Цветы-солнышки

      Рейген медленно переводит взгляд с согнувшегося в поклоне чуть ли не пополам Шигео на пеструю картинку в его вытянутых, мелко дрожащих руках. И не может не улыбаться.       — О, сам нарисовал?       Моб нервно кивает, не разгибаясь. И повторяет, наверное, уже раз в четвертый:       — Спасибо вам, Наставник.       От «Наставника» Рейгена все еще с непривычки перетряхивает, но виду он, конечно, не подает. Чуть ослабляет узел галстука, поднимается из-за стола, в три шага добирается до Шигео, сжавшегося вдруг настолько, что хочется обнять, погладить по спине, шепнуть успокаивающе: «Ну и чего ты боишься-то так». Осторожно, чтобы не спугнуть, забирает из крошечных рук ярко раскрашенный плотный листочек. И улыбается еще шире. Цветы-солнышки, один большой, другой маленький. Рисует Шигео неважно, как первоклассник, даже в свои одиннадцать. Людей Шигео не умеет рисовать вообще. Но метафора не из сложных.       Что-то трепыхается в районе груди. Тепло, щемяще, тянуще. И Рейген не выдерживает, лохматит мягкие черные волосы всей пятерней. Этого мальчишку Аратака понимает через раз, а то и через два. Но в том, что подарок от души, сомневался бы только последний кретин. А кретином Аратака не был.       — Пойдем, купим рамку для него. И рамен поедим. Я угощаю.       Вывих не то чтобы сложный, но наступать больно, и Рейген нехотя закрывает офис на неделю вынужденного больничного. Шигео свой «отпуск» игнорирует и приходит к нему домой в первый же день. А потом и на второй, и на третий. Сидит на диване с виноватым лицом, как будто это его просчет. Как будто это он не досмотрел. И старательно чистит ножом яблоки. Получается криво – Шигео с трудом дается работа руками, но силу не использует. Упрямый. Или упорный – как посмотреть.       Мобу пятнадцать, по голове его уже не потреплешь, а иногда хочется до неприличия. Так, что самому страшно становится. Он обещает заходить в «Консультацию», не каждый день и даже не каждый месяц, проведывать по старой памяти. Но спустя полгода после официального «ухода» начинает появляться там все чаще и чаще. Сначала раз в неделю, потом раз в два-три дня. А теперь Моб сидит с Рейгеном постоянно, когда не в школе – до увольнения и то реже показывался. Аратака в шутку как-то предлагает ему возобновить зарплатные отчисления. Шигео краснеет и отказывается. Но приходить не перестает.       Горшочек с помидорами черри вызывает у Моба нездоровый интерес. Такой же интерес он теперь вызывает и у Рейгена: Шигео подозрительно розовеет, глядя на яркие и круглые, но все еще не очень съедобные томаты, и старательно избегает смотреть в глаза после этого какое-то время.       Аратака все еще не до конца понимает Моба. Но пытается понять изо всех сил. Себя понять он тоже пытается. С тем же успехом.       Шигео протягивает тарелку. Дольки чищеного яблока лежат ровным кругом, как лучики солнца. Или как лепестки.       Рейген смотрит и улыбается.       Шигео девятнадцать. А краснеет он все так же, как и в одиннадцать. Рейген не понимает, почему думает об этом сейчас. Он, оказывается, вообще в этой жизни ничего не понимает. Не понимает, почему сам краснеет едва ли не больше Моба. Не понимает, почему сердцебиение набатом отдается в висках, горле и даже вспотевших ладонях. Не понимает, почему ему так хорошо.       Или, кажется, понимает.       Шигео стоит перед ним с ярким букетом. Герберы. Цветы-солнышки. И улыбается. А Рейген не может и не хочет не улыбаться в ответ.       — Пойдем, купим вазу для них. И рамен поедим. Я угощаю.