***
На следующий день Алекс долго спит, а потом, спустившись вниз, знакомится с приехавшим Питером. Он старше сестры на восемь лет — короткостриженный блондин, сильный и улыбчивый, не чета Мартину. Занимается здесь тем, что болтается по округе, собирая какие-то образцы не то почв, не то еще чего, чтобы затем отвезти их в город. Алекс не понимает, чем могут кого-то заинтересовать здешние горько-соленые почвы, непригодные для земледелия. Впрочем, это его и не слишком интересует. Питер Алексу нравится. Он простой и позитивный. С Дианой у них, конечно, никакого будущего нет, но этот вопрос никого не волнует. Сестра Алекса предпочитает жить только в настоящем времени. Она жарит мясо, режет овощи и болтает, болтает, заполняя всю кухню звуком своего мягко льющегося голоса. Алекс помогает ей — совсем как в детстве, в их большом загородном доме, который мать ненавидела из-за бесконечно преследующего ее в нем призрака отца, а дети, напротив, любили. Алекс в очередной раз понимает, как хорошо быть желанным гостем в чьем-то доме. А особенно — желанным гостем Ди. Когда девушка аккуратно расставляет на подносе наполненные тарелки, чашку чая и несет его наверх, брюнета что-то ощутимо колет под ребра. Уже почти успел забыть, что в этом доме он не единственный гость. Этот факт немного раздражает, но Алекс пытается смириться. День проходит в блаженном ничегонеделании — они болтают, гуляют по пустынным окрестностям, а вечером втроем играют в карты. Чаще всех выигрывает Питер, и Диана шутливо негодует по этому поводу, тыкая своего бойфренда кулачком в плечо. Алекс тоже смеется, а потом вдруг осознает, что здесь, в этом старом доме, рядом с сестрой, он счастлив. Абсолютно. Он наполнен жизнью и спокоен. А еще он хочет поцеловать девушку в рыжую макушку, но что-то его останавливает. Через некоторое время счастье принимает вид крепкого сна без сновидений и продолжается до того, пока Алекс не просыпается от тускло бьющего в глаза света, болезненно слепящего привыкшие к сну глаза. Искаженная статуя с дрожащей свечкой в руке нависает над ним, а разбежавшиеся от тусклого света тени злобно ощериваются по углам, прекрасно осознавая, что столь жалкое оружие не способно их убить. Алекс обездвижен от накатившего на него ужаса, и статуя с любопытством щурится, внимательно его оглядывая. — Какого хрена, — шепчет брюнет, понемногу приходя в себя, а затем садится на кровати и повышает голос, — какого хрена ты сюда приперся? Мартин выворачивает губы в недовольной гримасе, а Алекс не может оторвать глаз от его лица. Правильные черты — даже приятные, но получается лишь посмертная маска. Слишком мало жизни, и кожа — воск истаивающей свечи. — Диана! — неожиданно даже для себя громогласно орет Алекс, заставляя ночной кошмар со свечкой немного отшатнуться. Проходит несколько растягивающихся до напряженных минут секунд, и на пороге возникает сестра — растрепанная, запахнутая в короткий халатик. Она, конечно же, не спала — трахалась со своим благоверным, ведь он не каждую ночь ночует дома, а Ди не из тех, кто упускает возможности. — Что? — недовольно буркает она, но увидев Мартина, моментально меняется в лице, быстро к нему подбегает и трясет за плечи. — Ты зачем сюда пришел? — тихим тоном вопрошает она, снизу вверх заглядывая ему в лицо. Он выше ее, ростом такой же как Алекс, и, несмотря на всю свою пришибленность и убитый вид, вовсе не выглядит невозвращенцем из Освенцима — вполне нормального телосложения, и мышцы на руках довольно развиты. Только он ими, кажется, частенько забывает пользоваться. — Хотел посмотреть, — бормочет