Пролог
Когда-то они были любовниками. Потом расстались: у каждого из них имелись своя тайна. Она знала, что он мёртв, сгорел от «тяжёлого металла». Мэйнард Ли. Он знал, что она умерла; его преследовал сон: ванна и распускающиеся в воде кровавые розы. Позже — своими собственными глазами увидел могилу и положил алый цветок в тени каменного надгробия. Роза Дэй. Мы видим их силуэты в окне за занавесью, он — высокий длинноволосый мужчина, она — хрупкая девушка со стрижкой «каре». Их тайны так и остались по ту сторону жизни. К пятьдесят четвёртому году о Мэйнарде Ли изредка вспоминали только самые неосторожные; к пятьдесят четвёртому году о Розе Дэй грезили лишь самые романтичные. Их Касабланкой стал крошечный портовый отель в Бресте — отель, где днём подавали блины и сидр, а ночью — контрабандный американский виски. Здесь же можно было добыть и «тяжёлый металл» — синтетический наркотик, вызывающий мгновенное привыкание. Не в силах справиться с призраками прошлого, преследовавшими их, они закончили свой прерывистый, но страстный пятилетний роман: он — приняв от неё убийственную дозу «тяжёлого металла», она — выпустив эфемерные в горячей воде цветы из своих вен. И не будем больше о них. Мэйнард Ли и Роза Дэй мертвы. Мертвы окончательно и бесповоротно. И это так же верно, как и то, что октябрь пятьдесят четвёртого выдался в Нью-Йорке исключительно дождливым._________________________
Сырой после недавнего дождя перекрёсток между Классон-авеню и Пасифик-стрит огласился звуками псалмов: показался отец Кросс, высокий, прямоспинный, тяжело опирающийся на белую трость, шагающий важно и размеренно, как сама судьба, неподвижное лицо наполовину скрыто тёмными очками. Коротышка в жёлтых силиконовых калошах, стараясь не отставать от широкого шага проповедника, толкал перед собой маленькую передвижную кафедру. Негритянские голоса, записанные полтора века назад, вырываясь из помятой колонки, пели о благодати. У последнего здания на углу отец Кросс остановился. Остановился и его низкорослый спутник, изрядно запыхавшийся. — Скажи мне, Пагсли, верный брат мой в скитаниях, что это за дом? — Проповедник, приподняв трость, указал ею на непримечательную кирпичную стену. Голос его звучал глухо, словно «кадиллак», подъезжающий по гравийной дорожке. — Доходный дом, смею предположить, святой отец, — тут же отозвался Пагсли, прозванный за свой малый рост, круглоту и одышливость «Мопсом». — А нет ли на этом доходном доме какой-либо вывески, достойный брат? — Есть, святой отец. — И о чём же гласит сия вывеска? — Вывеска сия исполнена яда, ибо обещает всякому, кто соблазниться заглянуть в ворота, распахнутые под ней, приобщиться к греху невоздержанности, обжорства и любострастия. — Иными словами, доблестный брат мой Пагсли, это вертеп, приют заблудших душ? — Иными словами, святой отец, да. — А есть ли у него название? — Есть. «Полунож» называется этот вертеп. — Отлично. Он-то нам и нужен… Однако я чую твои сомнения. В чём дело? — Малая записка сообщает, что сегодня вечером здесь также состоится концерт девицы под именем Скарлет Роуз… — Ммм… дела мирские полны соблазнов… Но покуда вера твоя сильна — Господь на твоей стороне. Господь на твоей стороне, брат мой Пагсли… идём же! Псалмы, квакнув, затихли. Спутники вошли в приоткрытые двери и тут же, одновременно с электрическим светом, возвестившем окончание дня и начало сумерек, с мрачного неба ударили о мостовую новые потоки воды. Бар «Полунож» был практически пуст — только сновал, сам словно живая швабра, долговязый тощий уборщик-негр. Отец Кросс остановился в дверях. Голос шарами для боулинга прокатился по залу: — Пагсли, любезный брат мой, сообщи о нашем приходе. Мопс, оставив кафедру в тёмном коридоре, протиснулся вперёд. — Святой отец Питер Кросс намерен наставлять сегодня заблудшие души (соблазнённые лживыми посулами сего заведения) на путь истинный. Молчание. Уборщик — мы будем звать его Фрэнсис — бросил