Пряничный Дом

Проклятие!

      Гретель крепче сцепляет зубы, сдерживая яростный крик, рвущийся наружу, и отчаянно сжимает рваную рану на шее Ганзеля. Та истекает кровью, проливается на землю сквозь сжатые пальцы, красными каплями застывая на тёмной траве. Где-то рядом корчится в предсмертной агонии старая карга-ведьма (задавшая такого жару, какого ещё ни одна молодая не задавала), но её кровь гуще, чернее, она отравляет всё, на что попадёт. Рукав кожаной куртки Гретель тоже отравлен. Шипит, словно бы на него пролили кислоту, и кусочек за кусочком разъедается, оставляя на её руках волдыри. Гретель едва ли чувствует свою боль, едва ли чувствует что-то, принадлежащее ей.       Она чувствует боль Ганзеля.       И совсем не чувствует, как покрывается волдырями её кожа.       Руки Гретель все в его крови. В ярких алых каплях, светящихся под Луной. Ганзель едва дышит, — не может иначе из-за разодранного горла — и его хриплые вдохи-выдохи окончательно перекрывает предсмертный вой ведьмы. Очередной ведьмы, убитой братом и сестрой. И, скорее всего, последней ведьмы, которую они убили вместе.       Гретель не хочет об этом думать. Не сейчас. Не хочет думать, что однажды ей не придётся никого представлять. Только представляться самой.       «Меня зовут Гретель, а это мой брат — Ганзель».       Гретель нервно улыбается, чувствуя, как слёзы текут по её измазанным щекам. Ведьма затихает, и девушка слышит дыхание своего брата. Тот словно бы не видит её, и взгляд его направлен туда, за изнанку миров. Но глаза не стеклянные, они всё ещё живые. Ганзель живой. Гретель знает, что ненадолго. Гретель ничего не может с этим поделать. Лишь прижаться губами к тыльной стороне его ладони, безмолвно прощаясь.       — Гре… тель, — хриплый звук словно выталкивается из его горла, и Гретель рыдает, прижимая всю ту же ладонь к своей щеке. У Ганзеля мозолистые пальцы, не чета изнеженным рукам горожан. Девушка никогда не видела таких рук. Ни у кого. Только у него, у Ганзеля. У брата, который умирает у неё на руках, а она ничего не может с этим поделать. — Я… снова ви…жу е… го. Пря…нич… ный д… ом.       Гретель невольно улыбается, прикрывая глаза. Перед её взором тоже Пряничный домик. И спина любимого старшего брата, ещё не такая широкая и совершенно не мускулистая. И его невероятные руки. Ведьма. Страх, что Ганзеля убьют и сожрут, а потом станцуют на косточках. А потом — страшный визг ведьмы, засунутой в печку и горящей заживо.       — Он всё такой же красивый? — голос девушки срывается, и она открывает газа, с содроганием смотря на бледное лицо брата. Тот щурится, а потом неожиданно улыбается, и эта улыбка — самая чудесная из тех, что Гретель когда-нибудь видела.       Пусть и губы его покрыты кровью.       — Не… вероят… ный, — Ганзель кашляет, захлёбывается собственной кровью, и Гретель чувствует, как сердце пытается проломить её грудную клетку. — Я… бу… ду жд… ать те… бя т…ам.       Ганзель смотрит на неё, и с уголка его губ льётся кровь. Стекает по щеке, прячась в коротких волосах. Гретель видит, как его глаза стекленеют, и отчаянно льнёт к потяжелевшей ладони на своей щеке, не желая её отпускать. Не желая отпускать его. Гретель не чувствует его боль. И это самое страшное, что могло бы быть.       — Ганзель?.. — девушка зовёт. Всё равно зовёт, хотя в полной тишине уже не слышно его рваного дыхания. Гретель чувствует, как в горле застревает ком, и выпускает кисть Ганзеля из своих рук. А потом ложится рядом с братом, устраивая голову на его окаменевшей груди, и прикрывает глаза, замирая. Кажется, она слышит стук его сердца на периферии сознания.       Но на самом деле это всего лишь они стучатся в Пряничный Дом в далёком прошлом.