он, отворачивая лицо. Ди моментально поворачивает его обратно к себе, одновременно отводя подальше руку со свечкой — и парень, как кататоник, послушно застывает в приданной ему позе. — Тут тебе музей что ли? — возмущенно шипит Алекс, и на какую-то долю секунды ему кажется, что сестра сейчас рассмеется, но она отводит взгляд и снова упирается им в блондина. — Действительно, не на что тут смотреть, — фыркает Ди, — и вообще, разве так можно? Неужели ты хочешь стать причиной смерти моего бедного брата, а? Мартин, к величайшему удивлению Алекса, сдавленно усмехается и изображает что-то похожее на улыбку. Затем выпрямляется и смотрит на брюнета уже более осмысленным взглядом. — Извини. Не бери в голову. Больше такого не повторится. — Хотелось бы, — морщится Алекс, даже не стараясь казаться дружелюбным. — Вот и договорились, — улыбается сестра, и быстро уводит парня из комнаты. Минуты через три она снова заходит к брату и садится на край его кровати. Алекс не знает, сколько сейчас времени, и не стремится узнать — темнота за окном похожа на нефть, а кошмары чаще всего приходят в час волка. — Ди, что это за дерьмо? Я чуть не кончился прямо здесь, — говорит он. — Потом объясню, — свет погас, и Алекс не может рассмотреть ее лица. — По-моему, тут нужен транквилизатор и замок на дверь. — Заткнись, — спокойно бросает сестра и встает. — Он не придет больше. Спокойной ночи, Алекс. Алекс неожиданно для себя снова засыпает быстро. И видит во сне, как на горько-соленой земле распускаются белые лилии.***
На следующий день Питер уезжает, а Диана уходит куда-то вместе с Мартином. Алекс слоняется по дому, рассматривает скудную обстановку, а затем копается в стоящих на полках книгах. Многие из них, очевидно, остались от прошлых хозяев, но есть и новые экземпляры в ярких обложках. Сестра по образованию — переводчица скандинавской литературы, и иногда даже умудряется выполнять какие-то заказы, естественно частные, потому что сжатые сроки, выдвигаемые издательствами, Диану не устраивают. Гости из холодных краев обнаруживаются и на этих полках, но Алекс к ним не притрагивается — он никогда не разделял любви сестры к холодным, как рыбы, скандинавам и их творчеству. Он берет с полки «Тошноту» Сартра и устраивается в кресле. Он когда-то раньше читал эту книгу, и она показалась ему отвратительной — как и сравнивающий свою руку с ракообразным главный герой, но Алекс думает, что, может быть, в этом и есть ее смысл. К тому же от пыли, рассеянной здесь в воздухе, легко может подкатить к горлу. Сестра со своим спутником возвращаются примерно через час, и брюнет замечает, что Мартин выглядит лучше — как будто искупался в целебном источнике. Но никаких источников здесь давно нет, Алекс знает, а пересохшие русла усеяны костями мелких животных. На вопрос, где они были, Ди отмахивается и бормочет что-то вроде: «Гуляли». — А со мной погуляешь? — срывается с губ Алекса, и он тут же жалеет о сказанном. Слишком обиженно, слишком по-детски. Как будто ему снова десять, и он вырезает из дерева грубых лошадок маленьким ножичком, а потом дарит этих лошадок младшей сестренке, которая никогда их не ломает и не разбрасывает, потому что слишком любит животных. В глазах Дианы болотными фонарями вспыхивают холодные огоньки. — Конечно. Вечером. Питер все равно не приедет. В этот раз Мартин обедает с ними и даже участвует в бесконечной болтовне Ди. Он смеется и выглядит почти нормально, но Алекс не может забыть деформированную податливость кататоника. После обеда они замолкают, и каждый занимается своим делом. Мартин трет переносицу и читает какое-то