Читая в твоих глазах...

Антон стоял напротив номера Мартена и никак не решался постучать. Зачем он пришел? Что собирался сказать? И что надеялся услышать? Ответов на все эти вопросы у Антона не было. Но он просто не мог уехать вот так, молча, даже не попрощавшись с человеком, который, как ни крути, а все-таки был частью его жизни. И не просто жизни, а какое-то колличество времени назад — кажется, вечность — был частью его самого. Он не мог поступить так с ним. Исчезнуть, не сказав ни слова, не объяснив, не выслушав… Это было не честно! Не честно по отношению к нему. Не честно по отношению к себе самому. Не честно по отношению к ним! «Мы»! Когда-то Антон только так и мог представлять, говорить и думать — «мы». А сейчас? Осталось ли хоть что-нибудь, хоть самая малая толика, хоть что-то или полчто-то от этого самого «мы»? Возможно ли, что такое огромное чувство, которое разрасталось с каждой минутой, проводимой вместе, заставляющее биться сердце, позволяющее дышать, вдруг угасло, не оставив даже самой маленькой искорки? Ведь даже там, в далеком холодном Хохфильцене, когда обида, казалось, заслоняла собой все, не позволяя даже мельком разглядеть ни одного радужного лучика, даже тогда еще были «мы». …Тогда, так и не разговаривая друг с другом, ограничиваясь лишь скупыми СМС-ками, которые ни только не вносили ясности в сложившуюся ситуацию, а еще больше, в силу несовершенного знания языка, запутывали и усугубляли, даже тогда на душе не было такой безысходности. Два дня — два долгих дня! — они пытались донести свои мысли и эмоции друг другу, то прося прощения, то обвиняя вновь, и даже скатываясь на взаимные оскорбления, но не теряли самого главного — надежду. Так и не сумев договориться и не придя ни к одному решению, мало мальски устраивавшего их обоих, Антон не выдержал — он стремительно выскочил из номера и почти бегом отправился к Мартену. Все эти бездушные буквы в телефоне не могли полностью выразить то, что он тогда думал и чувствовал. Ему было необходимо видеть Мартена, видеть его глаза, потому что только так он мог понять, что думает Фуркад на самом деле. Там, где не хватало слов всегда на помощь приходили выразительные карие глаза француза, способные рассказать ему обо всем на свете, бывшие для Антона словно открытая книга, которую он читал каждый день и знал буквально наизусть. Минут пять он стучал в закрытую дверь, но, так и не дождавшись ответа, медленно побрел обратно к себе. Дойдя до своего номера, он увидел Мартена, так же настойчиво, как и он сам несколько минут назад, стучавшегося в его номер — видимо французу пришла в голову та же идея, что и ему — поговорить с глазу на глаз. Антон невольно улыбнулся: как же они все-таки чувствуют друг друга, даже мыслят одинаково и в одно и то же время. И разве это не самый главный показатель того, что все остальное, все передряги, недомолвки и непонимание — такой несусветнейший бред, который не имеет ни малейшего смысла и просто не достоин их внимания. Как только их глаза встретились, у Шипулина из головы сразу вылетело все, что он только что собирался втолковывать Мартену. Единственное, что стало важным, это то, что Фуркад сейчас стоял перед его номером, что он пришел к нему, а значит, что ему далеко не все равно происходящее между ними, что он тоже переживает и хочет все исправить и прояснить, как можно быстрее. Антон буквально впихивает Мартена в номер, сразу прижав его к стене, и впивается в его губы. Слова, которые еще некоторое время назад были готовы сорваться с этих губ, стали в один момент больше не нужны — за них говорили их глаза, горящие каким-то диким огнем, переплетенные руки, тела, стремящиеся прижаться друг к другу еще теснее, слиться воедино. Мартен так отчаянно цепляется за Антона, как, наверно, только утопающий цепляется за соломинку. И он тонет. Тонет в этих бездонных серых омутах, в которые его затягивает со страшной центробежной силой, но даже не пытается сопротивляться этому водовороту. Потому что его спасительная соломинка — его Антон — рядом, поддерживает, не дает захлебнуться в черных, страшных водах обиды и злости. Губы, так нежно, но требовательно целующие его, дарят необходимый воздух, чтобы снова почувствовать себя сильным, почувствовать себя живым. Они не закрывают глаза, неотрывно глядя друг