Ты не можешь меня отпустить, А я не могу вас всех!..
***
Мелиодас смотрел на малышку Элизабет, резвящуюся в коридорах замка, и никак не мог заставить себя уйти. Он следил за каждым движением маленькой ручки, за каждым взмахом длинных ресниц и вздрагивал каждый раз, когда девочка едва не падала. Он не мог оторвать от нее взгляд, словно пожирая глазами хрупкую фигурку, и содрогался от собственных желаний. Эта сто седьмая Элизабет была какой-то особенно чистой. Она всегда была такой, но в этот раз какие-то невероятные наивность, честность и бескорыстие так и сквозили в ясном взгляде голубых глаз. Каждое из семи сердец бешено стучало, стоило маленькой обольстительнице бросить на него взгляд. Мелиодас впервые подумал, что ему нравится не богиня Элизабет, все еще спящая в этом теле, а Элизабет. Молодая девушка, до одури наивная и ласковая, вызывала в нем счастливую улыбку. И от этого становилось особенно паршиво. Маленькая Эли рано или поздно исчезнет, растворится в памяти всех предыдущих своих инкарнаций. Эта маленькая Эли полюбит его только потому, что у нее нет иного выбора. Мелиодас отдал бы все на свете, чтобы этого не случилось. Чтобы Элизабет, маленькая наивная девчушка, так и осталась навсегда такой. Не то чтобы богиня не была маленькой и наивной, нет. Просто богиня Элизабет прошла через слишком многое, и он не хотел, чтобы кто-то еще проходил через то же. Снова и снова переживал собственные воспоминания, вспоминал ужасы войны и трагедию потери. Они тогда потеряли слишком многое, чтобы пережить это еще раз. Мелиодас уйдет. Он всегда уходил, бросал ее одну в надежде, что хотя бы у этой Элизабет будет собственная жизнь. Тихая, спокойная человеческая жизнь с любящим мужем и кучей детишек; без Мелиодаса. Но Элизабет всегда приходила. Так или иначе она находила его, в какую бы глушь Мелиодас не забрался в надежде избавить возлюбленную от пожирающих душу чувств. И тогда он на мгновение позволял себе расслабиться, утонуть в навязанной любви, прежде чем снова все потерять. Он помнил каждую ее инкарнацию. В мельчайших деталях помнил каждую черточку ее лица, каждый изгиб мягкого тела, каждый тонкий шрамик и каждую родинку. Мелиодас сгорал от любви одновременно к ста семи женщинам. Мелиодас видел, как ломается разум Элизабет под натиском проклятья. Навязанная любовь травила душу, притягивала словно магнитом и выжигала остатки рассудка. С каждым разом девушку выворачивало наизнанку все больше, изменяло сознание и мысли. Она летела к Мелиодасу, как мотылек летит на свет. Она отчаянно билась и никак не могла заставить себя улететь, отказаться от манящего свечения. И она умирала, сожженная ослепительной улыбкой и затаенной печалью в глубине изумрудных глаз. Мелиодасу было больно. Он отчаянно бежал, желая скрыться от нее как можно дальше. Так, чтобы она никогда не нашла, и чтобы черная любовь вновь не выскребла ее сердце и душу. Он бы с радостью умер, если бы мог умереть. Однако лишение эмоций, наверняка задуманное Королем Демонов как благо, Мелиодас воспринимал как слишком легкую плату. Свои собственные чувства, прожигающие насквозь несуществующую душу, были для него наказанием. Наказанием за все то, что происходит с Элизабет. За всю боль и отчаяние, которые ей раз за разом приходится переживать снова и снова. За то, что за три тысячи лет он так и не нашел возможности снять удушающее проклятье. Мелиодасу казалось, что его душу давно выскребли чайной ложечкой. Все те Элизабет, оставшиеся лишь в ночных кошмарах, забрали с собой по частичке черной демонической души, оставив после себя зияющую пустоту. Мелиодас давно не страшился собственной смерти. Единственное, чего он боялся – не суметь снять проклятье, отравляющее разум Элизабет.***