дерьмо в выцветшей обложке. Ди кусает губы и стучит по клавиатуре ноутбука. Алекс листает «Тошноту» и смотрит в окно на поднимающийся ветер. Он звонит Энн и долго слушает ее монолог, изредка прерывая его содержательными междометиями. Он почему-то совсем по ней не скучает, хотя раньше скучал. Энн не знакома с Дианой — и Алекс этому рад. Он уверен, что две главные женщины его жизни плохо сочетаются друг с другом. Незаметно наступает вечер, проходит время ужина, и сестра подходит к нему сзади, прижимается грудью к его спине. Алекс берет ее за руки, скрещивает их у себя на груди, и так стоят они одним целым, пока клонящийся к закату золотой луч не разрезает пространство комнаты. — Пойдем, а то стемнеет скоро, — улыбается Ди и накидывает кардиган. Снаружи по-прежнему пусто — одинокая полоска дороги, виднеющиеся на горизонте выщербленные горы, твердая земля и жесткая редкая трава. Это не та трава, в которую можно упасть, заложив беззаботно руки за голову, цветы ее не опыляются медоносами, на нее не садятся бабочки. Она сухая и блеклая, устремившая все свои соки в жадную землю и не оставившая ничего глазу случайного наблюдателя. И кустарники здесь такие же — скудные и суровые, живущие медлительно и упрямо под душным солнцем. Алекс думает, что это место отлично подошло бы для создания концлагеря, для тупой тяжкой работы тысяч сочащихся горьким потом тел. Для перетаскивания бесполезных камней с места на место. Для всего, что подавляет волю и уничтожает достоинство. Они с сестрой уходят все дальше от дома — дальше от людей и ближе к пустыне. Мысли медленно ворочаются в голове Алекса, взгляд скользит по сторонам и останавливается на Ди, и ему почему-то стоит больших усилий поддерживать разговор. — Так что там с этим твоим другом? — наконец задает он мучающий его вопрос. Диана усмехается. — Черный пес. Черная меланхолия. Депрессия, Алекс, безжалостная сука. — И ты надеешься, что он избавится от нее здесь? — брюнет красноречиво кивает на окружающее пространство. — Она не слишком зависит от вида за окном. Ты же об этом знаешь. — И что ты с ним делаешь? — Разговариваю, что еще. Поддерживаю. Мне жаль его, он хороший. — Твоя жалость его не спасет, — жестко говорит брат, — может, ему лучше обратиться к специалисту? — Он ненавидит докторов. — Со всех сторон засада, Ди. Я, кажется, и сам уже начинаю его жалеть. — Да? Что я слышу! Надеюсь, ты не смеешься над своей бедной сентиментальной сестрой. — У тебя очень избирательная сентиментальность. Ты жалеешь только стариков и животных, и больше никого, насколько я помню. В какую из этих двух категорий мне его отнести? — Придумай третью, — фыркает Диана. — Не получается. — Тогда отнеси этот случай в разряд исключений. — Прости меня, Ди. Я въедливый мудак. — Да ничего. Я все равно не перестану тебя любить. Алекс хватает сестру за плечо. Вокруг почти стемнело. Они только что подошли к остову старой ржавой машины, наполовину ушедшей в землю — слабый человеческий отпечаток на вечном полотне грубого ландшафта. Кто-то бросил ее прямо здесь и ушел спасаться от радиоактивного солнца. А может быть, не ушел? Алекс смотрит внутрь — там пусто — только ржавчина. Он хватает сестру за плечо, прижимает ее к ржавому капоту и впивается в губы отчаянным поцелуем. В первые секунды она не отвечает, но потом все же распахивает рот и переплетает их языки. Алекс целует ее, вжимая в старый металл все глубже, и едва не плачет от захлестывающих его чувств. Зачем он приехал? Зачем он женился? У него есть только одна половинка — запускающая сейчас свои руки ему под футболку. Рыжая половинка с