Suavitas Aeterna

Буддистский священник дочитывал короткую поминальную сутру, монотонный гул слов эхом разносился в звенящем от холода воздухе, смешиваясь с запахами благовоний и пепла. Ютака терпеливо ждал в стороне, почтительно склонив голову и теребя в пальцах ароматическую палочку. У него кружилась голова от этих запахов, шума, от всей атмосферы старого-старого кладбища… Он вообще удивлялся, почему решил приехать. Все его друзья сейчас заседают по барам, носятся по новогодним распродажам или отсыпаются дома, а он в этот второй день Нового года вдруг вспомнил о поминальных обычаях. И почему-то так и потянуло взглянуть, стоит ли ещё старинный фамильный склеп… Родители не любили приходить сюда, лишь совсем изредка, да и в общем все предки, погребённые здесь, давно стали божествами-хранителями, и необходимость особо ухаживать за постройкой тоже отпала. Но в этот Новый год он почему-то вспомнил. …Присев на маленькую каменную скамеечку у входа, он аккуратно пристроил на подставке ещё несколько дымящихся палочек, отёр от пыли табличку с именами покойных и долго сидел, перебирая в памяти крупицы воспоминаний, что сохранились о них в семье, — совсем уже немного… Дальше прадеда Икуо он, Ютака, не помнил никого, да и о деде припоминал сейчас лишь маленькую деталь, когда-то в детстве рассказанную бабкой, его дочерью: мол, тот очень любил поминальные дни и песнопения священников и всегда оставлял храму при кладбище очень щедрые пожертвования… Забавно даже, подумалось вдруг, что ему совершенно некого проведывать здесь кроме предков. Никаких тебе трагически погибших в юном возрасте прекрасных возлюбленных, о которых так любили слагать романтические баллады, или, скажем, отчаянных друзей, не переживших тяжёлой болезни или ДТП, — счастливый он человек, если задуматься. Примерный. Прислонившись головой к каменному косяку, Ютака наслаждался какой-то нездешней умиротворённостью: тишина, лишь далёкий гул автострад, свежий холодный воздух с привкусом пепла, строгие очертания надгробий, таких лаконичных и одновременно чарующих в своей простоте. Суетный день пролетел быстро, опустились сумерки, разогнав по домам других паломников, и в этой смутной чернильно-голубой дымке он не сразу заметил тень, мелькнувшую среди памятников через дорожку справа. Наверное, смотритель, решил Ю и поёжился от пробирающего холода: пора было уходить, сбросить с себя прах этого места, обсыпать одежду солью, маленькие пакетики с которой раздавал каждому из прихожан священник после службы, — но отчего-то никак не хотелось. Уникальное место, где никого нет, и потому нет бесконечной суеты — даже время будто остановилось… Он мгновенно напрягся, не сразу сообразив, почему — краем глаза заметил какое-то движение сбоку. Совсем рядом. Медленно-медленно повернул голову и остолбенел: в каких-то двух шагах от него застыла чёрная фигура — такая чёрная, что сумерки вокруг показались светлыми. Только лицо с чёрными контурами глаз и рта, руки и какие-то сверкающие искры на груди выделялись на фоне черноты белизной снега. Фигура стояла неподвижно, слишком неподвижно для нормального человека, а уж фантастический вид одеяния, напоминающего стилизованное кимоно с широченным подолом, и вовсе отрицал любую обыкновенность. В одной руке фигуры покачивался непонятный предмет, металлически поскрипывая, — нечто вроде старинной лампы или какого-то сосуда, — и оттуда лениво струился белёсый дымок с таким восхитительным ароматом, в сравнении с которым все благовония сегодняшней службы казались просто дешёвыми освежителями воздуха. Ютака смотрел, словно завороженный, на замысловатые завитки дыма, окутывающие фигуру, и думал, что это наверняка галлюцинация. Конечно, кладбище, сутры, благовония, памятники, сумерки — чего ещё ожидать? Фигура подняла свой странный сосуд выше — и он весь растворился в воздухе облачком дыма. Двигаясь нереально бесшумно и грациозно, как для любого живого существа, она приблизилась и склонилась к Ютаке: тот теперь смог рассмотреть застывшее лицо в чёрных тенях и будто опалинах на висках — не понять даже, женское или мужское. Искры на груди оказались странного вида длинным ожерельем, которое, качнувшись перед самым носом Ю, заискрилось бриллиантовым, звёздным блеском. Фигура подняла руку и накрыла широким рукавом его голову — будто сама тьма опустилась на него, погружая то ли в сон, то ли в настоящую смерть. Но такого блаженства, как в этом сне, он не испытывал никогда в жизни. …Очнувшись резко и покачнувшись на ледяной скамье, Ютака вскочил и судорожно огляделся: была уже ночь, за оградой кладбища горели редкие фонари, а вокруг, сколько хватало взгляда, было совсем пустынно. И ни намёка на странного призрака, чей образ почему-то запомнился слишком хорошо, как для обычного сна. Он плотнее укутался шарфом и поспешил к выходу, чувствуя, насколько успел промёрзнуть, и думал теперь только о горячем кофе и котацу с одеялком, которые ждали дома. Не замечая пока, что вся одежда насквозь пропахла тем удивительным благовонием из сна, которое до сих пор навевало неземной покой и безмятежность. Не подозревая, что прямо за каменной плитой его фамильного склепа сидит сейчас на коленях тот самый призрак, нашёптывая непонятные слова и касаясь прозрачными пальцами пола, будто запечатывая это место. Призрак, которому не было никакого дела до погребённых здесь мёртвых: ему нужны были только живые, что приходили сюда так редко, но всё же отдавали своё тепло и мысли этому пространству на границе миров — и конечно ему. Хранителю спящих, волшебнику иллюзий… И он умел благодарить тех, кто, как вот этот задремавший сегодня у склепа юноша, делился с ним своей жизнью. С этого дня Ютаке начали сниться сны, от которых не хотелось просыпаться…