тряпку на стол и расхохотался, обнажая недостаток передних зубов, выбитых в драке. Затем, лавируя между столиками и выгибаясь при этом, как молодая пальма, подошёл к вошедшим, подал им по очереди руки. — Ха-ха-ха! Вот так-так! Как поживаете, святой отец? Давно в наших краях? Мы уже почти о вас забыли… Старина Мопс! Как здоровье? — Спасибо, дружище Фрэнк, здоровье пока слава Богу, но всё дела… да ещё дожди эти… — Святой отец, займёте свой угол? Как обычно? — Благодарю, брат мой Франциск, да, я займу всё тот же угол. Хозяева сегодня будут? — А то как же! Каждый вечер, каждый вечер… Спросить об исповедальне? — Не утруждай себя, брат Франциск. — Вовремя же вы пришли, святой отец! Сегодня у нас ожидается аншлаг… — тут Фрэнсис, пользуясь очевидным недостатком отца Кросса в зрении, подмигнул Мопсу. — Аншлаг? — Троица пробиралась между столиками; отец Кросс шёл медленно, припоминая былые времена, радуясь тому, что всё осталось прежним: никаких неожиданных углов и переделок; Пагсли, спохватившись, отбежал за кафедрой и теперь пыхтел сзади, шлёпал калошами по вымытому полу. — Аншлаг, — повторил Фрэнсис и снова подмигнул Мопсу. — Как раз по вашей теме, святой отец. — Злоупотребляющие? Насильно отнимающие человеческие жизни? Развратники? — Нет-нет, что вы! Все эти будут, но какой же это аншлаг? Аншлаг — это… — …ты обо мне, Фрэнки? — раздался сзади переливчатый голос. Святой отец застыл, а нашу троицу уже обгоняло создание в сеточке для волос, лёгкое, стройное и определённо женского пола. Густой и душный, словно перед грозой, аромат роз заставил лицо проповедника дрогнуть — лишь на мгновение. Девушка, прошмыгнув мимо замерших мужчин, взлетела на сцену и рассмеялась. Сделала несколько волнистых движений руками и скрылась за боковой дверцей. Глаза Пагсли мгновенно стали масляными. Фрэнсис наконец закрыл рот, растянувшийся в глуповатую улыбку. Лицо проповедника оставалось каменным, но голос стал ещё более хриплым, когда он вымолвил: — И спроси об исповедальне, брат мой Франциск. Исповедальня сегодня понадобится. — Всенепременно, — осклабился негр. — Двуспальная?.. Кафедра была убрана в уголок возле сцены. Снаружи густели сумерки и барабанил дождь, внутри же помещение освещалось мягко и заманчиво электрическими свечами в абажурах, получавшими свою силу от скрыто гудящей в подвале турбины Тесла. Отец Питер Кросс сидел за угловым столиком, совсем рядом со сценой, перед ним стояла тарелочка с куском чёрствого хлеба, бутыль с неким, несомненно, достойным проповедника, напитком и стакан, безошибочно наполняемый отцом собственноручно. Пагсли устроился на высоком табурете возле барной стойки и, стараясь не звякать прибором, поедал картошку с колбасой, присовокупляя к ней размеренные глотки из пинтовой кружки. Бармен-мексиканец по прозвищу Чи-Чи, по привычке полировал тряпкой бокалы, изредка дотрагиваясь кончиком языка до заживающего шрама над губой. Фрэнсис, переодевшись в белую куртку официанта, с перекинутым через левую руку полотенцем, стоял на страже, поглядывая то на двери, то на непримиримо наполняющийся и пустеющий стакан проповедника, таинственно улыбался, закатывал глаза и даже, кажется, прищёлкивал пальцами. Мысли его крутились вокруг аншлага. Дождь лил и лил; урчали водостоки, проезжающие авто шипели, обдавая редких прохожих холодными брызгами. Встал у дверей видавший виды охранник Горбыленко, он же Горб (хотя, надо сказать, эта занятная деталь телосложения у него отсутствовала) — выходец из Соединённых Демократических Республик России — сплющенный нос и могучая шея наводят на мысли о некоем рогатом звере, таящемся в Лабиринте, каждый кулак — с голову Мопса. И, несмотря на воды, низвергающиеся с небес на землю, начали появляться первые посетители… Бар «Полунож» пустовал редко. Конечно, бывали и трудные времена — послевоенная апатия, проблемы с лицензией и так далее, но всё это осталось при прежнем хозяине. Нынешние держатели бара