гомологичной ему кровью. Они переспали первый раз 5 лет назад — примерно тогда Алекс окончательно понял, что его братской любви недостаточно, чтобы выразить всю полноту чувств. Диана с каждым годом становилась ему все ближе — хоть и виделись они все реже. Впрочем, он никогда не оправдывал ни себя, ни ее — у мутноглазой похоти цепкие лапки. Сестра плакала тогда, говоря, что всегда боролась с собой, а брат все испортил. Впрочем, потом она успокоилась и сказала с привычной усмешкой, что все к лучшему. Они трахались нечасто — скорее, редко, и по-прежнему оставались друзьями, а не любовниками, но в их сложное переплетение взаимных чувств добавилась еще одна линия — ярко-красная, истекающая жертвенной кровью. Небо над застывшей пыльной землей прочерчивает всполох — падающая звезда, но не та, которая исполняет желания, а другая, с хвостом. По крайней мере, Алексу так кажется. Диана отстраняется и утыкается лицом ему в грудь. Алекс нежно гладит ее по голове и что-то шепчет, как усталая мать. Они идут домой, ложатся спать, а потом Диана приходит к брату ночью, без всяких предупреждений седлает его и царапает ногтями грудь. Он стаскивает с нее короткий халатик и окунается губами в ее кожу. Они не зажимают друг другу рты — и Мартин прекрасно все может услышать. Но никому нет до этого дела, угрызениями совести никто не мучается, и о нежеланных детях никто не думает. Залетевшая Ди — это что-то из области фантастики. И особенно — от собственного брата. Предусмотрительная сука. Плохая кровь. Порочные гены.***
— Позови Диану, — голос исходит из тысячелетней расщелины, заполненной сорными травами. Глубоководная рыба с фонариком надо лбом тяжело моргает, уставясь на Алекса. Белые глаза и холодная кожа. Брюнет не смеет ослушаться, скатывается по лестнице вниз, выбегает на улицу и находит там сестру. Та все читает в его глазах и бросается в дом. Через минуту она выходит, поддерживая Мартина за талию — тот почти висит на ней своим длинным телом. Они, не обращая ни малейшего внимания на Алекса, уходят вдаль, в раскаленное марево плавящегося дня. Он бессильно ударяет кулаком в стену. Надо уезжать отсюда — брать сестру и убегать. Здесь нет жизни. Утром он проснулся один — Диана ненавидела совместные пробуждения и всегда вставала раньше. Настроение было хорошим и приподнятым, и оставалось таким ровно до той секунды, в которую Алекс столкнулся с выползающим из комнаты эпилептиком, стоящим на пороге своего самого сильного приступа, грозящего разорвать сухожилия. По крайней мере, именно так он выглядел. Алекс идет обратно в свою комнату и яростно дергает молнию сумки. Он так больше не может. Надо звонить Энн, выслушивать ее вопросы, надо что-то решать. Он не хочет. Он хочет уехать с сестрой куда-то далеко, где нет пыли и ржавчины. И бледных глубоководных рыб. Брюнет достает из потайного кармана сумки маленький сверток из фольги. Разворачивает его и кладет на ладонь таблетку. Здравствуй, маленький искаженный мирок. Он не закидывался ничем очень давно — с того дня, как едва не умер. Но таблетку с собой на всякий случай в длительные поездки брал — как берут транквилизаторы излечившиеся от панических атак люди. Тоже на всякий случай. Который, кажется, пришел. Он бросает таблетку в рот и проглатывает. Она безвкусная, как мел. Мескалин. Алекс выходит из дома и бросает тело в клубящийся жар. Горячее жидкое солнце растекается по нему, липнет к щекам и заливает глаза. Ветер утих — унесся в пустыню, и вокруг бесшумно — как после контузии. Он идет наугад, бредет, как сбежавший узник, пинает ногами кочки, поросшие жесткой травой, и