Рассказ смеющейся девы (The Tale of the Laughing Maiden)

Глубокой ночью, залитой лунным сиянием, мы с сыном добрались до чертогов моего брата. И несмотря на это Верховный Король Финголфин собрал целый двор, чтобы засвидетельствовать возвращение сестры. В знак почета, возможно, или в знак отмщения. Мы шли через двор в молчании, под пристальными взглядами справа и слева. Я была предательницей, но этот сын, которого я привела с собой – они назвали бы его бастардом, плодом инцеста, если они вообще говорили о нем. Я не думала об этом, отдаваясь любви в свете Валинора. Сейчас, когда наш сын был рядом со мной, оказалось, что это заботит меня несколько больше. Мы прошли до конца и преклонили колени перед троном моего брата. – Верховный Король Финголфин, – сказала я. – Брат. Я представляю тебе Келебримбора, – я возвысила голос, чтобы мои слова были услышаны – позорные или нет. – Сына Куруфина. Моего сына. Пусть рассказ мой начинается с девочки, что укрылась под лестницей. Феанор приходил к нам нечасто, но когда это случалось, он был сердит и его глаза полыхали. Финдис это не волновало, она всегда уходила со своими друзьями-ваниар, а мать и отец уступали Феанору, чего бы он ни хотел. Только Финголфин, казалось, тянулся к нему, едва ли не дружески. Как я желала быть столь же храброй, как он. Но я могла только прятаться. Он, конечно, нашел меня. Он возвышался надо мной темным и пугающим силуэтом. Бежать было некуда. – Лалвен, – сказал он, – если ты и вправду моя сестра, ты не должна делать этого. Ты не должна прятаться. Ты должна найти то, чего ты желаешь, и принять это – даже если оно тебя уничтожит. Его слова надолго запомнились мне, но тогда я так и не ответила. Вскоре после того, когда родился Финарфин, моя мать забрала меня, сестру и младшего брата очень далеко. Они называли меня Лалвен – смеющейся девой; я и была таковой в дни юности. В детстве я немало времени провела среди ваниар, народа моей матери Индис. Вокруг шептались о жене, оставившей мужа, и я поклялась, что никогда не поступлю так же. Но всё же Индис танцевала, и я танцевала с ней – но не торжественные танцы, а пляски под беззаботные песни. Я бродила одна по холмам и лесам Валинора, и каждый шаг мой был танцем, а слово – пением. Существует много способов петь. Есть песни о любви к девушке, которая не любит сама, есть песни о снах и грезах, или о мечтах о любви – той любви, что дала бы мне смелость. Я хотела бы узнать его, едва только увижу, и полюбить однажды и навсегда, как это и должно быть. Для каждого из нас есть другой, и время сведет двоих вместе, и каждый раз, когда угасала Лаурелин и разгорался Телперион, новый день приближал меня к тому единственному, кого я полюблю. Я сделала бы то, чего не сумела мать. Я сделала бы то, чего не пожелал отец. Я любила бы, раз и навсегда. И никогда бы не перестала смеяться. Свою любовь я повстречала возле Форменоса, когда танцевала среди высокой травы, у пруда, укрытая тенью от света деревьев. Я почувствовала на себе его взгляд еще прежде, чем увидела его самого, и его взгляд был как два языка пламени, пляшущие по моему телу. Танец не прекращался, и его глаза танцевали со мной. А потом он вышел из тени. – Куруфинвэ! – ахнула я. – Да, – сказал он, – только не тот, кого ты боишься. Могло ли их быть двое? Мои воспоминания о сводном брате давно стерлись и потускнели – я помнила только, что там не было ничего хорошего. Его волосы были темными, как волосы Феанора, и руки были такими же сильными. Но разве мог Феанор улыбаться так мягко? – Станцуй, – попросил он. – Станцуй для меня. И я танцевала, позабыв о сомнениях, позабыв обо всем, и его глаза снова танцевали со мной. Пока я танцевала, его руки тоже начали двигаться. Он поднял ветку с лесной подстилки и начал ее обстругивать. Нож мерцал в такт моим движениям. Когда же он закончил, то подошел очень близко и вложил то, что вырезал, в мои руки. Дерево словно само танцевало, ликуя, смеясь и радуясь. И этот танец был моим собственным, но я не была одна. Две фигуры соединялись, и деву подхватывал ее возлюбленный – ибо никем иным он не мог быть – в сиянии ее смеха. – Мои руки красноречивей, чем ноги, – произнес он. – Или даже губы. В свете деревьев его