вели дела очень и очень неплохо. Зная тягу людей к ностальгии, они придерживались претенциозного довоенного стиля, который, в свою очередь, являлся повторением стиля ещё более давнего. Тёмные деревянные панели, бархатные занавеси, натёртый воском дощатый пол, начищенные медные детали; полумрак; роскошные люстры под потолком с множеством тусклых загадочных лампочек — и крошечные светильники в одну свечу на каждом маленьком круглом столике с кованой ножкой по центру — не дать не взять экзотическая поганка из лесной чащи; на стенах — «антикварные» пожелтевшие фотографии в рамках; официанты — Фрэнсис, Скиппи и Бэрлоу — в белых куртках; бармен — в бархатном, цвета тёмного шоколада, пиджаке и при бабочке. Даже у сурового Горба имелась трильби, натянутая на бритый череп. Прибавим сюда выстроенные рядами на полках за барной стойкой бутылки со всевозможным спиртным; прибавим также великолепной работы мелодический синтезатор в глубине сцены, работающий от той же турбины Тесла, что и светильники; прибавим «живые» выступления танцоров и музыкантов… Что и говорить, «Полунож» был весьма популярным баром. А если учесть то, что у красотки Скарлет Роуз помимо стройных ножек и впрямь был неплохой голос, то этот пятничный вечер грозил набить помещение под отказ — что и произошло, и никакие хляби небесные, разверзшиеся так кстати над городом, не смогли этому помешать. И пока отец Кросс отрешённо и медленно, как и все слепцы, наливает свою таинственную выпивку в стакан; пока Пагсли, покончив с картошкой и колбасой, с удовольствием потягивает пиво из кружки; пока Чи-Чи, пробуя языком ранку, с удовлетворением вспоминает лицо обидчика после того, как на его рас-так-так-так-треклятую башку опустилась тяжёлая бутылка с портовым самогоном (есть любители и на него, но сам Чи-Чи считает себя выше подобной дряни); пока Фрэнсис, предоставив Скиппи и Бэрлоу их свободу, не спешит выйти из сладких мечтаний об аппетитных бёдрах Скарлет — Скарлет, что манит лукаво пальчиком и улыбается в полуобороте из-за плеча — в это самое время Горб попускает одних и сканирует мрачным взглядом других, и, не особо напрягаясь, мягко выталкивает из дверей третьих; но ранний клиент, как правило, безобиден. Пагсли, опомнившись, скатывается с высокого барного стула, и, утирая рот, бежит к угловому столику проповедника — установить на нём флажок с Агнцем Божиим в Сиянии Высшего Света: всех желающих облегчить свою душу перед Господом надо будет занести в список и собрать сообразную мзду. Вечер начался. Чи-Чи лениво щёлкнул тумблером транзистора. Путаясь в помехах, зазвучала приглушённо музыка — фокстрот, передача из нейтральных вод Атлантики. Сейчас там, на далёком дрейфующем корабле, идёт другая жизнь: диджеи ставят пластинки, корабельная команда занята своим делом. Думать об этом у Чи-Чи, однако, времени не было и, позабыв о морских пучинах — как и о ранке над губой — сверкая зубами, он уже смешивал коктейли, тряс шейкером и подталкивал стаканы так, как будто был многоруким индийским божеством. Юркий и проворный, будто мышь, худосочный кореец Скиппи и длинный — ростом чуть не с Фрэнсиса — в рыжей бороде и вихрах ирландец Патрик Бэрлоу уже сновали между столиками, принимали заказы, разносили напитки и закуски, галантно кланялись тем, кому нужно, элегантно смахивали крошки рукавом прямо на пол, одаривали дам понимающими взглядами: школа Фрэнсиса Страттона, который пока что не спешил включаться в игру. Фрэнсис знал, что его клиенты всегда появляются позже, и поэтому даже позволил себе присесть за столик к святому отцу, потолковать о том, о сём, о погоде да о жатве на ниве заблудших душ. К слову о душах — пока что список Пагсли был пуст, но ведь и до закрытия бара было ещё далеко. А жаждущие покаяния, почему-то, всегда появляются под утро — едва вяжущие лыко, в слезах и кровоподтёках, с последней оставшейся банкнотой, заначенной на будущее спасение. Всё быстрее мелькали руки Чи-Чи