***
Переписываться не называя друг друга по имени сложно только первые несколько минут, а потом Чонин всё же заставляет Сынмина раскрыть свой возраст и, выяснив, что он второклассник, бесстыдно пользуется преимуществом, бесконечно называя того хёном. Они оба знают, с кем разговаривают, но ни один не спешит признаваться. Между ними завязывается что-то вроде своеобразной игры, в которой заведомо известно, что ни один не выйдет победителем. Как бы то ни было, обновлять вкладку мессенджера каждые пару минут быстро входит в привычку, сообщения становятся всё длиннее, а дистанция, которую негласно установили оба в начале общения и вовсе сходит на нет.***
Чонин не ходит в школу, у него больничный на неделю и температура не спадает первые три дня, поэтому единственное развлечение, помимо ютуба и обновления ленты инстаграма, для него — это переписки с Сынмином. Сначала это глупые шутки и бесконечные смайлики, а потом уже более серьёзные разговоры. Порой, кажется, даже слишком. «Хён, а ты веришь в жизнь после смерти?» «Не знаю, а с чего вдруг такой вопрос?» «Да так... интересно. Я вот да, ни за что не поверю, что, когда человек умирает, для него всё просто берёт и заканчивается.» «Наверное, только тело умирает, а душа остаётся навсегда?» «Интересно, а какое тело было у моей души до меня?» «Было бы хорошо, если бы твоё тело прямо сейчас пошло спать, что думаешь? ;))»***
Всю неделю, что Чонин болеет, они болтают о том, о сём, так, словно знали друг друга полжизни, и, кажется, что последние следы неловкости совершенно стираются, похоже, они даже забывают из-за чего начали общаться. Но однажды Сынмин забывается, отвечая на сообщение спросонья. «Доброго утречка! Как спалось, хён? ^^» «Хорошо, а тебе, Чонин-а?~» Мальчик поздно спохватывается, сообщение остаётся помеченным голубой галочкой «прочитано». Ответа не приходит ни через 10 минут, ни через пару часов. Сынмин пропускает три последних урока, сидя под дверью художественного класса, так и не решаясь зайти.***
У Чонина заканчивается больничный и он даже немного радуется тому, что наконец пора в школу. Он привычно желает хёну доброго утра и чистит зубы не выпуская из рук телефон. «Чонин-а» Чонин никогда не думал, что собственное имя может заставить его сердце стучать так быстро. Ладошки потеют и жар охватывает всё тело. Чонин нервничает, у него начинает кружится голова и он снова чувствует себя так, будто не до конца выздоровел. Он знал. Но откуда? Давно ли? Почему тогда не сказал сразу? Столько вопросов вмиг появляется в голове у Чонина, он несколько минут перечитывает сообщение, всё ещё надеясь, что ему показалось. Но буквы на экране легко складываются в имя, и это имя, без сомнения, его собственное. Чонин вдруг боится и переживает, но в школу выходить всё-таки приходится, потому что мама не хочет даже слышать о том, чтобы побыть дома ещё хотя бы денёк, и «кто-то вчера так заливисто смеялся в своей комнате, что мне через стенку было слышно, вы явно здоровы, молодой человек». Телефон словно жжётся в кармане пиджака неотвеченным сообщением. Чонин целый день на автомате проверяет входящие и бесконечно мажет губы персиковой гигиеничкой, потому что это как-то успокаивает. Ноги отчего-то сами ведут Чонина на школьный стадион. Наверное, привычка. За несколько месяцев постоянного наблюдения за Сынмином Чонин привык коротать вечера на трибунах футбольного стадиона, всегда забираясь на самый верх, туда, где кроме него никогда никого не бывает. По пятницам тренировок у команды по кроссу нет, поэтому Чонин спокойно сидит на трибунах до позднего вечера. Яркие прожекторы освещают футбольное поле и беговые дорожки, в