Другому

Она отдается другому. Пока он дышит влажным спертым воздухом в пыльных подвалах, полных снующих по углам крыс и шумящих в голове настойчивым электрическим треском тусклых лампочек. Пока он задыхается, скользя тенью и теряясь в мрачных, узких коридорах, скрывающих слишком много. Он задыхается, под шумом падающих капель конденсата, скользящих на его чуть с сединой волосы и грязный, обшарпанный пол. А она отдается другому. Пока за его спиной захлопываются золоченные двери, а над головой под россыпью трещин в штукатурке, в окружении помпезной и вычурной лепнины свешивается каскадом облюбованный мухами хрусталь. Здесь за окнами, подпирающими потолок, не виднеются угрюмые дома, изувеченные, перекошенные советскими белилами, что кажутся гладкими шрамами над поверхностью замудреных лепных наличников, резных розеток и колонн. Отсюда всё больше виднеется кирпичная облицовка бездушных высоток, грудящихся частоколом вокруг плоских и трехскатных крыш. И ему здесь всё так же душно. Но она отдается другому. И он привыкает к мысли, что маленькая Доминика перестает быть малышкой. И он знает — не верит, а точно знает — он готов это гарантировать собственной жизнью, поручиться в том, что вряд ли в его скудных на эмоции днях встретится хоть кто-то настолько же особенный, как его племянница. И она его даже немного пугает, но он продолжает ее любить. И он любил — не вожделел — любил так долго, что это чувство сорной травой поросло вокруг молчащего сердца и трезвого ума, не позволяющего ему опутать себя туманным дурманом чуждых привязанностей. Но она его кровь, и Егоров прощает себе маленькие слабости. Пока она отдается другому. Ему не остаётся ничего, как выуживать в заскорузлой своей памяти обжигающий вкус ее губ, и пряность девичьего тела, которого он так и не посмел коснуться. Он достаёт на поверхность из тревожных снов отголоски реальности, ни в одном из которых воробей не будет принадлежать ему так, как того хотелось бы Егорову на самом деле. И он сдается, под действием опиата находя в отражении зеркал лицо Доминики, сдаётся, ощущая горечь сигаретного дыма во рту, сдается, прощая её за то, что она отдается другому.