лицо оказалось тоньше – моего Куруфинвэ, кто не был Куруфинвэ, – и он выглядел так, как не должен бы выглядеть ребенок моего сводного брата. Если ты и вправду моя сестра, ты должна найти то, что желаешь, и принять это. И разве я не считала, что любовь сделает меня храброй? В тот миг я уже знала, кем он был, и меня это не заботило. Я коснулась пальцами этих менее красноречивых губ, а затем мягко поцеловала. – Тогда мы будем танцевать вместе. Я качнулась обратно, и он последовал за мной, и затем мы двигались вперед вместе. Его рука легла на мое бедро, и я развернулась в его объятиях. Мы двигались вместе, и я подбросила его, и свет деревьев сиял в его взгляде. Со временем мы опустились в траву, и наш танец продолжился там. Мой возлюбленный – как сладкий пожар, бушующее в молчании пламя, сжигающее душу и тело. Огни сливаются, соединяются тела, и всё вокруг становится смехом. Когда Келегорм пожелал жениться на своей сводной кузине Арэдель, он просил согласия Валар, и они дали его, хотя Арэдель отвергла его предложение. Относился ли этот же закон к сводной тетке? Куруфин не спрашивал, как не спрашивали я или Феанор. Законы Валар были нами отвергнуты в Форменос, остался только один: никогда не отворачиваться от избранника сердца, даже если смерть и разрушение должны будут разделить вас. Так говорил Феанор, и так верила я – и у отца, который присоединился к нам здесь, не хватило духа, чтобы возражать. Днем Куруфин трудился в кузнице, пока я пела над водами, а ночью, когда серебристое сияние Телпериона разливалось по всему Валинору, мы танцевали среди деревьев. Мой брат Финголфин часто писал, упрашивая меня вернуться, оставить позади этот позор и предательство. Письма было не слишком приятно читать, и со временем я просто перестала открывать их. Было еще слишком много дел, слишком много неспетых песен, и Куруфин всегда был рядом со мной, чтобы окружить меня драгоценностями, любовью и смехом. Когда деревья погасли, мы бежали в Тирион – я, Куруфин и все его братья. Феанор призвал своих сыновей, и они встали в круг, и они клялись. Будь он враг или друг... Первой, присоединившейся к ним, была Аурэль, гордая жена Маглора. Алые перья на шлеме колыхались над ее головой, когда она смело шагала через двор, чтобы положить руку на меч своего супруга. Она прокричала те же слова, так громко, чтобы все в Валиноре могли услышать. Жена Карантира покинула собрание, а Арэдель хмуро стояла около своего отца, будто не было никого, кого бы она любила, среди мечей и факелов. Одного этого было достаточно, чтобы принять решение. Я подошла и встала около Аурэль, положив свою руку поверх руки Куруфина. Эру Всеотец! Извечной Тьме обрекаем мы себя, если наше дело угаснет. И никакой стыд или разрушение не встанут у меня на пути. Да, я сражалась в Альквалондэ. Аурэль была первой в битве, опережая Маглора, опередив даже самых стремительных из его братьев. Она неслась вперед, словно дух доблести феанорова войска, сокращая число тех лучников, что могли бы сразить ее избранных родичей. Она была быстрее всех. И из убитых она стала первой. Маглор склонился над ее безжизненным телом и обнимал ее, повторяя скорбную песнь, забыв о битве, кипевшей вокруг. Я не позволила бы моему Куруфину разделить его судьбу. Или ее. Ничего тогда не имело значения, кроме того, что мы выжили, что мы добрались до кораблей и вынесли себя целыми из этого места. Я знаю, что это не оправдание. Я провела беременность на корабле. Куруфин держал меня, когда меня рвало в бурные воды. – Еще немного, – говорил он. – Только до этих берегов. Он показывал вдаль, и мне казалось, что я могу разглядеть землю на горизонте. Но как же мой брат и его народ? Кто бы тогда вернулся за ними? Мысль тут же исчезла. Куруфин был умен, как его отец, и я могла доверять ему – ведь он знал, что делает. Руки моего возлюбленного крепко обнимали меня, и никакие тревоги или воспоминания не могли бы меня испугать. Заря поднялась, как тень боли, осветив море алым. Я выбежала из палатки, услышав ревущее пламя, и они стояли там – Куруфинвэ и Куруфинвэ, с факелами в руках. Корабли же уже пылали. Маэдрос прибежал следом на мои крики, и четыре брата последовали за ним. Но они ничего не могли