Муравейник

Мэр лучезарно улыбался с экрана телевизора. Звук был убавлен до минимума, но Слава и так знал, какие речи сейчас звучат. Горгород процветает. Смертность падает, рождаемость растет. Преступность почти побеждена. Нищета — тоже. Гости Горгорода в восторге. Все хорошо. Мэр разве что не светился, заученно говоря одно и то же, и, подумайте, находились же те, кто ему верил. Или хотели верить. Слава поморщился. Белозубая эта улыбка раздражала его, раздражала выглаженная розовая рубашка, костюм с иголочки. — Лицемер ебаный, — пробормотал Слава и выключил телек. Комната погрузилась во мрак, разгоняемый только экраном стоящего на кофейном столике у дивана ноута. Слава с тоской глянул на чистый белый лист текстового документа. Меньше, чем через месяц надо было сдавать материалы, а он не написал ни слова. То есть, написал, конечно, но удалял тут же, стоило перечитать. Слова были мертвые, тяжелые, никак не складывались в предложения, как надо. Слава был в отчаянии. Язык оставил его, и он не знал, как вернуть его и былую продуктивность. То есть, знал, конечно. Надо было снова начать писать правду. Только Славе хотелось жить, и жить целым и невредимым. Он процветал теперь, прямо как Горгород в речах мэра, жил в самом центре относительно счастливо, почти забыл за пару лет известности и безбедности каково это — возвращаться домой, в полуразваленный домишко на несколько крошечных квартирок, темной ночью, страшась каждого шороха и тени, могущей оказаться объебанным отморозком с ножом в руке. Слава запрещал себе вспоминать это. Он выбрался, поднялся и назад не хотел. Да никто бы на его месте не захотел. Неприятные думы прервал телефонный звонок. Слава глянул на маленький экран и усмехнулся. Он уже знал этот номер, почти сразу узнавал приятный, с лёгкой картавостью голос звонившего. Это был фанат. Горячий, должно быть, молодой и не очень умный. Сначала он доставал Славиного литературного агента, Ваню Светло. Теперь вот где-то раздобыл номер самого Славы и звонил уже не в первый раз. Претензии, которые он высказывал раз за разом, были путанные, злые и наивные. Слава трубку никогда не брал, но записи на автоответчике слушал исправно и смеялся над ними от души. Смеялся, чтобы не принимать их всерьез. Чтобы не соглашаться и не признавать правоту этого чокнутого идеалиста. Звонок оборвался резко, как и всегда. Парень почти истерично высказывал все, что хотел, а после всегда бросал трубку. Наверное, у него и друзей толком не было, раз он названивал Славе. Слава вздохнул. Надо было его заблокировать уже, но он этого почему-то не делал. И порой с трудом подавлял желание ответить на звонок. *** Слава удобно устроился в плетеном кресле на открытой веранде уютной кофейни. Вид отсюда открывался на мощеную мостовую, аккуратные дома, очень старые, но отреставрированные, вдоль идущей вверх петляющей дороги. Горгород стоял на холме, величественный, ухоженный, историческая ценность, культурное наследие, уже мало предназначенное для современной жизни, не тронутое. Конечно, тут был интернет, и телевидение, но все это строго-настрого запрещалось вывешивать на общее обозрение; спутниковые антенны и кондиционеры, например, разрешалось выводить только на задние дворы, чтобы они не портили своим видом известный всему миру чарующий образ города, застывшего во времени. Да, Горгород застыл во времени, будто красивый жук в кусочке янтаря, и, казалось, ничто не могло этого изменить. Слава жил здесь, в центре, почти два года, но все никак не мог привыкнуть видеть, выходя на улицу или глядя из окна, чистоту и порядок. Всю жизнь он провел у подножия города, в самых бедных районах, иногда съемные квартиры, где он обретался с семьей, были лучше, иногда — хуже, но доступа сюда, в центр, у него никогда не было. Теперь же он не просто свободно гулял по этим улицам, нет, теперь он жил здесь, мог сидеть вот так на веранде кофейни, и это было удивительно. Ваня Светло (для Славы он, по старой памяти, оставался Фалленом) тоже не мог привыкнуть. Они выбрались вместе, Слава писал громкие, жалящие в самое сердце статьи и книги, Фаллен делал все, чтобы они печатались в срок и расходились огромными тиражами. Они бы никогда не справились друг без друга. — Сегодня попойка у фон Глена, — сказал Фаллен и Слава отвлекся от своих мыслей, поглядел на него. — Знаю, как ты к этому всему относишься, но стоит сходить, сам понимаешь. Слава поморщился. Ему нравилось писать, однозначно, нравилось так же, когда его читали, но торговать еблом не очень-то любил. — Сходи, — с нажимом повторил Фаллен. — Развеешься, глядишь, и напишешь наконец что-нибудь. Я уж не помню, когда в последний раз что-то твое читал. — Схожу, — сдался Слава. С Фалленом было проще согласиться, чем объяснить, почему нет. — Только поаккуратнее с гором. А то… Сам знаешь. Слава кивнул. Гор был везде. Спрашивать из чего его делали было бесполезно — барыги клялись, что продукт натуральный. Не принимать — тоже. На нем был весь город, каждый, кого Слава знал, что в трущобах, что тут считал нормальным снюхивать дорожку хотя бы раз в пару дней. В этом Горгород был един, разве что у разных слоев населения качество продукта отличалось. Слава и сам принимал. Нечасто. В основном тогда, когда голос совести становился слишком громким. *** На попойку Слава