Шедевр

На базе Трауна во Внешнем Кольце ЛаРон, пусть уже привыкший к присутствию трукри, обнаружил ещё больше инородцев, и это не переставало его удивлять. Их было множество — гуманоиды и негуманоиды, цивилизованные и полудикие существовали там на равных. Большинство этих рас он видел впервые, но чётко осознавал — если Траун выбрал их, значит считал их ценными союзниками, а его решение определённо стоило уважать. Но встречались ему и знакомые представители Внутреннего Кольца — куда реже, их были единицы — и в некоторых из них бывший штурмовик узнавал некогда самых изворотливых из разыскиваемых Империей преступников. На подходе к ангару истребителей он успел заметить несколько бывших криминальных авторитетов, идущих бок о бок с имперскими пилотами. Из их уст раздавались обычные разговоры — такие, какие ЛаРон привык слышать в Академии или на любой другой имперской базе. Обсуждали новые модели вооружений, пусть и нередко упоминая модификации чёрного рынка, и миссии, на которых недавно побывали. Всё как всегда — но всё же иначе. — Эй, там. Чего встал в проходе? — окликнул его раздавшийся совсем рядом женский голос, искажённый респиратором, за которым последовало недовольное бибиканье дроида-астромеха. — О, я просто осматриваюсь. Мой отряд только что прибыл… — ЛаРон развернулся и, увидев говорившую, запнулся от удивления. Лица её не было видно из-за маски, соединённой с видоизменённым шлемом, из которого спускались обтянутые неопреном отростки, присущие лишь одному виду в галактике. — Тви’лек? — Да ты сама вежливость. Имя и звание. — Дерик ЛаРон, дезертир. Траун пока не дал мне нового звания. — А, ты тот самый. Я много слышала о твоих ребятах, — её голос немного смягчился, и пилот открыла лицо. — Ну, привыкай, — она улыбнулась. — Здесь совсем другая Империя. — Более... справедливая, — согласился он и протянул ей руку. — Капитан Гера Синдулла, командир эскадры “Шедевр”, — тви’лек жёстко пожала её. — Уже видел наших “защитников”? — Они участвовали в битве при Польне? — Нет, мы летаем только в Неизведанных Регионах, — она панибратски похлопала его по плечу, приглашая войти в ангар следом за ней. Там, позади обычных СИД, ЛаРон сразу приметил группу необычных истребителей с тремя крыльями. При нём несколько пилотов загрузились в кабины — почти все они были инородцами и на каждом был свой уникальный вариант имперской брони, подходящий под параметры тела. — Враг обычно не ждёт от имперских истребителей, что они будут настолько мощными. В Центре о нас не знают. — Весьма впечатляет. Капитан Синдулла… кажется, я встречал ваше имя в списках лидеров альянса повстанцев. — Это было давно, — сказала пилот почти равнодушно. — Тогда он ещё даже не был альянсом. Разрозненные группы борцов за свободу. Я здорово удивилась, узнав, что они смогли взорвать Звезду Смерти. Прозвучит самоуверенно, но после нашего ухода там осталось мало хороших пилотов. Со стороны астромеха послышалось утвердительное механическое ворчание. — Как же вы оказались здесь? — спросил ЛаРон, но последние слова утонули в окрике возвышавшегося на трапе ближайшего истребителя трандошанца. — Капитан Синдулла, докладывает второй из двенадцати, “Чёрное крыло” к тренировочному полёту готово. — Спасибо, лейтенант, — тви’лек надела маску обратно и направилась к ведущему “защитнику”. — Спроси об этом как-нибудь в баре, — бросила она ЛаРону, прежде чем скрыться за стеклом “фонаря”. — Десятый уровень, третий передний отсек. *** Воспоминание, которым Гера делилась с отрядом “Карающей Длани”, с годами ничуть не размылось. Но краски его, когда-то болезненно яркие, сейчас потускнели и стали почти серыми. Растаяло сожаление и чувство вины, испарился гнев. То, что когда-то казалось непростительной ошибкой, непоправимым падением, теперь виделось лишь неожиданным, но самым верным поворотом в её судьбе. — Всё из-за искусства, — начала она, визуализировав миг, когда Траун присвоил себе наследие её семьи. А потом — и её саму. — С ним это всегда так. Он просто приходит и берёт своё. У тебя остаётся лишь два выхода, и какой бы ты ни выбрал, ты теряешь часть себя. Перед глазами стояла фигура Трауна, взирающего из окна её дома на разорённый Рилот. Его сожаления, пусть и произнесённые ледяным тоном, были искренними. А следом за ними — странное предложение, на которое она сперва ответила твёрдым отказом. Но лишь сперва. Чисс был терпелив и неустанно повторял одно и то же разными словами. Сначала россказни о новой, справедливой Империи, которую он начал строить в Неизведанных Регионах, перемежающиеся с необычными вопросами о культурных особенностях тви’леков, о которых раньше не задумывалась сама Гера, казались нелепыми попытками усыпить её бдительность. Но он продолжал пытаться — словно у него было всё время мира на это. — Я изучаю искусство войны и совершенствую его, — повторял он почти шёпотом. — Но ты… ты была создана войной. Неогранёный алмаз, неоценённый шедевр, пропадающий в руках невежд. Я не хотел бы оказаться тем, кто сломает стебель редкого цветка, выпалывая сорную траву. — Ты хотел бы быть тем, кто поставит его в питательную смесь и спрячет под стеклянным колпаком? — Нет. Не я удерживаю тебя здесь, — протянул он, кощунственно поигрывая в ладони её каликори. — Если