Знахарка

Эта изба стояла на отшибе села, у самого леса. Рядом никто не жил. После того, как закончилась война, многие не вернулись домой, оттого и было здесь так тихо. Дома простаивали без хозяев, но обносить их никто и не думал: такое было не принято, да и доходили люди сюда редко, лишь по крайней нужде. Здесь живая тишина, как стоячая вода, заполняла и обволакивала собой всё вокруг. Изредка через отворённые двери и окна доносились шорохи леса. Где-то там несли свою трель невидимые птицы, ветер нашептывал в кронах деревьев песню о далёких краях, в которых он бывал, принося умиротворение в беспокойные сердца. Идиллию эту нарушить было некому. Одна лишь Марья, хозяйка избы на отшибе, вела здесь скромную и тихую жизнь затворницы. Не было у Марьи ни мужа, ни детей, все тяготы она сносила на своих плечах. Жила тем, что приносил ей лес и маленький огород, собирала травы да варила целебные настои. Знала Марья о том, как лечить тело и душу. За это в селе её прозвали знахаркой и приходили просить излечения от всяких хворей. Но приходили редко. Боялись её, чудную, ведь где же это видано, чтоб молодая девка жила одна? Боялись, но уважали. Не одну душу она вытянула с того света своими травами да зельями. День выдался душным. Солнце стояло в зените, припекая. Из леса неспешно вышел мужик. Рубаха на нём была грязной, загорелое лицо обросло бородой. Из-под густых бровей блестели чёрные глаза, скользя по пустым домам. Заприметив обжитую избу, мужик направился к ней. Отворил калитку, вошёл во двор и замялся. Прочистив горло, он заговорил: — Хозяева, есть кто дома? Ответа не было. Мужик прошёл к двери и постучал. Спустя минуту дверь отворила молодая девушка. — Хозяйка, угости водицей ключевой, уж нет больше сил, жарко. — Ну входи, коль так, угощу. — ответила она, впуская гостя в дом. Мужик вошёл, осмотрелся: под потолком висели травы, бережно собранные в пучки. В избе было свежо и прохладно, пахло полынью. Он присел на лавку. Девушка подала ему ковшик с водой, он жадно припал к нему губами. Пил долго, с наслаждением, а после вытер лицо рукавом рубахи. Марья приняла опустевший ковшик и села за стол напротив гостя. — Спасибо тебе, девица. Где же хозяин избы, неужто в такую жару в поле пашет? — Я здесь одна хозяйка. — коротко ответила девушка. — Вот оно что… А как кличут тебя, добрая душа? — Марьей меня зовут. А ты откуда и куда путь держишь, незнакомец? — Меня Андреем мать нарекла, будем знакомы. С войны я иду, девица, с войны, а куда… Не знаю. Нет у меня ни кола, ни двора, всё война проклятая пожрала. Шёл с фронта через село родное, а там — никого… Вот и хожу от села к селу, лучшей жизни ищу. Но и здесь никого, как я погляжу. — Ты пройди по тропе от леса, там тебе и люди будут. А здесь только я. — Чего ж ты живёшь в глуши одна? Столько изб покинутых, могла бы поближе перебраться. — Мне и здесь хорошо. А ты иди дальше, авось найдёшь то, чего ищешь. — И не одиноко тебе тут? Ни речи людской не слышно, всё тишина да лес. Случится что — никто даже и не узнает. — на этих словах мужик встал с лавки и направился к Марье. Встав прямо перед ней, он положил руку ей на плечо, уставился в карие девичьи глаза, и продолжил: — Ты девка ладная, мужика бы тебе, а то негоже бабе одной жить. Я сам, ты сама, может, чего-то да вышло бы… — его рука стала спускаться ниже. Марья вскочила с места, оттолкнув названного гостя и сбросив его ладонь со своей груди. Её лицо исказила гримаса злобы, сквозь зубы она прошипела: — Убирайся сейчас же, чтоб и духу твоего здесь не было! А не то… А не то пса на тебя спущу! — Нет у тебя пса, девка, я видел. Чего ж ты кричишь, как молодка, аль не хочется тебе мужика? Аль придуриваешься? — Говорю тебе, убирайся! — но мужик её не послушал и снова двинулся к ней. Видя это, она проговорила тихо, но так, чтоб он услышал: — Прокляну — не доживешь и до завтра. Андрей замер на месте, брезгливо скривился и сплюнул на пол. — Тьфу! Ведьма! Посмотрим ещё, кто из нас не доживёт до утра. Развернувшись, мужик хлопнул дверью и ушёл, направившись в сторону села. Марья ещё долго смотрела в окно, чтоб убедиться, что он ушёл, а после заперла ставни на окнах, заперла дверь и зажгла свечу. Гадание на воске сулило беду. Ближе к вечеру Марья растопила печь, наносила воды из колодца и принялась стряпать ужин. Вот уже в котелке исходит паром каша, на столе блестит самовар. Девушка села за стол, но поужинать в привычном одиночестве ей не дали: неожиданно раздался стук в дверь. Открыв, девушка увидела на пороге священника из сельской церкви. — Благослови тебя Господь, Марьюшка. — И вам того же, отче. Что-то случилось? — вопросила она, выходя к священнику на крыльцо. — Случилось, голубушка. Беда. Пришёл сегодня в село мужик, да рассказал, что видел, как ты здесь с самим Диаволом прелюбодействовала. Молвил, будто ты ведьма. Ведомо тебе, что сельские бабы и без того о тебе сплетни разносят, якобы ты мужей чужих завлекаешь да греху с ними предаешься, а теперь же они совсем подурели. Требуют суда Господнего, просят церковного