Палимпсест

— Это ты летописец? — Я, милостивый управитель! — старик медленно опустился на колени, складывая руки над склонённой головой. — Я тебе не милостивый и не управитель. Царь на престоле, глаза разуй. А я генерал армии, если не знал, старый ты пёс. Кланяйся царю! Изящный красивый мужчина средних лет с курчавыми волосами до плеч, смуглый до черноты, с тонким носом и презрительно сжатыми губами, пренебрежительно пнул ногой в плечо склонившегося перед ним старика со спутанными седыми волосами и кое-как расчёсанной бородой. На старике из одежды были только чётки, шнур брамина, набедренная повязка неопределённого цвета и грубо сработанные деревянные сандалии. На левой верёвка перетёрлась. Того гляди босым на одну ногу дед уйдёт. — Ты помягче с ним, Арджуна, — раздалось неуверенное бормотание со стороны престола. — Ты это, дед-сказитель… Слушай, как тебя звать-то? — Чёрным Островитянином кличут. Или Вьясой. — И сидел бы на своём острове, Вьяса, пока копыта не откинул, чего в столицу принесло?! — снова вспыхнул тот, кого царь назвал Арджуной. — Юдхи, Кришны ради, распорядись утопить его! Ну не могу я успокоиться! — Погоди, брат, — на чело царя набежало мрачное облачко, но он усилием воли заставил своё лицо просветлеть и снова начал кротко улыбаться. — Утопить ещё успеем. И так почти всех… порубили. А мудрые люди при дворе ох как нужны. Чёрный Островитянин, ты осознаёшь всю глубину совершённого тобой греха? — Греха? — глаза старика удивлённо поднялись на благостно улыбающегося царя. — О чём вы говорите, милостивый? — Ты и твой сын уличены в том, что вы написали и распространили среди моего народа оскорбительный эпос, очерняющий доброе имя потомков царской династии. Подобное недопустимо и карается смертью. Все пергаменты с вашим творением были изъяты, и если теперь у кого-то обнаружатся самодельные копии, эти люди будут также из-за вас приговорены к смерти. — Когда же и чем я оскорбил потомков царской династии? — неожиданно выпрямился летописец. — Когда?! — взвился Арджуна. — А это что?! — он схватил со стола, расположенного рядом, кусок пергамента и сунул старику под нос. — Прочтёшь?! — «И тогда злокозненный Кришна Васудева придумал свой коварный план, как погубить могучего и прекрасного сына царя Дхритараштры хитростью, потому что силой он его победить не смог. Коварный и завистливый Васудева взял себе в помощники тех, кто даже бастардами государя не являясь, возмечтали о царстве. И звали их так: слабый разумом Юдхиштхира, приблудный пёс Бхима, подлый и хвастливый Арджуна, слепые сердцем юнцы Накула и Сахадэва…» Всё верно, низкие слова есть, но никого из царей не оскорбили. Приблудных назвали приблудными, так то правда. Всё истина — честь по чести. И дхарма соблюдена. — Достаточно! — рявкнул генерал, отшвыривая пергамент. — Я больше не собираюсь выносить ещё и эти оскорбления! Юдхи, сделай одолжение, отправь сказителя в Гангу! Потом другого найдём. — Трудно будет, Арджуна. Говорю же, почти всех порубили. — И браминов? — Увы. Зачем они полезли кшатриям помогать? Ну и помогли… В общем, всех скопом. Если захочешь нового мудреца найти, придётся потрудиться. — Но у этого язык, как у змеи! Оскорбления так и сыплются! — Правда не может быть оскорблением, милостивый, — беспардонно вмешался в их беседу старик. — Экспрессивную часть повествования, вызвавшую ваше наибольшее неудовольствие, сын мой писал. С эпитетами перестарался, признаю. Эмоциональный очень. Но я его вдохновлял на творчество. Без меня он бы не… — Переписать!!! — смуглая кожа Арджуны побагровела, а потом вдруг приобрела некий зловещий синеватый оттенок. — Неделя сроку!!! Если хочешь жить — перепишешь заново! Я точно подсчитал, сколько раз в своих почеркушках ты назвал меня подлым, Юдхиштхиру — слабоумным, наших младших братьев — слепыми, Бхиму — псом, а спасителя нашего царства, божественного Васудеву — злокозненным. Так вот что скажу: ровно столько же раз ты теперь в новом эпосе применишь те же эпитеты к Дурьодхане, его братьям, ближайшим друзьям, отцу и дяде. По-моему, это справедливо. — Но за что мне их так называть?! — А ты напишешь, что они по заслугам получили, потому как всю жизнь нас извести пытались, а нашу царственную супругу страшно унизили однажды! Но этот момент мы потом подробнее обсудим. Я ещё не придумал, как это всё было. Придумаю — скажу. — Но, милостивый генерал, царевич Дурьодхана, его братья и друзья погибли от рук вашего брата, — попытался возразить старик, — а о мёртвых писать такое — адхарма, даже если бы это было правдой. Но это к тому же ложь! — А ты восхвалять их собрался? Их, а не нас? Чёрный Островитянин молчал. — Запомни: боги на нашей стороне, иначе мы бы не победили. И заруби себе на носу: ты больше не летописец Дхритараштры. Ты теперь наш слуга! Ты всех моих братьев и меня в своём новом эпосе приравняешь к сыновьям богов и будешь восхвалять нашу праведность. Я хочу быть сыном Индры. Юдхи сделай сыном Дхармараджа. Понял? Летописец кивнул, нервно сглотнув. Во рту почему-то стало горько. — Бхима