иногда кричит, чтобы проверить, остался ли у него голос. Мескалин приводит за собой тошноту, противную и неотвратимую, и Алекс морщится, сплевывая слюдяную слюну. Потом, не выдержав, все-таки блюет, внутренне радуясь, что чуть-чуть оскорбляет эту землю. Бесконечное время растягивается, и Алекс не знает, через сколько обнаруживает сестру и ее спутника — они словно внезапно материализуются из дрожащей дымки. Они ничего не делают, просто сидят рядом на непонятно откуда взявшемся здесь большом бревне и разговаривают. Брюнет подходит к ним, волоча превратившиеся в глыбы ноги, и ложится неподалеку на землю, твердую и горячую. Диана и Мартин замечают его — абсолютно точно, но всего лишь кивают головами и продолжают разговор — как будто нет ничего важнее. Алекс сворачивается в позу зародыша, подтягивает колени к груди и замирает. Девять тысяч глубоководных рыб пересыхают от жажды у него во рту, а десятая сейчас открывает рот рядом с его сестрой. Алексу больно — галлюциногены обостряют чувства, а здесь сложно найти другие чувства — не относящиеся к разряду болевых форм. Алекс тихо скулит, но скоро боль уходит на второй план, потому что Диана срывается с места и начинает кричать. Она грубо стаскивает Мартина с бревна и толкает на землю, как тряпичную куклу. Тот не сопротивляется, только инстинктивно прикрывает голову руками. — Ты меня достал!!! — орет разъяренная Ди, и звук ее голоса заполняет всю голову Алекса, вызывая в ней эхо, — ты, чертов придурок! Я не могу больше с тобой возиться! Ты же сам ни черта не хочешь делать, урод!!! Сука, я отвезу тебя обратно домой, ты там сдохнешь, и никто тебе не поможет, потому что всех своих друзей ты просрал, а я буду последняя! Да ты может даже будешь рад сдохнуть, выпендришься как-нибудь, выпустишь из себя всю кровь, да?? Или еще что? У тебя же богатая фантазия, да? Только всем будет на тебя насрать. Всем вообще на тебя насрать, никому дела нет, а не как ты там себе воображаешь. Ах, я не создан для этого мира, отойди от меня, дай забиться в уголок! Идиот!!!!!!!!! Диана с силой пинает блондина ногой в бок, и Алекс непроизвольно морщится, боясь услышать хруст костей. Но Мартин только издает сдавленный стон и с трудом поднимается на колени, опустив голову, как приговоренный к казни становится перед своим палачом. Палач зол и силен — солнце любовно обтекает одетую в короткое платье Диану, путается в пылающих волосах. Алекс со свистом выдыхает, и внезапно понимает, что вокруг стало больше звуков. Нет, даже не звуков. Музыки. Королевство погубила чума, мой господин, и остались от него только рыжая блудница, серый слуга и коленопреклоненный ангел с неразвитыми зачатками крыльев. Они не возродят королевство — лоно блудницы осквернено семенем брата и разучилось рождать. Как будто, мой господин, у нее совсем нет лона. А нет лона — нет и женщины. Алекс, кажется, плачет — в уши вбивается стон скрипок. Откуда они здесь — для пустых пространств больше подошли бы дудук и варган, но скрипки??? — Что с тобой, Алекс? — голос Дианы низок и чувственен, он сочится сладким медом и забытьем. Брюнет открывает глаза и понимает, что это сказала не Диана, а Мартин. — Да, что с тобой, Алекс? — вторит сестра, белозубо улыбаясь. Она опускается рядом с ним на колени, наклоняется, и рыжие волосы расплавленной медью текут по его лицу. — Поехали со мной, Ди. Я люблю тебя. Мы же вместе… мы созданы друг для друга. Мы были когда-то единым андрогином. Ты же понимаешь это… поэтому ты никогда не успокоишься… и только со мной ты будешь счастлива. — Милый, да ты улетел, — хихикает сестра, как будто не