Плохой мальчик

Гирико не знает, о чём и чем думал (наверное, о комфорте и тем мизинцем, который отбивает постоянно о комоды), когда, вместо того, чтобы оставаться свободным бандитом, примкнул к одной из главных группировок Чикаго. Удобства удобствами, но задания они получают откуда-то сверху, из секретных отделов правительства США, что ему не нравится категорически. Кто они, в конце концов, вгоняющие в страх головорезы или верные пёсики кабинетных свиней, вечно одетых во фраки? В лицо такое боссу не выскажешь, — только по роже схлопочешь — но молча протестовать никто не мешает, мол, хоть вскройся, но не светись недовольством. Гирико и протестует: то приказы игнорирует, то информацию левым командам сливает, то на заданиях специально прокалывается. Да ещё и милосердие к старикам, женщинам и детям. Что за бред? Ещё скажите, что в церковь по воскресеньям ходить надо в обязательном порядке. Всё это чушь. Если убиваешь, то дело надо завершать до конца, а не бросать на пол-пути только из-за каких-то неясных моральных принципов. Он прекрасно знает, что жесток, кровожаден и безумен — последнее самую малость, но всё же. Вид якобы невинной крови не возмущает его существо, как у остальных, а лишь радует своим превосходным цветом, впитавшим в себя все оттенки красного в мире, он бы пил её каждый день по утрам, как боги из мифов — амброзию, если бы мог. Но именно из-за отсутствия нравственных высот Гирико стали брать на вылазки, закрытые для других членов группировки, те, о которых не принято говорить вслух. Уничтожение веры — массового помешательства людей на несуществующей силе, живущих на небесах. Здесь Гирико сходится с мнением правительства — это. полный. бред. В небесах у них только военные самолёты летают, защищая от потенциальной опасности, и низкое, назойливое жужжание их моторов слышится во всём городе постоянно, да и по всем штатам тоже. Официально, конечно, никто ничего не предпринимает, все сидят только и делают вид, что сожжение церквей и убийства верующих — дело вовсе не их загребущих рук, а внезапно образовавшихся террористических группировок. Скажем, собрались как-то бандиты и решили: давайте попытаемся свергнуть церковь, поскольку она мощная часть государства, там и правительство с трона спихнём и захватим власть в свои руки! А тех, кто попытается нам помешать, убьём. Смешно, конечно, но в действительности все — довольно успешные — попытки правительства замаскировать свой произвол выглядят именно так. Разумеется, Гирико наплевать на это, он лишь с наслаждением каждый раз наблюдает за пламенем, весело пожирающим старые здания. Но они все какие-то маленькие, ему бы цель побольше… — Сегодня мы идём на Свято-Троицкий собор. Разрушим его, и, считай, почти покончим с этой идиотской религией в нашем городе! Вот она, настоящая мишень, достойная того, чтобы быть разобранной по кирпичику. Быть развеянным по ветру пеплом, забытым видением. *** Гирико, как профессионального поджигателя, пропускают вперёд, не останавливая, и он быстро идёт к собору, еле заметно отражающему свет луны. Парень чувствует переполняющий его адреналин, чувствует всё вокруг: шевеление листьев, колебание воздуха, ночь — ощущает буквально каждой клеточкой своей кожи. В темноте Свято-Троицкий собор кажется зданием-человеком, со маленьким и узким входом, чем-то отдалённо напоминающим поджатые губы, и с тёмно-пустыми окнами-глазами. Гирико не боится ничего, но при этого собора его невольно передёргивает. Он зажигает принесённый с собой факел, заносит руку, прищуриваясь, и… — Хочешь поджечь мою церковь? Едва не роняет оружие от неожиданности. Рядом с ним стоит молодой парень, лет семнадцати-восемнадцати, облачённый в длинную чёрную рясу, с белой шапочкой на голове. На шее у него висит крестик, а на плечах — белая, под стать шапочке, накидка, из-под которой видны провода от наушников. Явно священник. Мужчина кривится презрительно и хмыкает: — Хочу. И даже сейчас подожгу. Он быстрым рывком кидает факел, издав торжествующий смешок, и, выхватив нож, поворачивается к мальчишке, чтобы убить его. Но рядом с ним никого нет, а паренёк-священник как будто материализуется на пути факела и перехватывает его, тут же бросая на землю и затаптывая ногами. — Ты не сможешь разрушить мой собор, — произносит спокойно юноша, складывая пальцы на груди, будто в молитве. — Я про вас знаю и готов дать отпор таким отвратительным существам. Мне поможет Бог. — А мне поможет мой кулак, — скалится Гирико и бросается на этого чудика, желая поскорее разобраться с ним. В следующую минуту он оказывается на земле, придавленный сидящим на его бёдрах священником. Тот наклоняется к лицу бандита так, что даже в темноте можно различить цвет его глаз, и шепчет: — Ты плохой мальчик. Гирико щурится заинтересованно, резко переворачивается и подминает мальчишку под себя. — И? — Пойдём, покажу кое-что, — звучит заманчиво. Они встают с земли, на которой успели поваляться, юноша с каменным лицом отряхивает жилет Гирико от налипших листьев, ведёт в собор, крепко держа за руку, чтобы не вырвался, и проталкивает в дверь так, что мужчина чуть не падает на отполированный пол. Он поднимает глаза и невольно задерживает дыхание: подсвечиваемый мерцанием неяркого пламени сотни свечей, собор изнутри выглядит как олицетворение слов «тепло и уютно». Мягкий рыже-коричневый свет скачет бликами по стенам, потолку и полу, проникая куда-то в душу, которой, как раньше ему казалось, у него нет. Свечи гипнотизируют своими крохотными танцующими огоньками, заставляют впадать в какой-то неизвестный полутранс, и под их светом хочется верить в Бога. — Если ты останешься, то тебя сочтут предателем. Но Гирико никогда не ощущал таких прекрасных чувств внутри, блаженства и светлой грусти, он впервые узнаёт, что это такое, и за это не жалко и предателем стать. — Я остаюсь. Вдобавок, бонусом к вере идёт вот этот мальчишка-священник, а это тоже неплохо.