Когда ты ушёл.

Вначале Чуе было так плохо, что передать нельзя. Поддерживали Коё и Мори, первая даже искренне. Пытались вытащить в бар теперь уже подчинённые. И если не в бар, то хоть куда-нибудь. Чуя пил. Всегда знавший меру, он напивался в хлам, звонил на уже заблокированный рабочий номер Осаму. Звонил и бил мобильники один за другим о стену, не дождавшись ответа и устав внимать монотонным гудкам. Он не выходил из квартиры, отказывался от заданий, плюнул на карьеру. Чуя обзавелся дурной привычкой вызывать проституток, проснувшись среди ночи от кошмаров. Сначала, пьяный до полусмерти, он упоённо делал им больно, и сам мечтал, чтобы ему ещё раз сделали так же больно, если тогда ушла бы моральная боль. Потом, пьяный ещё сильнее, он изливал недоумевающим шлюхам душу. Выплёскивал хоть каплю той муки, не надеясь на понимание. Чуя лез на стены и громил всё вокруг. Чуя совсем ничего не ел и сильно похудел. Чуя чуть не потерял работу. Порча с каждой секундой все быстрее выгрызала изнутри свою жуткую пищу. Печали теперь было вдоволь, и Чуя понимал, что его сожрёт эта сила. Чуя понимал, что Порча не успокоится и будет подкидывать смутные мысли, пока он не позовёт её, дабы утопить печаль. И Чуе нравилось верить, что источник воспоминаний, до ломоты в теле и оскомины на языке приятных, именно Порча, а не он сам. Тогда Чуя вспоминал. Это не он, это паразитирующая в нём тварь, желающая сожрать его душу, вытягивала из памяти самые светлые и счастливые моменты: детские игры, неумелые подростковые поцелуи, горячее дыхание и стоны, совместные праздники, последнюю ночь, наполненную жестокостью, слезами и мольбами… Это не потому, что он считает это воспоминание хорошим. Это же не он. Чуя кутался в чёрный, насквозь пропитанный кровью плащ Осаму, хоть тот и был ему слишком велик. Однако смеяться никто не решался — вокруг были люди, что ещё хотели жить. Чуя ходил на задания для галочки, убивал, превращая места побоищ в кровавые пустоши. Чуя по прежнему ничего не ел. Чуя начал одеваться, как портовая блядь. Чуя вспомнил уроки Коё и попросил у неё работы. Куноичи из него вышла отменная. Если девушки Коё перед смертью ублажали своих жертв, то Чуя, лишь оказавшись верхом на восхищённом клиенте и томно заглянув в глаза, с маниакальной улыбкой перерезал им горло любимым ножом, купаясь в чужой агонии и слизывая случайно брызнувшую на губы кровь. А если Чуя оказывался зажатым снизу, кровь топила его всего. Заливала глаза и нос, не давая вдохнуть. Но Чуя не пытался избавиться от этого чувства недостатка воздуха и уйти в сторону — он лишь грубо хохотал во всю глотку, иногда захлебываясь чужой кровью, от невозможности выбора жадно глотая густую, вязкую и до тошноты отвратительную на вкус жидкость. Чуя не спешил отстраняться от безвольно рухнувшего тела — обнимал и утыкался носом в сгиб шеи, опять улыбаясь во весь рот и пачкаясь в бесконечной крови, увязая в ней, как в грехе и пороке. И нежно шептал слова любви, и хохотал, срывая горло. Чую, залитого кровью, но с блеском в глазах и оскалом, облизывающего ярко красные губы, прозвали сумасшедшим. Психом, к которому лучше вообще не подходить. Чуя просил у Коё клиентов, которые желали «жёстче». Иными словами — извращенцев, насиловавших бедных девушек, воплощая с ними самые немыслимые фантазии. Их Чуя любил убивать медленно, видя страх, дав почувствовать боль и агонию, позволив молить себя о пощаде. С ними Чуя говорил. У многих была семья, дети и любимые жёны, о которых они вспоминали в объятиях огненной смерти со звериным оскалом, но никак не миловидной рыжей куртизанки. Чуе было плевать, кто они, что они могли до того, как попали в его обманчиво изящные руки, и как сильно мечтали жить. Им всем Чуя тоже рассказывал, как ему плохо. Как он любит того, кто в этом виновен. Как сильно желает, чтобы этот человек оказался на их месте. И снова хохотал, слушая, как в угоду мучителю из желания жить, все, как один, говорили, что тот человек достоин только смерти и… Тут же погибали. С криком, с прекрасным выражением дикого ужаса на лице. Чуя как никогда любил эту работу в такие моменты. Чуя похудел настолько, что не будь у него мощи управлять гравитацией — сносило бы ветром. Он знал, что Порча держит ледяные склизские руки с острыми когтями на его сердце и с каждым днём всё крепче сжимает, глубже вонзает когти. Чуя рвался на поле боя, зная, что там и погибнет. Знал, что Осаму примчится на его сообщение о том, что собирается позвать Порчу. А ещё знал, что Неполноценный не успеет. Позабывшийся было азарт битвы охватил и пустил по венам электрический ток. Кровавые слёзы потекли по щекам, и оскал стал шире. Раз Чуя дитя тьмы — он будет убивать фанатично, с удовольствием… Ведь именно это всегда было визитной карточкой «Двойного чёрного»? Осаму успел, но достать до Чуи не смог бы, как ни пытался. А тому и не нужно было — гравитационные поля разнесли к чертям всё вокруг, а Чуя в ужасающе изломленной позе рухнул на землю, безумно, оглушительно смеясь. Умолкли все вокруг. Никто не смел сказать и слова. Даже ветер перестал трепать кроны деревьев, словно дав обет молчания из величайшей скорби. — В кого ты превратился… Чуя сфокусировал мутный взгляд на присевшем рядом и гладившем его по голове Осаму. Он решительно не понимал, почему самый близкий человек так разочарован. Чуя же просто развлекался. Он просто вспоминал самую лучшую ночь в своей жизни. Их последнюю ночь наедине, когда было, как Чуя теперь понял, так сладко и интимно, что он мечтал бы вновь вытерпеть всю боль ради того кружащего голову чувства… — Ты тогда сказал мне не реветь, потому что всё будет хорошо… И всё действительно так хорошо, потому что я… Вновь смог увидеть тебя, Осаму… Последним действием, которое Чуя смог заставить своё пропитанное Порчей тело совершить, была… Смертельно очаровательная улыбка.