была несколько минут назад разъяренной фурией. — Сон разума рождает чудовищ, — хрипит Алекс, тяжело ворочая головой. Он древний целакант, и у него нет легких. — Что он сказал? — любопытствует откуда-то издалека Мартин. — Ничего особенного, мой братик просто цитирует Гойю. Она поднимается на ноги, и ее место сразу же занимает блондин. Он смотрит на Алекса с почти детским любопытством — совсем как тогда, ночью. Но, в тоже время, что-то не так. Глаза Мартина сияют ультрамарином. — У тебя есть кости — танцуй, — бормочет, как в бреду, Алекс. — У меня нет костей. — Тогда кто же ты? Алекс стонет. Пустое пространство поет — реквием, может быть. Где-то внизу, совсем близко, клокочет магма, и ее жар сморщивает кожу на пальцах. Мартин и Диана снова вместе — снова бросили несчастного брата, и теперь, взявшись за руки, что-то шепчут. Нет, кричат. Алекс не понимает язык — немецкий, идиш? Или еще какой-то, а может быть, этот язык уже мертв? У его сестры всегда были незаурядные лингвистические способности. Снова поднимается ветер. И пыль. И прах. Брат не узнает свою рационалистическую сестру — что она творит? Он же безумен. Впрочем, и Диана тоже. И Алекс. В облаке пыли Мартин меняет маски — но Диана остается прежней. Рыжих ведьм не уничтожает даже серый огонь. Прах забивает Алексу глаза, а звон колоколов раскалывает вылепленный из глины череп. Музыка становится какофонией, и нутро заполнено лишь тошнотой. Он — железная пыль, переработанные отходы тоталитарных рудников, сплюнутая серая масса. Он уже ничего не хочет — кроме тишины. Голоса Дианы и Мартина сливаются, и уже не понятно, где чей. Алекс концентрируется на них — на дне колодца тоже можно найти отражение солнца. Время перемалывает кости, и Алекс становится древним беспозвоночным, но внезапно все заканчивается. Пыль спадает, и он жив. Bad trip — липкая нефтяная пленка на зеркале голубого озера. Что-то уходит, что-то, мучащее чувствительное тело и страдающую душу. Алекс краем глаза видит, как падает на землю Мартин — не отчаянно, а почти благословенно. Может быть, это всего лишь ушел в пустыню полуденный бес. А может быть, нечто другое. Брат подползает по горячей земле к сестре, уткнувшейся затылком в живот блондина. Глаза Мартина больше не ультрамарин — но и не бесцветное полотно. Они просто синие, как луговые цветы. Алекс роняет чистые слезы, прижимаясь к груди сестры. Так они втроем застывают трехлучевой звездой, и перед тем, как уснуть, ему кажется, что вокруг, совсем как в его сне, из-под растрескавшейся земли пробиваются нежные белые соцветия. Бесплодная земля была когда-то цветущей, и где-то в потайных уголках ее до сих пор осталась живая вода.***
Они уезжают на следующий день. Ди пишет записку Питеру, собирает вещи. Алекс не расспрашивает о случившемся вчера — решает отложить это на потом. Но он точно уверен, что никакие таблетки с собой носить больше не будет. Мартин молчалив, но спокоен, и Диана улыбается. Они уходят куда-то вдвоем, когда приезжают в город, и Ди говорит брату, чтобы он ждал ее вечером в отеле. Алекс ждет, не слишком надеясь, что она вернется, но она приходит. Одна. Алекс расстается с женой и уезжает с сестрой в путешествие по Норвегии. И, кажется, в их жизнь наконец-то входит долгожданный покой. Они вместе — и никто другой им больше не нужен. Мартин пишет Диане длинные письма, которые она не разрешает брату читать. А еще присылает колокольчики. Маленькие, изящные, мелодично звучащие. По одному в месяц. И Алекс так и не может до конца признаться себе, что рад, когда в очередной раз слышит хрупкое звучание нового колокольчика.