за стойкой. Звенели бокалы, звенел смех, тихо позванивали люстры под потолком. Шум голосов сливался в неясное месиво; он — шум этот — да шарканье ног, да пар от быстро сохнущей одежды, да запах спиртного, да сигаретный дым — всё казалось отцу Кроссу мутной, наваристой похлёбкой. Возьми ложку и отчерпни. Хлопанье двери, далёкий грубый бубнёж Горба: «Куда прёшь, башка металлическая!» — видимо, какой-то отчаянный любитель «тяжёлого металла» пытался проникнуть в бар, привлечённый теплом и светом. Сквознячок мазнул по открытому кусочку шеи проповедника, пробрался холодком под рубашку; прямо за спиной и чуть слева скрипнула неприметная дверка — и вдруг сцена взорвалась барабанной дробью: первый выход близнецов Крис, танцоров-чечёточников, исполнителей песен, метателей ножей и конферансье в одном. Ножка стула царапнула пол — это встал Фрэнсис, вытягивавшийся во весь свой пальмовый рост всякий раз, когда братья появлялись в баре. Мало кто — как Фрэнсис — знал, что близнецы Крис и есть настоящие хозяева заведения. Мало кто — как отец Питер Кросс — знал, что Роберт и Ричард Крис вовсе не близнецы. Мало того — они вообще не братья. Знал отец Питер и о паре сиамских котов, и о корсиканской истории. Помнил Роберта славным мальчуганом, а позже — талантливым подростком. Безо всякого брата. Отец Кросс хранил немало тайн в своей спрятанной за тёмными очками черепной коробке. Словно молоточки отстукивают дружно. Словно волшебные лошадки решили станцевать дуэтом. Подкованные ботинки Роберта и Ричарда высекали искры и заставляли напитки подрагивать синхронно. Питер Кросс видел танцоров перед мысленным взором словно наяву: одного роста, аккуратные, подтянутые, в белых рубашках, жилетах и шляпах, руки упираются в поясницу, глаза в глаза, два Нарцисса, влюблённые каждый в своё отражение, существующие — один через другого, Роберт чуть жёстче, Ричард чуть эмоциональнее, магия тайны, разделённая на двоих, синхронные жесты, острые, как опасное лезвие, улыбки. Зал одобрительно загудел: человеческий улей. Братья метали улыбки в зал, словно ножи; каблуки процокали, разделившись, в разных направлениях, и снова сошлись. Вот и конец номера; резко свистнул, заставив поморщиться — словно вилкой по тарелке — микрофон. — Добрый вечер, господа! — хором. — Как обычно, вас приветствуют… — Роберт и… — …Ричард… — Крис! — Снова вместе. Аплодисменты. Пауза. Лёгкий стук каблуков: Ричард отошел настраивать синтезатор, и Роберт продолжил в одиночку: — Мне грустно это сообщать, хоть погода и соответствующая, и, кажется, хуже уже быть не может… так вот, господа, наша очаровательная гостья, непревзойдённая Скарлет Роуз, покидает нас! — (Недовольное гудение) — Увы и ах! Но… Но, но, но, но! Ричард, кажется, у нас найдётся и хорошая новость? Ведь лучше сразу сообщить всё плохое, а потом перейти к хорошему, не так ли?.. Отец Кросс едва заметно улыбнулся самыми кончиками губ. Он представил себе холодный, расчётливый взгляд Роберта, скупого на хорошие новости для кого бы то ни было — за исключением Ричи, конечно же. Второй «близнец» отозвался из глубины сцены: — Разумеется! — Итак! Как видите, Ричард, мой милый брат, со мной согласен… Да, Скарлет покидает нас, но перед этим она даёт прощальный концерт! Концерт, который остался бы секретом — и о нём знали бы лишь вы да я с братишкой — если бы какой-то коварный злодей не расстроил планы Скарлет на ээээ… — Таинственное исчезновение? — Ричард снова подошёл к микрофону. — О да. Таинственное исчезновение. Разумеется — и отец Кросс это понимал — ничего подобного не происходило. Но нужно было подогреть интерес и собрать деньги… «коварным злодеем», скорее всего, был один из братьев — с согласия другого. Однако Роберт сегодня много болтал. Неужели действительно затевается нечто настолько серьёзное? Взрыв хохота отвлёк проповедника от собственных мыслей: Ричард отколол какую-то шутку. — Поэтому, господа, мы не отчаиваемся! — заливался