Не то чтобы Элизабет не нравился лорд Мелиодас, просто… Странное чувство, поселившееся в груди, никак не давало покоя. Ее как будто тянуло к бывшему капитану сильнейшего в стране рыцарского ордена, ныне преступнику в бегах. Элизабет никак не могла понять это чувство, сдавливающее запястья, сжимающее в тисках грудь и не дающее вздохнуть. Ее словно одели в ошейник и поводок и другой конец привязали к зеленоглазому слишком наглому рыцарю, восхитительно улыбающемуся и отвратительно готовящему. Элизабет путалась в собственных чувствах, убеждала себя в собственной правоте, и все никак не могла выбраться из все туже стягивающихся лент. Ей казалось, что кто-то посторонний, тот, кто она сама, нашептывает ей на ухо. Шепчет жарко и влажно, с придыханием в самое ухо, и ласково до синяков сжимает тонкую шею. Элизабет пыталась сопротивляться, выкинуть назойливый голос из головы, но как бы ни так – себя из себя не выкинешь, как ни пытайся. Элизабет казалось, что она тонет. Захлебывается в черной вязкой воде, не может вздохнуть даже. Чужие мысли и чувства заливаются в рот, нос и уши, облепляют ее снаружи и заполняют изнутри. Элизабет пытается сопротивляться, но она застряла так прочно, что, кажется, может лишь безвольно наблюдать за собственными действиями. Принцесса пыталась убедить саму себя в неправильности собственных мыслей, она отчаянно барахталась в вязкой жиже, из которой совершенно не видно неба, и все глубже уходила под воду. Ей ни капельки не нравится лорд Мелиодас, вовсе нет. Не нравятся его шаловливые руки, теплые губы и восхитительные искристые глаза. Не нравятся, не нравятся, не нравятся! НЕ НРА… А, ну да.***
Мелиодас смотрел, как в очередной раз очередная Элизабет поддается проклятью. Как ломаются ее мысли, рушатся принципы и устои. Как несмело она отвечает на провокационные ласки, как заливается лихорадочной краской. Мелиодас смотрел на возлюбленную, самую прекрасную девушку на свете, и никак не мог узнать ее. Он видел сломанную куклу, которую словно дергают за ниточки, видел разрушенный разум, перепаханный вдоль и поперек. Он любил ее, потому что не мог не любить. Это все еще была его Элизабет, и именно он довел ее до нынешнего состояния. Он виновен в каждой капельке ее пролитой крови, в каждой жемчужной слезинке, окропившей сухую землю. Мелиодас был виновен слишком во многом, чтобы позволить себе сбежать. Он улыбался наперекор себе, как будто в защитной реакции. Тогда как сердце как будто выскребали из груди на живую, распоров к чертям грудную клетку. Руки сами собой сжимались в кулаки, стоило увидеть то самое лицо. Элизабет выглядела как обычно, но Мелиодас прекрасно видел, как неестественно широко растягиваются ее губы, как мелко подрагивают пальцы, как слишком сильно и часто вздымается пышная грудь. Мелиодасу хотелось кричать, разрушить весь чертов мир, лишь бы только его Элизабет стала нормальной. Забыла его, забыла все свои предыдущие жизни, вырвала с корнем черные липкие ленты проклятой любви. Пусть он останется один, пусть будет жить хоть бесконечно долго; он вынесет сколько угодно и что угодно, лишь бы Элизабет успокоилась. Перестала краснеть как в лихорадке, нервно прикусывать растянутые в улыбке губы, до побелевших костяшек сжимать в кулачках подол слишком короткой юбки. Перестала любить его той неправильной маниакальной любовью, от которой сводит скулы и подкашиваются колени. Сто седьмая Элизабет была слишком чистой, и оттого на нее слишком сильно влияло проклятье. Оно слишком грубо и глубоко врывалось в ее мысли, прошивало голову насквозь, оставляя сквозную дыру прямо посередине лба. У Мелиодаса дрожали пальцы, когда он снова видел искусанные губы и красные от слез глаза. У Мелиодаса подкашивались колени, когда за спиной принцессы он видел толпу предыдущих Элизабет. Он делал шаг вперед, когда они тянули к нему черные руки, а все сердца подскакивали к горлу и падали в пятки. Ему было отчаянно страшно, но он шел и шел вперед, цепляясь за образы прошлого, поглощающие его изнутри, протягивал девушкам руки и умолял их не уходить. Черная вода заполняла все вокруг, погребая под своей толщей Элизабет. Она вытекала из каждой поры Мелиодаса, а он тщетно пытался прекратить поток. Рвался вперед, протягивая руки, и ловил лишь укоряющие, полные лихорадочного блеска взгляды. Мелиодас просыпался в холодном поту и еще несколько долгих секунд видел перед собой только черное море, вытекающее из него самого. Он бросался к Элизабет и облегченно выдыхал только тогда, когда видел ее теплую нежную улыбку. Он трогал ее как в последний раз, боясь потерять в следующее же мгновение, словно она была собрана из тумана и могла рассыпаться в любой момент. Мелиодас отчаянно цеплялся за образы прошлого и был готов на все, чтобы избавить от этого прошлого Элизабет.