на друга, рассказывая своими взглядами все, что не смогли донести мертвые буквы в телефонах, все, что не выразили непроизнесенные слова при встрече, и они понимают друг друга и без этих ненужных фраз. Антон яростно ласкает Мартена, рассказывая ему свою историю, свою версию, и Мартен соглашается с ним, отдаваясь настолько самозабвенно, как будто от этого зависит его жизнь, жизнь Антона, жизнь во всей Вселенной. Он отвергает всякую подготовку, сам приставляет член Антона к своему входу и с громким, протяжным стоном, закусив до крови губу, резко насаживается на него. — Не надо наказывать себя, Марти… — тихо шепчет Антон, стараясь своими ласками уменьшить боль, — Это ни к чему… — Не отставляй меня, пожалуйста… И это единственные слова, сказанные ими за всю ночь. И, казалось, что эта ночь, когда они, наконец, выяснили, что чтобы ни случилось, пока они вместе, то все переживут и перенесут, должна была стать для них новым началом, но, на самом деле, именно она и стала их концом. Именно тогда и закончилось то самое «мы». Мартен, сам того не желая, но начал понемногу отдаляться от Антона. Они все реже встречались, а когда все же и оказывались наедине, то все сводилось исключительно к сексу. И больше Мартен не смотрел на Антона так, как мог только он. Его глаза молчали, и только губы, в порыве страсти, шептали слова любви. Но в них не было того волшебства и искренности, которые мог подарить один лишь взгляд глубоких темных глаз. Антон никогда не предавал большого значения словам, особенно сказанным на публику, поэтому ему было совершенно не важно, что говорил Мартен на пресс-конференции и, тем более, в интервью — было достаточно просто посмотреть в его глаза, чтобы понять, что он думает на самом деле. И слушая все его речи иностранным и отечественным журналистам, он мучительно долго вглядывался в любимое лицо, пытаясь выяснить то, что на самом деле кроется за его словами, пытаясь читать между строк… Собравшись с духом, Шипулин все же занес руку и постучал в дверь, напротив которой стоял уже более получаса, не зная наверняка, чего он хотел больше: ответа или тишины. — Антон? — дверь распахнулась, и на него уставились удивленные огромные карие бездны, и там, в глубине, было еще что-то, кроме удивления… надежда? — Позволишь пройти? Мартен посторонился, пропуская Антона внутрь. Сердце, остановившееся в момент, когда он увидел Шипулина на пороге, снова заколотилось с бешеной скоростью, рискуя выпрыгнуть из груди и разбиться у ног любимого человека, и, возможно, это было бы наилучшим вариантом. — Я не ждал тебя, — кое-как выговорили непослушные губы, а глаза так и не посмели посмотреть на вошедшего. Антон не отвечал, и эта тишина оглушала. Но ведь не молчать же он пришел? Мартен все-таки пересилил себя, поднял взгляд и застыл на месте, не в силах вымолвить больше ни слова: Шипулин стоял около стола и, не отрываясь, смотрел на экран лэптопа. Письмо! Он не успел его удалить! Страх снова сковал Мартена, но какая-то его часть все-таки торжествовала: наконец-то, сама судьба распорядилась и все взяла в свои руки. И если ты такой трус, то, возможно, у Антона хватит смелости расставить все точки над «i». Мартен стоял, не двигаясь, и с молчаливой обреченностью ждал приговора. Что сейчас будет? Его окончательно уничтожат или подарят хотя бы маленькую надежду на жизнь? — Ты же собирался это удалить? — Тихо спросил Антон, не глядя на француза, и, не дождавшись ответа, нажал курсором на «Да». Медленно развернувшись, он посмотрел на Фуркада и продолжил: — Действительно, Марти, ты идиот. Идиот и трус. И в то же мгновение Мартен почувствовал сильную руку, обнявшую его талию, в то время, как вторая рука мягко легла на его подбородок, заставляя поднять голову и посмотреть в глаза человеку, которого он любил больше жизни. — Марти, посмотри на меня. Ты можешь сколько угодно писать и удалять любые письма, в конце концов, это просто слова, но ты никогда, ни при каких обстоятельствах не сможешь удалить то, что написано в твоих глазах. И я хочу читать то, что написано именно в твоих глазах, а не на бумаге или в твоем ноутбуке. — Антон улыбался так открыто, как не улыбался уже давно, целую вечность назад. — Тогда ты ответишь на мой вопрос? — Мартен с нескрываемой надеждой смотрел на Шипулина. — Да, Марти. Люблю.