приехал одним из последних, потому, что, хоть и пообещал Фаллену сходить, сам туда особо не рвался. Уже стемнело, и дом фон Глена сиял огнями. Слава честно надел костюм, новый, который до этого доставал из шкафа всего пару раз, но все равно чувствовал себя неловко рядом с людьми, которые, в отличие от него, привыкли к таким вечерам чуть не с детства. Рядом с этим фонящим, ослепляющим достатком. Слава невольно вспомнил родные, оставшиеся в прошлом трущобы и ему стало невыносимо стыдно здесь находиться. Он даже захотел уйти, прямо сейчас, но не успел: стайка молодых людей и девушек узнала и окружила его. Этот восторженный всплеск был единственным искренним среди всего, что его окружало. Слава видел улыбки других людей, постарше, приветливые, но насквозь фальшивые, Слава понимал как они относятся к нему на самом деле, к нему, вот так, без спросу, нагло, посмевшему вылезти из нищеты и прийти на их праздник жизни. Еще недавно кидающиеся обниматься при встрече люди улыбались менее приветливо — что ж, понятно, у Славы новых книг не выходило уже давно, популярность его спадала и жадные до хайпа завсегдатаи тусовок это почуяли первыми. Слава раздал автографы, покорно с не менее фальшивой улыбкой сфотографировался с компанией своих поклонников и вдруг заметил среди отдыхающих (от чего, интересно) людей высокого молодого человека, светловолосого и всего затянутого в черное. Он смотрел на Славу в упор и рот его пренебрежительно кривился. Слава даже обрадовался на мгновение, эта брезгливость и недовольство показались ему замечательными, ведь не было в них фальши, но потом парень заговорил. — Надо же, — тихо, но отчетливо произнес он, чтобы Слава точно услышал, и криво улыбнулся, — Теперь к приличным людям пускают всякую… чернь. Только позорящую облик нашего города. Славе очень захотелось опозорить облик этого мероприятия еще больше, сунув под нос этому высокомерному ублюдку выставленный средний палец. Да, чернь, да, поднялся со дна, да, за его спиной не стояла череда из богатых именитых родственничков. Зато, в отличие от подавляющего большинства присутствующих, он всего добился сам. Правда, настроение из-за гадкого шепота упало еще больше и Слава решил поднять его парой шотов. Или парой дорожек. Или совместить, чтобы сдержаться и не вьебать уебку прямо посреди прекрасного вечера. Об этом наутро кричали бы все СМИ, о том, что “выходец из народа”, “популярный писатель” Вячеслав Карелин устроил безобразную пьяную драку, и Фаллен бы его убил. Потом воскресил бы — исключительно для того, чтобы выесть ему чайной ложкой мозг, а потом снова убить. Ванька трясся за Славину репутацию больше, чем за свою. Слава его понимал — у Фаллена на шее сидела целая куча народу: он помогал сестре, оставшейся одной с маленьким ребенком на руках, уже несколько лет оплачивал самый лучший пансионат лежачей бабушке, а полтора года назад начал платить за обучение младшего брата в дорогой частной школе. — У него должна быть самая крутая стартовая площадка, — говорил Фаллен. — Какой у нас с тобой не было, Слав. Слава кивал. Ему в этом плане было проще, он, конечно, помогал матери и сестре, но Ваньке приходилось куда солонее. Именно поэтому он маниакально следил за Славиной работой, нянчился с ним, бесконечно напоминал, разруливал все проблемы, организовывал встречи, делал всё, чтобы Слава — и Ваня всегда за ним — поднимался еще выше. Ну или хотя бы уверенно держался на плаву. Поэтому Слава заставил себя проглотить оскорбление, просто из благодарности к Ваньке, и направился к столу с напитками. Он искренне хотел не надираться в гавно, так, чуть выпить, снять напряжение и нервозность, но как-то само собой за первым шотом последовал второй, третий, и в один прекрасный момент Слава понял, что по-хорошему надо звонить Ваньке, пусть отвозит его домой. Можно было вызвать такси, конечно, но как-то давно, в самом начале, один ушлый водила ухитрился снять на смартфон обьебанного гором Славу и продать это СМИ. Это едва не сорвало Славе подписание контракта с издательством, Фаллену тогда стоило такого количества нервов замять скандал, что с тех пор с любой вечеринки и встречи Славу увозил именно он. Слава, пару раз промазав мимо нужных клавиш, сбросил Ваньке сообщение, что собирается домой, и направился к выходу на улицу, ждать машину там. И, у самого уже выхода, влетел в кого-то плечом. — Извините, — Слава поднял голову и пьяно прищурился. Ну надо же. Тот самый высокомерный уебок, только переоделся зачем-то в дурацкий свитшот в пончиках, на который из-за Славиного неловкого толчка, выплеснулся алкоголь из бокала, который парень держал в руке. — Смотри, куда прешь! — возмущенно выдал он на автомате, глотая букву “р”, и внезапно уставился на Славу во все глаза. Как и Слава на него — ему слишком хорошо был знаком этот чуточку картавый говор, и возмущенные интонации в голосе. Он даже не предполагал, что столкнется с чокнутым фанатом на великосветской тусовке, но это было отлично, просто великолепно — возможность всё высказать в лицо этому уроду. — Какая встреча! — язык заплетался, но остановить себя во второй раз Слава уже не мог. — Да уж, верх неожиданности. Ты мне свитшот испортил, придурок, — сказал фанат, картавя, видимо, со злости, еще сильнее. И выплеснул Славе в лицо остатки бухла из бокала