сделать ни для младшего брата, еще оставшегося на кораблях, ни для родичей и друзей на противоположной стороне вод. Куруфин стоял рядом с отцом, столь на него похожий: одна тьма в зеркале другой. Если я когда-нибудь увижу своего брата снова, то встретимся мы, как враги. Но разве у меня был выбор? Финголфин был потерян, а место жены – рядом с ее мужем. Маэдрос сыпал проклятьями, маленький Амрас плакал, а Куруфин обнимал мой беременный живот и говорил мне, что в нашем новом королевстве есть место только для храбрецов. И я хотела бы шагнуть во тьму вместо тебя. У нас было немного мира в Химладе, до поры. Были деревья, и руки, и озера, рядом с которыми мы могли танцевать. Келебримбор улыбался и смеялся едва ли не с рождения, и все мы втроем кружились со смехом в тени деревьев. Я не пошла на Праздник Воссоединения, и Келебримбор остался со мной. Пусть даже все в моей семье простили друг друга, я до сих пор боялась, что это прощение не относилось ко мне. Какая сестра бросает своего брата среди голода и холода? Но и какая женщина отвернется от своего возлюбленного, даже если он впал в безумие? Не жена одного из сыновей Феанора. Келебримбор учился у своего отца, и они делали самоцветы и другие прекрасные вещи. Вечерами, после ужина, я сидела с ним и рассказывала ему сказки о Валиноре, истории, которые я узнала от матери. Истории о Варде, Возжигательнице Звезд, и милосердном Манвэ. Однажды он сделал звезду для меня – первую из своих драгоценностей – и назвал ее звездой пробуждения. Я до сих пор ношу ее на шее. Когда мы проснулись, рассказывала я Келебримбору, Моргот был силен, и Валар должны были с ним воевать, точно так же, как мы сейчас. Некоторые из них думали, что они должны начать войну еще до нашего появления, чтобы мы явились к жизни уже в дни мира. Они спорили и спорили, но Варда Возжигательница покинула их совет и создала для нас звезды, чтобы они всегда сияли в наших глазах. Так что, будь война или мир, мы никогда не остаемся без света. То же относится и тебе, маленький Келебримбор, мой сын. На пятидесятый день рождения Келебримбора мы устроили большой пир в честь его совершеннолетия. Все сыновья Феанора собрались там, находя утешение в единственном ребенке, который был дан их роду. По окончанию пира мой муж поднялся и заговорил: – Сейчас, – сказал Куруфин, – мой сын принесет ту же клятву, которую давали мы все. Он принесет клятву сыновей Феанора. – Он не станет, – Маэдрос вскочил и ударил кулаком по столу. Этой частью плана Куруфин не делился со мной, но знай я об этом – не должна была бы возражать. Так почему же Маэдрос?.. Куруфин насмешливо поклонился: – Ты глава моего Дома, брат, но своим сыном я управляю сам. Келебримбор, сидевший рядом со мной, прошептал: – Возжигательница бы не хотела этого, мама? И действительно – не хотела бы, та, что любит свет больше победы. Как же хорошо мой сын слушал мои рассказы, и он услышал в них то, что я хотела сказать. Использует ли он мои слова, чтобы избежать сыновнего долга? – Дай мне немного времени, отец, пожалуйста, – попросил Келебримбор. – У нас времени не было, – сказал Карантир, но Маэдрос посмотрел на него, и он замолчал. Казалось, всё шло так же, как раньше. Были и самоцветы, и кузница, и рассказы, и танцы, и мой возлюбленный Куруфин еще чаще целовал меня по ночам. Но мой сын теперь ходил осторожно, словно бы в страхе, и стал тихим, и не смеялся больше. Он сказал мне, что я никогда не должна приходить к нему в кузницу. Я спрашивала себя, почему, и однажды вечером, когда он не пришел послушать истории, я отправилась на его поиски. Он лежал на полу. Куруфин стоял над ним с большой палкой и бил его медленно, бесстрастно, совершенно без гнева. Удары падали один за другим, снова и снова, без смысла и без конца. Мне было легко понять, едва только я увидела. Келебримбор помешал Куруфину, отказался от его клятвы и отверг его власть. Но хотя он был уже полностью взрослым и сильным, он все еще сносил удары отцовской палки, охотно принимая наказание за единственную правильную вещь, которую любой из нас когда-либо сделал. Келебримбор бы не поднял руку на собственного отца. Внезапно я не чувствовала растерянности. Я подошла к Куруфину и ударила его по