герой моих детских снов

Лего знает, что люди для него – чертова трясина, что в его голове, сердце уже гребанная коллекция, перебирай – не хочу. Он прижимает к груди, сжимает в израненных пальцах тонкие листы фотографий, не может удержать в руках целый мир, как другие. А хочется. Лего освобождает гигабайты места, забрасывая себя: прорастет, что прорастет, с богом − или кто там с ними играется. Роуз осуждающе смотрит, как он приканчивает пятую кружку эспрессо. Лего читает по ее глазам: «Не на работе же». И подмечает, красивая. Стальной хваткой сжимает запястье, к полудню наверняка расцветут синяки, благо напульсников еще целая коробка в подсобке. – Все равно посетителей нет, – глухо цыкает. В такую рань людно только в кабаках и баре напротив. Лего вздрагивает от мелодичного звона дверного колокольчика – это приговор, не иначе – и утыкается носом в ноутбук. Надежда на тихую смену медленно развеивается призрачной дымкой, главное – не поднимать глаз, не акцентироваться на мелочах, человеке, быть вообще не здесь, господи – затянет. Лего утыкается в бесконечные колонки цифр, – пальцы едва попадают по клавишам, уши горят, пока чужой взгляд благосклонно прожигает рыжую макушку. – Латте, пожалуйста. Чертова трясина, чертов график, чертовы люди. Лего отстраненно смотрит, как программа летит к чертям. Ошибка, а как иначе. В кофейне оглушительная тишина, или все настолько плохо на третьи сутки, Лего не знает, но чувствует, как внутри разгорается гнев, подпитываемый удивительной опустошенностью. Он поднимает глаза, и сердце падает куда-то вниз. Там, за окнами цветет сирень. Профессор Моно был чудаковатым выдумщиком, зато для студентов – своим в доску, только морщины выдавали с головой. Лего с подозрением косится на яркий, аляповатый рюкзак, щедро усыпанный значками и брелоками, на безразмерную толстовку, высокие кеды – и не понимает, что его с _ним_ связало. Господи, ему определенно нужна дополнительная порция кофе. Люди – это одна сплошная трясина, а он очевидный самоубийца, раз идет на такое. Лего знает, что он приходит сюда по средам и пятницам каждое утро – в его смену, выпивает чашку излишне сладкого кофе, – пробовал, гадость, перебирает конспекты тонкими пальцами и улыбается. Роуз, наверное, души в нем не чает, Лего не признается себе, что – тоже. Он сжимает в ладони новую фотографию, оправляет ее в рамку и знает – ничего не получит взамен. Привык. Лего знает, что у этого человека значки на все случаи жизни, что он всегда забывает зонт, поэтому приходится таскать тяжесть с собой, что зрение у него ни к черту и аллергия на шерсть. Можно сворачивать горы, как раньше, ради кого-то, а не ради себя, можно играть в неприязнь и ненависть, можно вернуться к обыденному – будто он уходил. Острый локоть Роуз неприятно колет где-то под ребрами, Лего ворчит. Уже прошло три недели с продутого спора, а убирает сервиз со стола профессора все равно он, слушает болтовню перед кассой – тоже он, не то, чтобы это не импонирует. Лего не позволяет себе расслабиться, забыться, даже если очень устал. Профессор играет со стратегией, тактикой, не прет, как он, напролом. Лего сжимает в ладони очередную цветастую бумажку с номером, вкладывает ее в пузатый блокнот.