чувства

«Ты достоен большего, чем имеешь сейчас». Феликс находит записку на парте, когда до пары остается несколько минут и шумная толпа однокурсников заходит в кабинет подобно огромной снежной лавине, как разрушительное цунами, как землятресение огромной магнитуды — разрушительное, страшное. Его касаются люди, задевают плечами и весело здороваются, но все, чего хочет Феликс — закрыться в своей комнате, сидеть на старом прокуренном подоконнике в теплом пледе и с кружкой зеленого чая в руках. «Отойдите». «Не прикасайтесь ко мне». Он громко плачет в туалете и выблевывает свой завтрак, трясется от паники и не понимает почему. Почему почему люди такие? Феликс стоит в студенческом туалете и правда пытается справиться со всем этим. У него в голове чертова дюжина вопросов и совсем нет ответов. Он умывается холодной водой, смотрит на собственное отражение — худое и бледное, словно до этого он не ел несколько дней подряд и пил только воду. Шумные толпы студентов проходят мимо: громко разговаривают, звонко смеются, ругаются матом и живут; живут так, как живет основная масса серой молодежи двадцать первого века. А потом в туалет, как холодный бриз с океана, врывается Со Чанбин, и сердце Феликса стремительно падает вниз. «Внимание, у вас случился неожиданный микроинсульт на уровне молекул, а в голове произошла ядерная атака. Мне жаль, но вы скоро умрете». И Феликсу хочется громко смеяться — почти до истерики, хрипло, срывая голос окончательно; вместо этого он достает из кармана мальборо красные и поджигает сигарету. Со Чанбин — это сигаретный дым — красивый и недосягаемый, — до него нельзя дотронуться, ощутить тепло кожи и вдохнуть в себя запах юности (он думает, что юность — запах кокоса на коже, древесный одеколон с горчинкой, темные вещи, кепки, шарфы и толстовки, которые так любит Чанбин). Он учится на курс выше, чертов отличник и его, кажется, совсем ничего не интересует; акварельные закаты в его ладонях, осторожные мазки по телу водянистой краской, гордый взгляд и все, что может сказать в такие моменты Феликс: «Великолепно». Чанбин курит старые добрые винстон с кнопкой и у него есть зажигалка с наклейкой черного кота. — Прогуливать не очень хорошо, знаешь? — говорит спокойно он, и Феликс готов поклясться, что слышал в его голосе нотки раздражения и осуждения. Чанбин смотрит на него пристально, и в отражении Ли видит себя — худого, бледного, с огромными синяками под глазами, куда можно спокойно сложить всю грусть и боль, которые только есть у него; и как такой, как Чанбин, может смотреть на него. «Прости, — хочется сказать Феликсу, — я чувствую себя не очень хорошо, чтобы говорить с тобой сейчас». «Можем ли мы не говорить сейчас?» — У тебя классные волосы, — Чанбин произносит это добродушно и касается пальцами высветленных прядей. «Пожалуйста, хен». — Ты не очень много разговариваешь, я прав? — Я просто… Прости, — Феликс говорит тихо и делает затяжку; сигаретный дым заполняет легкие и слегка кружит голову, но на это, кажется, уже никто не обращает внимания. Чанбин докуривает свою сигарету и смотрит в окно. — Почему ты не на паре, хен? — Кажется, я просто должен был ее прогулять. Так сказало мое сердце и пожелала моя душа, — Чанбин не говорит эти слова монотонным голосом, как любит говорить их преподаватель по литературе; чистые, искренние слова разрушают неловкую, почти призрачную тишину в туалете, сопровождаемую шумом машин, криками со двора и соседних улиц. Феликс усмехается; он тушит сигарету, и она медленно, подобно падающей ручке со стола, летит вниз. Красиво. Красиво и одиноко. Он ловит себя на мысли, что его жизнь похожа на летящую вниз сигарету. «Столкновение неизбежно». А потом на следующий день, когда противные дожди пытаются скрыть всю грязь и пыль с улиц, когда пешеходные переходы становятся похожими на черное акриловое нечто, Феликс кутается в свою белую (наверно, единственную светлую вещь) толстовку и чувствует, как вода проникает под одежду и неприятно холодит кожу. Он снова прогуливает и снова покупает пачку мальборо красных на последние деньги; сигарета медленно тлеет под навесом какого-то дома, дым уносится в атмосферу и редко лезет в глаза. Люди все еще спешат куда-то, задыхаются от своего безразличия и захлебываются в собственных никчемных слезах, и Феликс думает, что не хочет взрослеть. Не хочет, чтобы его жизнь была такой же, чтобы он становился таким же; это так страшно, что у него невольно подкашиваются ноги. — Феликс? — Со Чанбин произносит это удивленно, слегка прикрывая глаза. Феликс смотрит на него испуганно, словно он был пугливым беззащитным котенком, словно его собирались сейчас побить. — Ты следишь за мной? — он смотрит прямо, совсем не заботясь о том, что может произойти. Скажет ли Чанбин учителям, что Феликс прогулял? Потащит ли он его на учебу? К сожалению, никто не знал ответов на этот вопрос. — Я здесь живу, — Чанбин достает мальборо голд и все, о чем может думать сейчас Феликс — какие же красивые у Со Чанбина пальцы; какой же он, черт возьми, красивый. — Прогуляемся?