Роберт. — И сегодня Скарлет нас порадует — пусть и в последний раз… — В жизни! — донеслось из зала. Какая-то дама засмеялась визгливо. — В этом сезоне! — укоризненно закончил Роберт и погрозил пальцем. Обстановка разрядилась. — А теперь — один момент, приготовления почти закончены! Ричард, ты как? — Это смотря оптимист ты или пессимист! — Не буду мешать вам, господа, наслаждаться вашими напитками и обществом друг друга. Скарлет появится буквально через несколько минут! Да, напоминаю, святой отец Питер Кросс примет во имя Господа Нашего Иисуса Христа любого, кто захочет облегчить свою душу! Чи-Чи, транзистор! Снова заиграла далёкая музыка; посетители бара вернулись к своим разговорам, бокалам и бутылям всевозможных форм и объёмов; Роберт спустился со сцены и оказался на соседнем с Кроссом стуле, до этого занятым Фрэнсисом. — Святой отец, право же, я едва не забыл о вашей миссии! — Не страшно, сын мой. Брат Пагсли сказал, что установил флаг, так что обо мне здесь знают. — Вино хорошее? — Отличное вино, сын мой. И хлеб тоже. Кровь и плоть Христовы… Разговаривая с собеседником, Питер Кросс не поворачивал головы; тёмные очки глядели в переполненный зал. — Столик возле самой сцены пустует — так говорят мне мои уши. Отчего? — О, святой отец… — Роберт деланно вздохнул. — У крошки Скарлет успели появиться поклонники. И некоторые из них готовы платить дополнительные деньги, лишь бы их столик возле сцены оставался только для них… — Корысть, сын мой! — погрозил пальцем проповедник. Роберт пожал плечами: — Я не мог отказать. Налоги в этом году… А вот и он, кстати. Как всегда — к началу концерта… Тяжёлая, какая-то глухая поступь — когда не полагаешься на зрение, все звуки приобретают дополнительный объём — стул, шаркнув по доскам, плотно установился на ножках, придавленный весом тела. Толпа радостно и возбуждённо загудела. Сзади — волна роз, лёгкие танцующие шаги существа живого и практически невесомого, голос Ричарда: — Мисс! Скарлет! РОУЗ!.. — Ну, сейчас начнётся, — пробормотал Роберт себе под нос. Краешком чуткого уха Кросс уловил, как Пагсли карабкается на придвинутую к стене кафедру. Ну, об этом разговор будет позже… Посетители аплодировали. — Спасибо! Спасибо! Ричард? — Скарлет? Хорошо, раз, два, три… — Тонкие пальцы опустились на клавиши, и после короткого вступления зазвучал сладкий, как ликер, голосок Скарлет: — Я слышу чей-то зов — Любви, возможно, позабытой… — Это он? — глядя чуть мимо «поклонника» осведомился проповедник. — Роберт, сын мой, будь добр, опиши-ка его мне. Роберт — по губам судорогой скользнула ненависть — взял бутылку, из которой наливал себе отец Кросс, и, делая вид, что разглядывает этикетку, тихо зашептал: — Высокий… ростом с вас, святой отец… лицо, словно каменное… нет, не худой, не толстый, но — тяжёлый… ух, сидит на стуле, как горгулья… лет пятидесяти, волосы длинные, тёмно-рыжие с сединой… тёмные очки… Одет неплохо, но вся одежда старая… — Татуировки? — О да, святой отец, множество!.. — Звёзды на тыльной стороне ладоней?… Роберт вместо ответа кивнул, но его молчание было достаточно красноречивым. Пальцы проповедника — тоже в рисунках, с крестами, звёздами и точками — сжали край стола. В это время вступил голос Ричарда: — Оставишь воду течь — Придёт волной самоубийства… У него был красивый баритон, но Питер Кросс знал, что эту партию нужно петь намного ниже. Это была старая песня, хит двадцатилетней давности. Особенно популярна она была, почему-то, в Японии. Отец Кросс вспомнил шум бамбука и сияние высоких звёзд. …Она смеялась и её глаза сияли тоже — как звёзды… — Сын мой, ты сказал, что этот… поклонник в тёмных очках. Он слеп как и я? — Увы, нет, святой отец. Он не слеп как вы. Я думаю, это всё пристрастие к «тяжёлому металлу» — знаете, у старых «металлистов», из тех, кто сразу не загнулся… пардон, не отправился на тот свет… — у них начинаются проблемы… с глазами… Отец Кросс мягко положил свою руку поверх