В пустом театре.

Он всегда любил театр после спектаклей: когда затихало последнее эхо аплодисментов и шагов зрителей; актеры, тщательно смывшие грим и нарисовавшие новые, не такие усталые, лица, разъезжались в сторону клубов или своих квартир; работники сцены разбирали декорации и убирались в зале. Вот и на сегодня хлопнула в последний раз входная дверь, и театр замер до наступления нового дня. Саша медленно шел коридорами, стараясь даже дышать через раз, словно боясь разбудить кого-то или что-то… В замершем театре останавливалось время. Иногда мелькала мысль, что вот сейчас зайдя в зал, на сцене театра в тысячах километрах от его родного, в сотнях лет, он увидит Шекспира, задумчиво вышагивающего, шурша пергаментами, на которых линиями чернил запечатлен шедевр. Проходя мимо дверей в зал, Саша слегка замедлил шаг, прислушиваясь, а вдруг… Не сдержав слишком громкий в пустом фойе смешок, он прошел дальше. - Глупости, Петров, рождаются в вашей слишком буйной голове, - ехидство худрука сложно повторить, но Саша старался. Ему хотелось уловить ту тонкую смесь лукавства и сарказма, которую часто слышал в голосе Олега Евгеньевича на репетициях. Несколько поворотов, и он замер перед дверью в кабинет художественного руководителя театра. Он помнил и сумасшедший восторг, когда Олег Евгеньевич пригласил его в свой театр, помнил ужас и разочарование, когда тихий спокойный голос как-то сказал: «Саша, это всё не то». До генеральной репетиции тогда оставалась неделя. Костюмы и декорации были готовы, а актер главной роли был не тем. Саша иногда врывался в кабинет без стука, порой в середине сложного разговора, и с яростным восторгом "Это будет бомбическая штука!" всовывал сценарий в руки Меньшикова. Он приходил сюда, и когда не знал, как сформулировать идею. Потом - не понимая, где он может ее реализовать. Его выслушивали, куда-то звонили, помогали и предлагали. Поддерживали всегда. На многое Саша решался только потому, что знал - есть тот, кто верит в него, даже когда он сам опускал руки. Постучавшись и не дожидаясь ответа, он зашел в кабинет. - Сейчас, Сашка, мне надо еще немного поработать иначе в следующем месяце… - Олег не договорил, снова углубляясь в свои бумаги. Саша печально улыбнулся, покачал головой и повернулся к столику, на котором стояло все для приготовления чая и кофе. Таким Олега мало кто видел - сбросившего маску уверенного и всё знающего руководителя, уставшего и полного сомнений. Ему решения тоже не давались легко, Саша очень хорошо знал цену всех изменений в театре. Знал, сколько бессонных ночей проведено в расчетах и придумывании аргументов; сколько сомнений высказано; какие спектакли решалось убирать из репертуара, какие ставить; кого приглашать в труппу, а с кем прощаться. Угрозы, шантаж, проклятия - чего только не звучало в этих стенах. Иногда Саша, как и весь театр, слышал их лично, иногда ему пересказывали в лицах за бокалом вина или чашкой чая. - Я могу помочь? - Саша аккуратно поставил чашку на стол перед Олегом. - Просто побудь здесь, - покачал головой тот. Мягко коснувшись его плеча, Саша отошел. Завтра Олег снова станет Олегом Евгеньевичем - суровым руководителем, требующим от своих актеров столько же, сколько требует от себя. Его любовь была беспощадна. Чем сильнее он любил, тем больше требовал, и тем больше отдавал в ответ. Мечтать о невозможном. Добиваться его. Саша широко улыбнулся. Свое невозможное он уже получил. С огромной гардеробной, в которой исчезали и время и Олег, с перстнями, лукавыми улыбками, громким «Да какой ты нахрен актер, если…» и … Теплая ладонь легла на плечо. - Пошли домой. Всё остальное завтра. Своё получил, осталось их общее.