафелю. На плите давно выкипевший кофе, на столе остатки недоеденного завтрака, на диване сопящий во сне владелец Империи. Слишком хорошо. Неправильно. Мирон всегда был контрастом. Проецировал в мир то, что никто не ожидал в данный момент. Подгоны с разрывающей душу нитью печали в самый солнечный период в году? Пожалуйста. Поднимающий настроение клубный трек в мрачный непримечательный день? Наслаждайтесь. Он говорил, что поддерживает баланс. О тёмной стороне жизни не стоит забывать и в самые счастливые моменты. Дарио просто считал, что Мирон косячит со сроками. Осознание пустоты на диване отдаёт морозом по коже. На мягкой обивке покоится только чёрный смокинг. Звонит Охра, напоминая, что заедет через пятнадцать минут и просит надеть галстук. Порчи тянется к аксессуару, сглатывает, проводя по чёрному шёлку кончиками пальцев и встряхивает головой в попытке избавиться от воспоминаний. Кусок ткани использовался ими не только для украшения. Рудбой опаздывает на полчаса, извиняется слишком долго и приветственно открывает Порчи дверь в машину. Они обмениваются болезненными взглядами. У Охры тёмные круги под глазами и красная сетка вен внутри. Не спал сегодня. Как и все они, в общем. Дарио пытался уснуть. Честно пытался. Но холодная вторая половина кровати заставляла прижиматься к стене и вспоминать бессонные ночи. Такие же холодные, но не тихие. Мирон однажды вернулся домой в два часа ночи, заявив, что сообщать о своём местонахождении не считает необходимым. Дарио старался не возмущаться и не спрашивать почему Мирон не надел куртку на трехчасовую прогулку в минус два, только протянул плед и кружку горячего какао. Губы пришедшего почти сливались с синим рисунком, он дрожал, но ни слова не сказал о холоде. Дарио и думать не смел больше о той ночи с объятиями под двумя одеялами и бутылкой отвратительно горькой водки. Мирон так и не признался, что согрелся до утра. Теперь упоминание холода и Окси в одном предложении заставляли Дарио неловко отводить глаза и пытаться убедить себя не думать о гробе из тёмного дерева. Рудбой поворачивает на крутом изгибе дороги и в поле зрения появляются кованые ворота кладбища. Нужную только родственникам часть с отпеванием они пропустили. Порчи стискивает подлокотник и провожает ворота взглядом. - Мирон бы не приехал. Дарио кивает. Он ненавидел подобные сборища. На них почти не обращают внимания. Обмен бесполезным “соболезную”, проход между толпы людей, среди которой потерялся Охра, и Дарио выходит к переплетению железных прутьев. Цветы на могиле белые. С чёрным ободком по краям. Мирон бы никогда такие не выбрал. Ограда с готическим узором и горгульей на входе Порчи нравится. Это подарок от БМ. В углу калитки спрятались, не мигая, две шестерёнки. Империя всегда будет с ним. - Ты как? На плечо ложится рука Мамая. Дарио не слышал, как он подошёл. - Лучше, чем он. Охра подходит через пару минут и нервно ведёт плечом: - Ты хоть кого-нибудь здесь узнаёшь? Какие-то дальние родственники успокаивают плачущих женщин. Своеобразная клака. Охра морщится от одного взгляда на них. Мерзко. Как же ему мерзко. Кто-то кричит о необходимости помянуть усопшего стопкой водки и Порчи отчётливо слышит, как стучат друг о друга зубы Мамая. От негодования или страха сложно понять. - Вы пропустили прощание. - Намеренно. - Когда несли гроб, какая-то родственница подбежала попрощаться. Пыталась поцеловать его в лоб. Сказала у него ожог на шее. Порчи морщится. Мирон не позволял оставлять на себе отметины и долго дулся, если запрет нарушался. Уходил куда-нибудь по питерской брусчатке, укутанный в капюшон и кепку, чтобы избежать встречи с фанатами, и долго курил в колодце человеческого муравейника. Пытался доказать самому себе, что все нормально, и терять голову от взгляда на парня приемлемо. Что наше общество давно избавились от стереотипов. А потом натыкался на слишком типичных гопников и бил им морду. Часами бродил по кругу, находил новые и новые мишени для вымещения ярости. Пока кто-нибудь не прибежит на крик и не оттащит его от еле дышащего тела. Обычно прибегал Порчи. А потом утягивал домой, скармливал двойную дозу диазепама и ждал, когда Мирон уснёт. Чертово биполярное расстройство. - Может быть, нам не стоит здесь задерживаться? Порчи машинально кивает головой, соглашаясь с Мамаем, и только позже понимает, что не способен и с места сдвинуться. Мрамор памятника не позволяет даже взгляд отвести. Охра беспокойно переступает с ноги на ногу. - Все в порядке? -Нет. Прощание затягивается. Они зачем-то жмут друг другу руки и ободряюще улыбаются. У Рудбоя заметно перекошенная улыбка, которая, наверное, никогда теперь не изменится и непонимание в глазах. Мамай курит, не задумываясь о направлении, и Порчи временами окутывают клубы дыма. Ему всё равно. Через пару часов квартира встречает лютым холодом неоплаченного отопления и темнотой. Дверь Дарио не закрывает, скорее, отправляет её в полет. С силой толкает ногой кровать, и у той подгибается ножка, жалобно скрипя. Он кричит, отчаянно, как воют, запрокинув голову, серые облезлые волки в поисках отбившегося от стаи сородича. Падает на колени и, тратя остаток сил, расслабляет галстук, который успел стать удавкой. В голове эхом звучит какая-то молитва на португальском. Её, кажется, шептала мама перед сном все те пять лет, которые была рядом. Впрочем, ни молитву, ни мать он толком не помнит, так что слова заменяются нецензурщиной на рунглише, а образ матери вовсе стирается из памяти. Порчи улыбается. Скалится, обнажая клыки, которые обычно даже при широкой улыбке не видно. Мирон до чертиков любил проводить по ним языком, когда они целовались, впечатывая друг друга в стены. У Дарио от воспоминаний в глазах темнеет. Он задыхается. Стягивает с себя галстук и пиджак - остатки глупого маскарада в чёрных оттенках. Мирон хотел, чтобы его кремировали. Об этом знали все, кроме, видимо близких. Как итог, монотонная, никому не нужная церемония на несколько часов с показной трагичностью и напускными слезами сотен журналистов. Порчи почти физически ощущал желание каждого из них получить больший гонорар. Отвратительно. Когда он опускается на кровать с чёрными подушками, уже светает. Ложится не к стене, а в центре, неловко раскинув руки. Невыносимо одиноко. Нужно привыкать жить без него.

***

В комнате что-то падает. Дарио с трудом раскрывает заспанные глаза, и щурится от солнечных лучей. Он лежит у стены, ощущая спиной холод. Одеяло упало. Тёплые пальцы пробегают по позвоночнику, едва касаясь. - Доброе утро, хоуми. Ты плакал во сне.