руки Роберта, но давление пальцев было ощутимым: не стоит больше на эту тему. — Раз шумит голова, то любовь не мертва, — на два голоса пели со сцены, и, так как отец Кросс всё равно бы не смог оценить прелестей белокурой певицы, его лицо было повёрнуто прочь. Лицо же «поклонника» было обращено вверх, он словно бы грелся в волнах нежности и соблазна, истекающих от исполнителей старого шлягера, но видел ли он Скарлет Роуз? Вот в чём вопрос. Фрэнсис Страттон усмехнулся. Уж если кто мог дать ответ, так это старший официант, ибо он-то видел всё. Фрэнсис, стоя в задних рядах, возле дальнего конца стойки и ближе к дверям, благодаря своему высокому росту и намётанному глазу мог наблюдать очень многое. В то время как посетители, сами не замечая того, оборачивались к сцене, вытягивали шеи и шаркали в такт, Скиппи уже столковался с двумя подозрительными типами в тёмных очках — наверняка насчёт «тяжёлого металла», Сеул в этом смысле всегда был впереди планеты всей… Рыжий Бэрлоу, ухмыляясь, работал за двоих, и в кармане у него уже наверняка позванивали хорошие чаевые, собранные за вечер. В среднем ряду пожилой тучный джентльмен с моноклем угощал двух застенчивых девушек выпивкой, но это были не просто девчушки, а Сьюки и Валенсия, неуловимые воровки-карманницы. Фрэнсис осклабился. Этому денежному мешку точно не помешает небольшое кровопускание. У парочки возле дальней от стойки стены, похоже, тайное свидание — она так и не сняла шарф с головы, улыбается нерешительно, он неосторожно постукивает по безымянному пальцу, лишённому кольца. Пообещал даме сердца «местный колорит»? Ну что ж, бар «Полунож» для этих целей весьма подходит… Чи-Чи о чём-то сумрачно беседует с мускулистым молодцем в тельняшке. Вспоминает свою прежнюю работу стюардом на «Джуст`ине», не иначе… Коротышка Мопс забрался на стоящую возле стены кафедру проповедника, жёлтые калоши болтаются в воздухе. Закончив первый дуэт, Ричард Крис играет сложный проигрыш, красотка Скарлет танцует медленно и томно, Роберт Крис смотрит на сцену, но не видит девушки — его вниманием, как обычно, владеет брат… Отец Питер Кросс опять взял бутылку и, удивительное дело, у него дрогнула рука. Несколько капель, сорвавшись, упали на салфетку, окрасив её цветом крови… О да, Фрэнсис видел всё. И мог бы дать ответы на многие вопросы, но только не на этот: каким, интересно, образом в баре «Полунож» у самой сцены возникла фигура в красной фехтовальной маске? Фрэнсис провёл рукой по мгновенно покрывшемуся испариной лбу. Как же это? И почему никто не обращает на фигуру ни малейшего внимания? Хотя, если вышибала пропустил — всё нормально… Нащупав стакан, который Чи-Чи специально оставлял для него на дальнем крае стойки, Фрэнсис сделал глоток — и в следующее мгновение мягко осел на пол, всем телом ощутив действие парализатора; последнее, что попалось ему на глаза, перед тем, как звенящая тьма навалилась на затылок, была валяющаяся в дверях трильби Горба. Словно загипнотизированная пением Сирен, толпа внимала Скарлет Роуз. Все лица были повёрнуты к сцене, все — за исключением одного: отец Питер Кросс отворотился, словно Иуда, и решительно взялся за бутылку. В тот момент, когда пальцы коснулись гладкого стекла, рука его коварно дрогнула: то ли избирательный слух проповедника уловил какой-то легчайший, не вписывающийся в обычную сутолоку бара, шум — словно неудачно добавленная специя в похлёбке сегодняшнего вечера, то ли какое-то иное чувство подсказало ему, но только голова его медленно повернулась к соседнему — занятому «поклонником» — столику, и чёрные очки выразительно уставились — «глаза» в «глаза» — в непроницаемую сетку красной фехтовальной маски. Это длилось лишь мгновение. Несколько капель жидкости, сорвавшись, упали на салфетку. В бесконечно движущемся — и одновременно замершем — потоке времени, последующим затем, «маска» отступила от «поклонника», который — сам не зная, отчего — начал подниматься, и