наушниках на повторе новый альбом блэкпинк, уже, кажется, третий час, голова почти свободная от мыслей, и возвращаться во внешний мир совсем не хочется. Из сладкой полудрёмы Чонина вырывает чья-то тёплая рука на его ладони и чужая кофта, накинутая на худые плечи. Чонин дёргается испуганно, скорее от неожиданности, и вскакивает так, что наушники падают ему под ноги. — Чонин-а, — Чонин вздрагивает, телефон выпадает у него из рук и остается на ступеньках где-то рядом с наушниками. — Я... мне надо... — Знаешь, ведь уже прохладно, — Сынмин подходит на шаг ближе и поправляет съехавшую с плеча младшего свою же худи, — ты только поправился, нужно одеваться теплее. — Х-хён? — у Чонина голос дрожит, и сам он дрожит не меньше. — Хён. Долго от меня бегать собирался? Из нас двоих это по моей части, вроде, — старший улыбается и смотрит на Чонина не отрываясь и даже не моргая. — Как ты... узнал, что я здесь? — Почему я? — Сынмин игнорирует вопрос Чонина, словно тот его и не задавал. — Что? — Почему я на твоих рисунках? — Хён, я... я могу всё объяснить, это не то, что ты... всё совсем не так, как может показаться со стороны. — Эй, я не об этом, — Сынмин кладёт руки младшему на плечи и успокаивающе гладит мечущегося по сторонам Чонина, — в смысле, для меня никто такого не делал никогда... мне... очень нравятся твои рисунки. Я только хотел узнать, почему на них именно я. — Ты просто... — Чонин проглатывает окончание фразы и смущённо смотрит себе под ноги. — Я просто, что? — в голосе Сынмина задорные нотки и Чонин будто бы слышит ту самую ласковую улыбку, которую с лёгкостью может повторить на бумаге, уже до совершенства отточенными движениями. — Ты просто... нравишься мне, хён, — Чонин говорит шёпотом и жмурится, словно ожидает от старшего удара. — М, в таком случае, — слышно, как Сынмин расстёгивает молнию на своём рюкзаке, — тебе повезло, что я нашёл твой скетчбук. Чонин всё еще боится открыть глаза, боится увидеть испуг или отвращение на лице хёна, потому что по голосу он никак не может разобрать, серьёзен Сынмин сейчас или подшучивает и издевается, поэтому он делает неосторожный шаг назад и едва ли не срывается по лестнице вниз, поскальзываясь на ступеньках, но сильные руки старшего вовремя подхватывают его, не давая упасть, крепко прижимая к себе. — Помнишь, что пообещал в награду тому, кто найдёт блокнот? На первой страничке твоим же почерком написано, Чонин-а, — от горячего шёпота прямо в ухо всё тело Чонина покрывается мурашками, он немного дрожит, потому что вечер холодный, а тёплая кофта снова сползает с плеч, — и я хотел бы забрать то, что мне полагается. У Чонина в голове пустота и вакуум, всё, о чём он сейчас может думать — это горячие руки хёна, придерживающие его за талию, конечно же, он понятия не имеет, какое вознаграждение он там пообещал, он всегда заполнял эти строчки в своих скетчбуках шутки ради и писал что-то такое, над чем они с Хёнджином потом ещё долго смеялись, вроде «дохлая лягушка» или «рисунок голого Джинёна-сонсеннима». Неужели хёну и вправду нужен портрет голого сонсеннима? Или что там ещё может быть такое? — Не помнишь? — смеётся тихо, обжигая шею Чонина горячим дыханием, посылая новые волны мурашек по спине, — вот и хорошо, а то опять сбежал бы, — старший притягивает Чонина к себе ближе и осторожно поправляет лезущую в глаза чёлку, — но теперь-то я тебя поймал, и уже точно никуда не отпущу, — Сынмин делает короткий вдох и прижимается своими губами к мягким, только что намазанным бальзамом губам темноволосого мальчишки, а потом чувствует тонкие пальцы в волосах и сладость персиков на языке, и, если честно, то это лучше всего на свете.