пусть будет сыном Вайю, а Накула и Сахадэва — сыновьями Ашвинов. И да. Царица Кунти в твоём эпосе пусть нашей матерью станет. — Но это же… — Ты пишешь не для современников, а для потомков, — обрубил Арджуна. — Уже спустя сто лет никто не вспомнит, кем были наши настоящие родители. А спустя пять столетий — и подавно! Свой высокопарный слог сохрани. Пусть такими фразами нормальные люди никогда не говорили и не будут, бхут с ним. Мне нравятся твои заковыристые выражения про опьянённых страстью слонов, женские лотосные стопы, округлую грудь и ягодицы… Кстати, насчёт ягодиц у меня есть пожелание. Про кого-нибудь из воинов-кауравов напиши такое. Про Ашваттхаму, например. — Я должен воспевать мужские ягодицы?! — искренне изумился летописец, от ужаса забыв о том, что минуту назад его едва не приговорили к утоплению. — Но я дхармик! — У нас тут теперь другая дхарма, — ухмыльнулся Арджуна. — Обновлённая. Про длинные ресницы Кришны можешь написать тоже. И про красивые уши и глаза Карны. Оно само на пергамент просится. — Стопы у Карны тоже ничего! — внезапно оживился на троне задумчивый Юдхиштхира, а потом поник. — Были… Определённо, стопы хоть разок упомянуть необходимо. — Да почему я должен писать такое?! — недоумевал летописец. — Я женщин люблю. Точнее… Любил когда-то. — А я о потомках пекусь, — пояснил генерал в ответ на ошеломлённый взор старика. — В проклятую Кали Югу, когда настанут времена так называемого всеобщего равноправия, когда благочестивые женщины наравне с шудрами вынуждены будут зарабатывать себе на кусок хлеба, у них, по крайней мере, должна остаться возможность наслаждаться красивыми описаниями кшатриев прошлого в свободное от работы время. А вообще прекрати меня отвлекать! Хочешь, чтоб сын твой дальше жил и ты вместе с ним? Вьяса кивнул. — Иди, ваяй. И сын пусть руку приложит. Он у тебя талант! — внезапно сменил гнев на милость Арджуна. — И ещё одно: увеличь количество страниц раз в двести, а то сейчас и читать-то почти нечего. Твоя же задача скрасить своим шедевром много-много моих вечеров. Готов потрудиться? Я тебе за это… Чего-нибудь позже подарю. Дхоти из шёлка, павлинье перо, вдохновляющее на творчество или… О, сандалии новые! Летописец тяжело вздохнул. — Не нужно мне от вас ничего, милостивый. Я так рад вам служить, что скорее утоплюсь, чем возьму от вас какую-нибудь плату. — Пошёл вон, — Арджуна сжал кулаки. — Вон, — мрачным эхом с престола подхватил его реплику Юдхиштхира. *** — Мне больно, Вьяса. Мало того, что мои дети были предательски убиты, так ещё теперь их имена смешают с грязью, — Дхритараштра беззвучно плакал, качая головой. — К тому же с твоей помощью, а ты прежде всегда был близок моей семье. Как вынести это? Чёрный Островитянин положил руку ему на плечо. — Я обещаю приложить все силы, чтобы этого не случилось. Однажды правда всплывёт. Я не могу написать её открыто, ибо тогда эпос немедленно уничтожат. Но я оставлю там умело спрятанные кусочки моего первого творения. Те, где истина. Те, которые я писал сердцем. Я бы скорее умер, о великодушный царь, чем позволил, чтобы мои руки создали такую отвратительную ложь. Но ведь если бы я сегодня выбрал смерть, то они заставили бы сделать то же самое кого-то другого. А этот другой не стал бы сохранять и крупицу правды, а я смогу! Узурпаторы не почуют ничего. Они увидят в тексте только приклеенные маски. С одной стороны будут бороться за дхарму злодеи в одеяниях праведников, с другой — каркать вороны и выть шакалы по тем, кто безвинно погиб в бою. Только мало кто поймёт, к чему всё это. Я наклею на лик добра маску с изображением зла и, наоборот, истинному злу отдам маску праведности. Мне придётся восхвалять зло как богов, а и без того пострадавшее добро раздавить уничижительными словами. Мне придётся написать, что вы с царицей Гандхари были слепыми, потому и не видели выдуманных грехов вашего сына. Я буду жечь свои руки огнём каждый день, чтобы испепелить свой грех. Но так нужно… Пандавы не проницательны. Истинными богами, не играющими на флейтах, клянусь, они увидят в этом эпосе лишь прославление себя и очернение ваших сыновей. А если так, то сами будут способствовать тому, чтобы эпос распространялся в народе, и все узнали о нём. Они даже не заметят сохранённых мною кусочков правды среди гор лжи. Эта история станет бессмертной, пройдёт сквозь века. И придёт день, — и глаза Чёрного Островитянина блеснули, — когда ваш сын будет оправдан. Я создам такую противоречивую и увлекательную историю, что ею будут зачитываться до конца Кали Юги, желая разобраться в ней и чувствуя: там сокрыта некая тайна. И однажды кто-нибудь эту тайну раскроет, выяснив, что истиной было вовсе не мистическое прозрение Арджуны на Курукшетре. То прозрение — лишь одна из оставленных мною масок, а правда в эпосе — судьба сыновей Дхритараштры, погибших трагически, с честью за свою родную землю. Я уверен, спустя много лет, эта правда выйдет наружу! Дхритараштра посмотрел на Вьясу и, тихо обняв старика, склонил голову на его дрожащее плечо. 25.04.2018г.