***
***
***
Чтобы покинуть место происшествия, где граф Кролок включал своё обаяние, флирт или Экспелиармус (я не сильна в этой катавасии), я прыгнула в окно, предварительно выбив его стулом, и повисла на занавеске. Она стала рваться, и я полетела вниз, приземлившись самым изящным способом: грохнулась в яму с отходами. Ну, знаете, отчаянные времена ждут наших отчаянных ращений. Мне могло ещё больше не повезти, и я бы разбилась, а учитывая, что я типа главный перс этой фэнтези стори, значит, вот. — Может, сходишь в душ, а то выглядишь неважно, да и запах уж-жас-с, — зажимая нос, отворачивается от меня Кэрри. — Меня это сейчас мало беспокоит, и вообще это хороший отпугиватель. Я б ещё для пущего эффекта в чесноке повалялась. Кэрри смотрела на меня, как на бомжа, что просил подать яхту. — Ну, может, всё же помоешься? — умоляющие глазки Кэрри не дадут мне покоя. — Л-ладно-о-о, но только если в святой воде. Кэрри стала сопровождать меня в ванную, хотя, скорее, тащить меня, как ослика. Она наполнила ванну и вышла, сказав, что потусуется в комнате, пока я тут отмываюсь. Почти завершив свои процедуры, я стала вылезать из ванны, как вдруг услышала голосок сирены и напряглась. О, нет, пожалуйста, пожалуйста, нет, не-на-до! И тут из ниоткуда вылезает покемон по имени Герберт. Мать его фон Кролик! Чтоб его черти задрали в жёстком порыве и вернули в шляпу, из которой вылез он и весь его вампирский патруль. — Ля-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а! Сук… Сук… Блядь, ёбнврот. — Вот чёрт, ни одной латыни не знаю, даже заклинаний от нечисти! Как же там было… Оминус изыди нахренус. Ко мне подскочил демон ночи в своих облегающих кожаных штанах и белой, нараспашку расстёгнутой рубашке. — Давай я помогу тебе, дорогая. В руках мочалка и полотенце. Вот кровосос! Он что, всё это время пялился, как я моюсь?! И мочалка была у него в руках, а я её искала! Вот же комар переросток! — Пшёл нах, бессмертная тварь! Пойди пососи в другом месте! И Герберту влетел керамический тазик, не знаю, откуда он взялся, но после и другие вещи, что попадались мне под руку, летели в Гербиртину. На мои маты вбежала Кэрри, завизжала, но не растерялась и, схватив тапок, стала бить Герберта, пока я, замотавшись в полотенце, оценивала картину. Смесь неудержимого ора и пиздеца… Ситуэйшн из этих ситуэйшнс.Тем временем группа поддержки.
— Ах, сынок, сынок, какой же ты ещё у меня незрелый. Сынок, сдавайся, тебе не победить! — граф торжественно злорадствовал своим благородным смехом, орошал окружность зоны досягаемости его сына. — Я не проиграл! Поражение не проигрыш, просто я оступился. Улыбка графа была насмешкой. — Ну, если подглядывания ты называешь «оступиться», то боюсь предположить, что будет твоим проигрышем, дорогой сынок. После посягательств на меня нагишом я поняла, что это всё — красная зона. Нужно валить да побыстрее из этого замка, но не всё так просто. Всё во власти этих комаров, кроме Кэрри, которая пока была со мной, в своём уме. Пришлось действовать как маньяк-убийца: вырубить всех участников, и вместе с Кэрри утащить по очереди из замка и ждать, когда они очнутся от чар вампирских. Дело было сделано, и мы уехали как можно дальше, хорошо, что у Кэрри есть права. Во время эвакуации тел произошло ещё кое-что. Первый Герберт вылез из спальни в одном халатике слегка на распашку и наткнулся на свою возлюбленную. Она лицезрела его во всём неглиже, закричала слова песни и сориентировалась прочь от него. — Твой пол мужской, какой отстой, моя любовь как страшный сон.<b>Акт 2, где граф всё же зажал героиню
Оп, героиня, стояла между статуей и картиной. Он лобызнул её почти что в губы, но и этого было достаточно, для того чтобы найти её везде, как маячок, стоило лишь прикоснуться своими холодными губами к её коже. — Эта девушка особенная, она не поддаётся нашим чарам, но это не беда — мы покажем ей нашу заинтересованность. — Нет, отец, я покажу ей свою любовь. — Сынок, ни к чему спешка, ведь теперь мы найдём её везде, — граф прислонил руку к губам, которые коснулись кожи этой девушки, и лукавая, хищная улыбка озарила его лицо, а прищур глаз стал зловещим, что не сулило ни лавров, ни загробной жизни. Лишь крошка Герберт нервно подёргивался от волнения перед будущей встречей с предметом обожания, что росло от неуклонного желания обладать.