вместе с ним начал подниматься святой отец, но если первый, так и не встав в полный рост, вдруг схватился за шею и буквально взорвался фонтаном крови, то второй, немало не озабоченный таким поворотом дел, поднимался медленно и неумолимо, словно ожившая статуя. Кусочек плоти плюхнулся в тарелку с канапе на столике во втором ряду. Одновременно с падением тела — кровь хлещет во все стороны, ноги и руки судорожно сжимаются — раздался визг и краткое, по матери, ругательство Роберта Криса. Толпа, мгновенно взволновавшаяся, как море, отливом бежала к дверям, плакали женщины, грохотали опрокидываемые стулья, звенело битое стекло. В дверях возникла сумятица: путь преградили какие-то ушлые силуэты в кепи, воспользовавшиеся временной недееспособностью Горба; эти — явно из уличных банд низшего ранга — вздумали мародёрствовать в открытую. — Святой отец, должен ли я… — начал было Пагсли. Стоящий во весь свой рост, как будто бы он находится не в хаосе смятого бара, а в спокойной церкви, Питер Кросс только поднял в ответ правую руку. Мопс скатился с кафедры и, борзо развернув её, направил несколько спрятанных стволов поверх сутолоки, над головами. — …и воспламенится гнев Мой[1]! — глухим и твёрдым, словно камень о камень ударился, голосом произнёс отец Кросс. Пагсли открыл огонь. Кепи исчезли, толпа снова хлынула в двери. На сцене Скарлет упала без чувств, но не очень удачно, так как Роберт уже успел подскочить к Ричарду, и обоих их, стоявших, оскалившись, с ножами в каждой руке (только тронь моего брата!), девушка не особенно заботила — не мешает, и хорошо. На удивление скоро бар опустел. Чи-Чи склонился над Фрэнсисом. Скиппи и Бэрлоу пытались привести в чувство Горбыленко. Братья Крис медленно убрали ножи и наконец вспомнили о Скарлет. Пагсли, удовлетворённо хмыкая под нос, снова складывал «добро» в кафедру. Возле сцены на полу в луже крови лежало нечто, совсем недавно бывшее высоким мужчиной лет пятидесяти. «Маска» исчезла. Питер Кросс стоял уже посреди зала, отрешённый, со своей тростью в руках, и как будто прислушивался, медленно поворачивая голову из стороны в сторону. Придя к каким-то своим выводам, он вздохнул и тяжело, словно нехотя, направился к боковой лестнице, но, прежде чем начать подниматься, остановился: — Час исповеди пробил, — произнёс проповедник и величаво, неумолимо начал своё восхождение. Первым подал голос Ричард: — Хмм… Робби, тебе не кажется, что этот чёртов ассасин до сих пор здесь? — Он глянул на распростёртое тело и его передёрнуло. — Мне, дорогой мой Ричи, кажется, что я видел, как этот «чёртов ассасин» поднимался по той же лестнице, что и святой отец сейчас… — Так, может быть, его надо остановить? — Кого из них, братец? Убийцу или… его судьбу? Лестница ведёт в исповедальню. — А… ну раз так… — Ричард вздохнул и указал одними глазами на Скарлет, красивой дугой растянувшуюся на сцене. Кажется, некоторое время назад её голова была откинута менее эффектно… да и подвязки не было видно. Роберт, проследив за взглядом, остро улыбнулся: — Только если ты хочешь. — Только если мы хотим, — поправил его Ричард. — А мы хотим… Он подошёл к девушке и осторожно взял её на руки. Скарлет тихонько и очень соблазнительно застонала. Ричард, уже направившись к боковой дверце, обернулся и залихватски подмигнул. Не зря же они предупредили всех, что сегодня — последний концерт Скарлет. И, надо сказать, весьма эффектное завершение получилось, хоть и слишком быстро… но это ничего. Через некоторое время — не сразу, надо будет выдержать паузу — её место займёт другая — клон Мэрилин Монро, Диты фон Тиз или Вероники Майер. Аншлаг — дело прибыльное. Роберт потянулся за ним, помедлил на пороге: — Вечер закончен, господа! Бэрлоу, Скиппи, Чи-Чи, когда закончите с Фрэнсисом и Горбыленко, не забудьте убрать труп. Пагсли, думаю, ты заслужил бесплатную выпивку. Всем спокойной ночи! Забрызганный чужой кровью кроткий Агнец на флажке имел вид