***
Кихен всегда думал, что незаметно сбегает от Хозяина к Иму, с лукавым взглядом говоря о том, что тот не так внимателен и строг, как шепчутся почти неслышно о нем остальные заблудшие. А Чангюн с улыбкой перебирал раскиданные по его коленям пряди пепельных волос и думал о том, что Ю вряд ли обрадуется, узнав, сколько и что ему приходится заплатить за это невинное времяпровождение. Но он явно не готов упустить хоть один момент, подарив это время кому-то, заплатившему большую цену. Кому-то, кто не будет мягко оглаживать гладкое лицо, проводить совсем невесомо по бледным губам, покрытым ярким тинтом для иллюзии жизни, разговаривать с ним обо всем и ни о чем. Заблудшие — не люди — игрушки для достаточно богатых и тешущих сексуальное самолюбие даже в такое время. Говорят, именно сейчас не то время, чтобы извращаться с людьми. Они говорят, утешают себя в мыслях, с садистским удовольствием сжимая в руках белоснежную кожу, врываясь в полупрозрачное тело и заставляя упиваться болью. Заблудший — тот, кто не жив и не мертв; кто прекрасен телом без чернеющих пятен и ужасен душой, видевшей взрыв в непосредственной близости и получивший от выживания только судьбу подстилки для более удачливых. Чангюн, каждый раз с трепетом и дрожащими пальцами снимая латексную маску с зажмуренного лица Кихена, думает не о том, сколько он заплатил за минутную прихоть и отдых Ю, а о том, что заблудший не должен быть так эмоционален и чувствителен. Словно, срывая эту маску, он высвобождает его из оков и позволяет глотнуть свежий воздух, которого в этой зиме нет. Но практически всем призрачным жителям «Храма» на это все равно: слой за слоем лишь маски, лица вовсе нет. Им давно глаза и разум выжег искусственно созданного солнца для избранных ласковый свет. Эта зима поменяла слишком много. Чангюн мог лишь догадываться, что однажды тот, кто был всем, станет никем. И что малознакомый хен, отправляясь за покупками подарков к Новому году, станет свидетелем взрыва, окунется во вспышку и выживет благодаря воле Хромированного Бога, коим обозвали неизвестную устойчивость к радиации. Это станет приговором еще для сотен некогда людей. Никто и не помнит, когда это обыденное слово станет применяться крайне осторожно к каждому, кто был до взрыва человеком без обязательства доказывать это. Кихен стоял, покрываясь, как чешуей, белоснежной кожей и мог лишь быть немым свидетелем. Над белой землей колыхалась тьма, а полумертвые обугленные люди пытались найти спасение подальше от «проклятого» — того, чьи волосы от ужаса поседели за пару минут. Лишь позже, возвращаясь неизвестно куда, Кихен в общей панике людей сможет найти уцелевших Хенвона и Хосока. На его голос повернется лишь Че с поражением на лице и белыми глазами, ослепшими от вспышки. А Хосок, остервенело трогая кровоточащие уши, кричал. Черные пятна расползались по их прижатым друг к другу голым плечам, которые не закрывали ошметки одежды, оставшиеся после ударной волны. Кихену эти белые глаза, оглушающий крик и бездна одна на двоих не дает спать. А Чангюн — панацея. Его руки мягкие и теплые, улыбки нежные и добрые, а рассказы всегда интересные и веселящие. Потому что он тот, кому повезло, у кого в памяти и сердце не сохранились моменты с взрыва; он его не видел, не прочувствовал, до него дошли лишь отголоски и эта атомная зима. Но Кихен все равно, пусть изредка, хмурит брови при младшем. Им разглаживает полоску между ними, а после отводит взгляд. Он всегда умел выдерживать любые эмоции и всплески чувств, но взгляд Ю был чем-то исключительным. — Говорят, если думать о плохом, оно обязательно произойдет, — хрипло и с большими паузами в словах. Он не уверен, что должен был это говорить, а потому совершенно не знает, как закончить. Но Кихена от собственных мыслей, которые сопровождают его и без того постоянно в стенах Храма, хочется отвлечь безумно. Старший всегда говорил, что ему нравится голос Има. — Но это нас не касается, — вероятно, почувствовав замешку Чангюна, Кихен продолжил сам. Он всегда помогает ему во время этой зимы. — Потому что хуже уже не может быть. Чангюн усмехается и думает о том, что эта тьма принесла ему Кихена. Кихена, от которого отвернулись все, включая него самого. Пусть Им и