вмешательства. — И что же думает церковь? — насторожилась девушка. — Церкви не ведомо, что делать. Оттого я и пришёл к тебе. Всё в твоих руках. — глаза священника масляно заблестели. Знахарка поняла, к чему он ведёт. — В моих руках была жизнь Егорки, церковного певчего, когда тот в хмельном бреду напоролся животом на острую ограду. В моих руках было здоровье всего села, когда нас накрыла хворь ветряной оспы. В моих руках был ваш сын, когда матушка Диана, жена ваша, рожала. Но то, что происходит сейчас, не в моих руках. — Это, конечно, правда, знахарка ты хорошая, но, верно, не так меня поняла. Мне нет дела до того, водишь ты дружбу с Диаволом, али нет, но надобно тебе водить дружбу и с церковью. Со мной. — Я не знаю Диавола, отче, но отчего-то мне кажется, что вы хуже, чем он. — Вот же дрянная баба! Я к тебе со всей душой, а ты вот как!.. Невелико женское дело — ноги развести, да было бы тебе счастье, ежели не противилась бы. — Тощая у вас душа, отче, если грехом я должна платить за грехи, в которых не повинна. — Повинна или не повинна — это суд Господний покажет. — ответил священник и направился обратно в село. Марья осталась наедине с собой в тревожных раздумьях. Она успела закончить трапезу, убрать со стола да прибраться в доме, а после склонилась перед образами и долго, горячо молилась. Больше помощи ждать не было от кого. Когда на улице совсем стемнело, знахарка распахнула створки окна. Вечерняя прохлада остудила разгоряченное от волнения тело. Птицы больше не пели, даже ветер утих, лишь редкие сверчки тревожно шуршали в траве. Огни горящих факелов Марья заприметила издалека. Они разгорались в ночи всё ярче и ярче, как очи голодного зверя, и чем ближе был зверь, тем громче звучали выкрики «ведьма», «сжечь» и «во имя Господа». Толпа разгневанных селян приблизилась к её дому. Знахарка ждала этого. Она была готова. — Выходи, дияволово отродье! Выходи на суд Господен! — кричали из толпы. Девушка не хотела злить народ пуще прежнего, оттого и не медлила. Она выпорхнула на крыльцо в одной льняной рубахе, достававшей до пят, тонкая, звонкая, лёгкая. Внезапный порыв ветра всколыхнул русые девичьи локоны. Свет факелов создавал причудливую игру бликов и тени, оттого карие глаза Марьи влажно блестели. А может, это был блеск от слёз. — Ложь! Злые наговоры! — вскрикнула знахарка. Голос её дрожал. — Одумайтесь! Ну что же вы делаете?.. Не я ли врачевала ваши хвори, не я ли помогала вам добрым словом? Пусть на месте меня гром прошибёт, ежели хоть кому-то из вас я лихо сотворила! За что же вы меня так люто ненавидите?.. — Да за то, что ты ведьма! Тьфу, стыдоба… — толпа снова зашумела, разрезая ночную тишь новыми гневными выкриками. Мужики взяли Марью под руки и повели впереди всех селян. Она шла босая, редкие камни больно кололи голые стопы, но ещё больнее кололо в душе от несправедливости. Девушка уже не сдерживала слёз. На главной сельской площади всё было давно готово. Сухие поленья, сброшенные в кучу, наскоро сбитый помост, деревянный столб… Марью взвели на помост, тонкие девичьи запястья и щиколотки привязали к столбу. Селяне окружили её широким кругом, в центр которого вышел священник. Жестом приказав людям умолкнуть, он заговорил: — Все мы собрались здесь для того, чтобы узреть суд Господний над рабой божьей Марьей. Будет зажжён священный огонь. Ежели девка не сгорит — значит, она ведьма, а ежели сгорит — значит, была невинна и попадёт в светлое царство с отпущением грехов. На всё воля Господня. — завершив свою речь, священник смешался с толпой. Вот на сухие поленья упал первый факел, затем второй… Древесина начала медленно тлеть, разгорелись первые язычки пламени у подножья. Пламя неторопливо поднималось к стопам девушки, пожирая всё на своём пути. Марья уже не плакала, не просила и не уговаривала. Её всё равно никто не слушал. Треск сухих поленьев и гул пламени прорывался сквозь тяжелую завесу молчания. Никто не говорил ни слова. Никто не заступился за неё. Знахарка слышала, как ветер поёт о прощении и бессмертии, но от его песни на душе не становилось легче. Огонь уже подобрался слишком близко, припекая кожу. Рубаху объяло пламя, поползло вверх, загорелись русые кудри… Тошнотворный запах горелой кожи и обугленного мяса разносился по округе и пропитывал собой всё живое и мёртвое. С девичьих уст срывались нечеловеческие крики, сыпались проклятия, одно страшнее другого. Но вот девичий вой утих, обгоревшее тело безжизненно обмякло у столба. — Тушите огонь. Померла. — сказал священник. Той же ночью помост разобрали, а поутру Марьино тело закопали на церковном кладбище в знак принятия её невиновности в связях с Диаволом. Спустя кое-какое время округой снова разнеслась напасть, всё та же ветряная оспа. Но теперь лечить людей было некому. Все селяне молились в храме за здравие, но помощи от этого было мало. Помер и Андрей, и Егорка, и священник, и жена его, и их годовалый сын. Болезнь полностью выкосила село. Может, всему виной Марьины стали проклятия, а может и нет. На всё воля Господня.