жертвенный и смотрел с укоризной. В притихшем помещении отчетливо слышно было, как журчит в водостоках вода. Пагсли, напевая что-то, лихо вскрыл пивную банку и с наслаждением сделал первый глоток. Отец Питер Кросс помнил эту лестницу. Помнил и коридор за ней, и количество шагов, которое требуется, чтобы по этому коридору дойти до двери в «исповедальню» — маленькую комнатку, почти всё пространство которой было занято антикварной двуспальной кроватью с балдахином на резных деревянных столбиках, украшенных пыльными пучками облезлых страусовых перьев, с бархатными, побитыми молью, занавесями, скрывавшими исповедующегося от святого отца, обычно располагавшегося на скромном деревянном стуле возле стены. Детская игра, а не исповедальня… В комнате было холодно: кто-то открыл окно, сырой воздух заставлял вздрагивать и ёжиться. Под подоконником наверняка уже натекла лужа — с таким ливнем на улице… Отец Питер устало опустился на стул, снял тёмные очки и сжал переносицу. Затем своими чистыми белыми, без какого-либо признака зрачков глазами посмотрел на кровать. И встретился — уже взгляд ко взгляду — с глазами ассасина: занавеси не были задёрнуты, красная маска лежала, снятая, таращась сеткой в свод балдахина. Некоторое время оба молчали. Затем тишину прервал тихий — едва слышный за грохотом дождя — голос: — Будь добр, верни свои глаза… мне нравились твои глаза… — Сперва ответь мне на вопрос… на месте того несчастного… должен был быть я? Вздох. — А как ты думаешь? — Ты не ответила. — Заказ был на… не важно. Я была уверена, что это ты. Высокий рост, длинные рыжие волосы, татуировки, этот бар… Питер Кросс снова поднёс руку к переносице и легонько сжал её. Белая плёнка растворилась, карие глаза смотрели внимательно и немного грустно. — Неужели ты думала, что за все эти годы я остался прежним? Татуировки можно изменить. Ведь и ты изменилась. Расчувствовалась там, внизу. Устроила целое шоу… Она улыбнулась — одними губами: — С возрастом становишься жёстче… и сентиментальней. Я вспомнила Киото, тот парк… — …танцевальную эстраду с фонариками, бамбук? — И песню. Нашу песню. Ты пел лучше этого мальчика сегодня… — Не льсти мне. — Я не льщу. Она откинулась на подушки. — Иди сюда. — И ты снова отравишь меня? — Я уже это сделала. Двадцать лет назад. — Двадцать пять. Когда я впервые тебя встретил. Нет, не зови. Я не пойду. И, не делая больше попыток сблизиться, они просто смотрели друг другу в глаза, считывая годы разлуки. А потом она легко соскочила с кровати, подняла маску и подошла к открытому окну. — Можешь сказать мне спасибо — я спасла твою задницу сегодня. Передам боссу, что заказ выполнен. Идентифицировать по зубам там уже ничего не возможно… — Спасибо. — И… — Что? — Прощай, Мэйнард. — Прощай, Роза. Лёгкая тень выскользнула в окно и тут же растворилась в потоках ливня. Вечер давно перешёл в ночь. Чи-Чи, доведя ошалелого, но постепенно приходящего в себя Фрэнсиса до его квартиры, отправился в порт. Надо было решить одно опасное контрабандное дельце. Скиппи уже давно умотал по делам своим, сеульским, химическим. Бэрлоу, собравший за вечер и правда немало чаевых, нанёс визит любовнице, порадовав её цветами и вином. Горб, вполне оклемавшийся, сперва скрёб в бритом затылке, раздумывая, куда деть труп, а ближе к утру, когда в баре всё уже было чисто и прибрано, вёл философские беседы с Пагсли за бутылкой водки и солёными огурцами, обнаружив в Мопсе благодарного слушателя. Притомившиеся от любовных игрищ «братья» Крис задремали. Скарлет была между ними, а с каждого бока — по сиамскому коту. Во сне Ричард улыбался, довольный сегодняшним вечером и растущей популярностью бара, и Роберт улыбался тоже, так как успел произвести в уме приблизительные расчёты относительно выручки и трат. В «исповедальне» растянулся на старой кровати отец Питер Кросс, и в голове его, смешиваясь с шумом дождя, продолжали звучать строчки:«Раз шумит голова, то любовь не мертва».