не оголяет руки старшего, не просит надеть что-то с короткими рукавами, он, оглаживая худые запястья через тонкую ткань натянутого по костяшки свитера, отчетливо чувствует глубокие рельефы. Знаки сломленности и неподчинения судьбе, которую опрометчиво считали счастливой. И лишь после, когда всем стало ясно, что кроме нетронутой внешней оболочки и разрушенной душевной организации, у них не осталось ничего, отличающего от других, их судьба определилась не лучшим образом. У них — лучшие апартаменты и самая вкусная еда, но рабские условия и насмешливые косые взгляды. Но Чангюн не хочет насмехаться над Кихеном. Он обводит ногтем ментальные линии между еле заметными родинками на шее и видит, как эти полосы приобретают розоватый оттенок. Признак того, что Ю все еще жив, и в нем течет такая же красная кровь. — Минхек сказал, что у нас тоже есть свои черные пятна, — Кихен приподнимается с колен и садится вплотную напротив Чангюна. Приподнимает чужую футболку, прикасаясь холодной рукой к напрягшемуся от перемены температуры животу, и ведет вверх. Прямо туда, где кожа наиболее чувствительна; к хаотично расплескавшейся черноте на груди. — Они внутри: на обратной стороне сердца, с изнаночной стороны нашей души, — идеальные, как и все во внешней оболочке Кихена, ногти с нажимом полосуют тончайшую кожу, которая поддается напору, выпуская на пальцы и белую футболку струйки крови. Чангюн не может вздохнуть; задыхается, когда Ю размазывает ее по своему лицу и губам, слизывает почти синеватым языком остатки и приближается вплотную — глаза в глаза, одно дыхание на двоих, оседающее на коже. — И эта чернота так же чувствительна, как и твоя, Чангюн-и. Я тоже умею любить. — Я знаю, хен. Вкус собственной крови отдает терпкостью и, совсем отдаленно — металлом. А губы и язык Кихена неожиданно теплые и мягкие; руки нежные и нетерпеливые, когда с толикой отчаяния срывают вещи с Чангюна и хватаются за оголенные участки, покрывшиеся мурашками. Обоюдная зависимость и новые взгляды друг на друга: Чангюн не так холоден и отстранен, когда с упоением наполняет чужое тело, такое отзывчивое и полное желания. Желания избавиться с помощью младшего от тех пусть и редких, но отпечатывающихся мерзкой липучей осязательной памятью, прикосновений других людей. Иногда Кихен не успевал избежать этого, но Иму он никогда про это не расскажет. Потому что Чангюн восхищен Кихеном без издевки во взгляде и зависти; берет все, что Ю позволяет взять: тело, душу, сердце и разум, пелена и туманность которого сравнима лишь с тем смогом, застывшим над землей. Он, как мозг не дает здравому смыслу проникнуть в мысли, не позволяет солнечному свету пробиться сквозь тьму. Вечные сумерки, отпечатавшиеся на пустынных улицах и в головах людей, давят беспощадно, но сумевшие выкарабкаться с помощью друг друга Кихен и Чангюн упиваются близостью тела и души: горячо, безрассудно и до ужаса правильно. — Я очень давно этого хотел, — тинт и кровь в буйстве чувств сошли с лица, но Кихен все так же красив. Возможно, даже больше, потому что сверкает яркими глазами, горячо дышит в шею и улыбается. — Секса? — Любви, Чангюн-и. На улице — атомная зима, а в кровоточащих сердцах оттаявшие ледники. Вероятно, люди — болезнь на коже Земли, но каждый даже сейчас хочет найти того, кто станет своим. Человечество обозлено из-за паники друг на друга, однако каждый по отдельности пытается выстроить новый мир для себя. Для будущего. Туманного и безнадежного. У Хенвона и Хосока одни глаза и уши на двоих, а Кихен этой же ночью оставит себе неизгладимые грубые шрамы на щеке, шее и ногах. На самых видных местах. Такого не продать даже в маске, лишь можно оставить умирать на улице. Но Кихен счастлив. Потому что у них с Чангюном одно сердце на двоих. Человечество выстроит новую цивилизацию для светлого будущего, но они уже не увидят его. Ни солнца, ни голубого неба над головой, ни зеленой травы. Но пообещают друг другу, заглядывая в глаза, что ярче всего в этой зиме, встретиться в следующей жизни, более светлой и радостной, и вместе сходить за подарками на новый год.Самые прекрасные цветы растут из грязи, Самые прекрасные люди — это мрази. Самые падшие женщины неприступны, Самые благие деяния преступны.