ты уйдёшь от меня — больше никогда не будешь целой. Сейчас её сердце билось ровно. Но она помнила тот бешеный рваный ритм в груди каждый раз, когда её снова и снова отводили в выделенную ей комнату на звёздном разрушителе после того, как она пыталась драться, бежать и несколько раз даже плевала Трауну в лицо. Её держали отдельно от прочих в одиночном комфортном помещении и полной изоляции. Никаких новостей ни об Эзре, отчаянно попытавшемся спасти её и оставшемся в заключении на Рилоте, ни о “Призраке”, ни о других ячейках сопротивления. Зато — каждый вечер за сытным ужином — рассказы о новом порядке, более совершенном, чем невнятная борьба за свободу. О равенстве всех рас на службе новой Империи, чья судьба не лежала в руках одержимого властью ситха. Об изменениях постепенных, идущих изнутри, сулящих большую стабильность, чем отчаянная революция. О новом месте, которое она могла занять, если бы стала частью этого. — Он… ты же о Трауне, да? — переспросил Грейв, очевидно потерявший нить повествования. — Ага. Он увидел во мне произведение искусства, — она сделала глоток синтеголя, всё ещё предпочитая его знакомый мерзкий привкус множеству экзотических напитков из ближайших к станции миров. — Часто бывает так, что нам приходится делать выбор, с какой частью себя нам легче расстаться. Обычно он настолько простой и очевидный, что мы делаем его не задумываясь и у нас не остаётся времени на сожаления. Но Траун заставил меня подумать. Осознать в деталях, что я могу потерять, а что обрести, и взвесить всё… спокойно, — на последнем слове ровный голос Геры немного дрогнул. Боль от потерянной тогда части где-то в глубине всё ещё давала о себе знать. В её памяти встал размытый образ молодого джедая, мысли о котором когда-то наполняли её сердце теплом. Годами он был её надеждой и опорой, но трагическая встреча с Дартом Молом сделала его слепым, и она снова осталась одна с экипажем из растерянных детей, вынужденная всегда быть сильной. Её воля, её убеждения стояли одинокой скалой посреди океана речей Трауна, стачивавших её день за днём в мягкий песок, в мельчайшую пыль, которую он вымешивал в краску для полотна своей победы. И однажды, слушая, как его тихий голос зачитывает очередные сводки с рубежей Внешнего Кольца, никак не связанные с восстанием, она поймала себя на том, что увлечённо давала комментарии к выбранным построениям пилотов и ошибкам в их тактике и предлагала свои варианты действий в аналогичном бою. Делала то, что умела лучше всего. Траун одобрял её благосклонной улыбкой, и эта улыбка, когда-то казавшаяся ей самой жуткой в имперском флоте, наполняла её удовлетворением. А тускло светящиеся красные глаза, глядевшие на неё теперь даже в снах, стали единственными, в которые она хотела смотреть. — Не позволяй этическим сомнениям портить совершенство твоей стратегии. Художник не должен прерывать мазок лишь потому, что на его пути оказалось глупое насекомое. Пусть на полотне будут неровности — эти изъяны лишь подчеркнут его красоту. Когда звёздный разрушитель доставил их на секретную базу, и Траун представил её как лидера новой эскадры, в ней не было ни единого возражения. Не было их и тогда, когда чисс впервые провёл ладонью по её лицу, с той же трепетной нежностью, с которой он касался особенно ценных и хрупких предметов своей коллекции. А когда он пригласил её жить в свою каюту, где под защитой транспаристилового сейфа наследие её семьи стояло на видном месте, Гера ощутила облегчение и радость, стыд за которые скоро её покинул. — Повстанцы даже не знают, что я всё ещё жива, — её лекку чуть дёрнулись. Она сама также не знала, что произошло с теми, кого она когда-то называла друзьями, и успокаивала себя тем, что с ней остался её любимый астромех, пусть и прошедший через корректировку программы. — То, что я делаю здесь, намного реальнее, чем их надежды на свержение Империи. Хотя если они преуспеют — избавят нас от множества грязной работы. — Представляю, — усмехнулся Грейв, — убьют Вейдера, свергнут Императора, провозгласят Республику, и тут с задворок явится Траун в белом мундире и наведёт порядок. — Мы определённо должны на это посмотреть, — добавил ЛаРон. — Уверена, вы со своими бойцами будете в первых рядах, — Гера посмотрела на бывшую “Карающую Длань” через стекло бокала. Эти штурмовики были ещё одним ценным экспонатом в коллекции военного искусства, за которым Траун тайно охотился последние месяцы. Месяцы, которые она не могла видеть его иначе как в виде бесцветной голограммы, прерываемой множеством помех дальней связи, и была почти хозяйкой на станции, которую уже стала считать своим домом. Всё и все были здесь на своём месте, функционировали согласно замыслу творца, как детали, изъятые из одного механизма и вставленные в другой, более сложный и совершенный. Этот механизм работал, каждый день давая такие результаты, каких не могло дать её жалкое восстание, не принеся при этом несоизмеримых боли и потерь. Последняя потеря осталась для Геры далеко позади. Траун всё же поместил её под стекло, но смог сделать это так, что она совершенно этого не замечала. И теперь, направляясь в его каюту, она думала лишь о том, как он снова поймает пальцами её подбородок и скажет: — Я скучал по тебе, мой шедевр.