лицу. Его сбила с ног не сила удара, а неожиданность. Он лежал, слишком пораженный, чтобы двинуться, и в его глазах я увидела юношу, которым он был когда-то – резного танцора, поднявшегося к свету. – Оставь нас, – сказала я Келебримбору, и тот убежал. Я бросилась на Куруфина, запечатывая его рот своим, крепко прижимаясь к нему. Он затрясся подо мной, и я почувствовала на своем лице его слезы. – Он наш единственный сын, – прошептал он, когда я на мгновение оторвалась от его губ. – Должен ли он остаться единственным? – выдохнула я ему в рот. Не было никаких предварительных ласк. Я хотела причинить ему боль, и почувствовать боль сама, и понести от него ребенка. Сквозь наше грубое удовольствие, мы нащупали способ осуществить нашу волю к зачатию. Но ничего не случилось. Я хваталась за связь, что должна была соединить наши души, но не могла отыскать ее, хотя наши тела и соединялись. Нужный момент прошел, и мы разделились в бесплодном удовлетворении. После этого я долго обнимала Куруфина. Я искала в глубине моей души ту самую связь. Казалось невозможным, чтобы она ушла. Или мы не были женаты? Или я не следовала за ним в изгнании, в резне и в клятве? И всё это было в моей душе, там, где должна бы быть наша связь. Воистину, я была связана узами брака – как и мой возлюбленный, и все его братья. Наша связь была уже не друг с другом – но с Сильмарилами, которым мы поклялись. – Теперь ты понимаешь, почему Келебримбор должен дать клятву, – сказал Куруфин. – Это ведь и делает нас семьей. Лицо Куруфина было мягким и нежным, но в нем больше не было света. И я тоже не могла принести ему свет – ведь и я клялась тьме. Я плакала вместе с ним, и наши слезы заменяли нам звездный свет. Потом я держала его в объятиях, пока он не уснул. Когда он уже спал у меня на руках, я выскользнула и тихо оделась, а затем увела с конюшни двух лошадей. И позвала сына. – Келебримбор, – сказала я. – Время нам уходить. Примет ли меня Финголфин? Конечно, он должен сделать это. Разве не последовал и он за Феанором, ведя свой народ через Льды сквозь смерти, утраты и горе? Феанор вел, и он следовал; как он и обещал. Финголфин, брат мой, наконец-то я стала такой же храброй, как ты. Я больше никогда не увижу Куруфина живым. Мой брат отвел для меня место в своем королевстве, если и не уважительно, то по крайней мере радушно. Книжники при дворе обо мне не пишут, потому что не знают, как писать о сестре короля, предавшей своего брата ради запретной любви, но приведшей к нему своего незаконного сына. Это не имеет значения. Я говорила с Финголфином о Куруфинвэ – об отце и о сыне – и после всех этих лет только он может во многом меня понять. Келебримбор подружился с Финродом-камнерезчиком, который напоминает ему отца. Я согласилась отпустить сына, возможно, как ученика, в тайное королевство, которое тот основал. Далеко от Клятвы, обетов и Сильмарилов. Куруфинвэ Атаринкэ! В ночи я зову тебя по имени, хотя ты меня не услышишь. Связь исчезла, но осталась любовь. Темнота уже близко, вековечная тьма, которой мы поклялись и которой не избежим. Хотя я нарушила свой обет, я все же буду на твоей стороне, когда падет мрак, и буду знать, что по крайней мере наш сын избавлен от этого. Я последую за тобой в темноту, любовь моя. И я буду смеяться. _______________ Примечания автора: 1) Куруфинвэ - не только полное имя Куруфина, но и отцовское имя Феанора. У них было одно и то же имя, поскольку они были похожи друг на друга и подобны "характером и талантами" (HoME 12, p. 352) 2) Лалвен - на самом деле не НЖП. Она младшая каноничная дочь Финвэ и Индис, о которой практически ничего не известно. Нет канонного основания и для ее пейринга с Куруфином. В каноне говорится, что она была близка с Финголфином и оставила Валинор вместе с ним. Я позволила себе интерпретировать это в самом широком смысле - как то, что она не осталась с Финарфином, Финдис и Индис. 3) Я следую здесь версии о сожжении кораблей, описанной в "Шибболете Феанора", где Куруфин единственный из братьев, кто в этом участвовал, и где Амрод сгорел в пламени. 4) О разрешении брака с двоюродной сестрой см. Morgoth's Ring (HoME 10) p. 234. 5) Выдержки из Клятвы Феанора цитируются по Morgoth's Ring, p. 112.