***
Юри не знал, о чём орал… кхм, пел Виктор. Но, несомненно, речь шла о том, что глубоко тревожит таинственную русскую душу. Предположения о происходящем у Кацуки имелись. Неспроста же Никифоров ушёл за полночь из их номера, да так, что удар дверью слышало всё крыло гостиницы. Юри понимал, что расстроил Виктора, знал, что виноват, но подойти, чтобы извиниться, решимости не хватало. А тревога за русского, находившегося в состоянии сомнительной адекватности, не позволяла оставить его одного. Так Кацуки, соблюдая дистанцию, бродил по темным улицам за яростно пинающим пустую консервную банку Виктором, с обливающимся кровью сердцем смотрел на выкрутасы Никифорова на льду, старался не потерять его среди толпы в торговых центрах и на многолюдных проспектах. День клонился к закату, когда Никифоров оказался у гостиницы. Возможно, он устал бродить бесцельно, а, может, простил своего подопечного. В последнем Кацуки сильно сомневался, но так хотелось думать, что Виктор вернулся к нему, к Юри, а не потому, что разбил ноги. Разбил… А сам Кацуки стал бы возвращаться к тому, кто разбил ему сердце?.. «Виктор, давай расстанемся!». «Нет, Виктор, останься со мной!». «Всё же нам нужно расстаться, Виктор!» Собственные слова эхом стояли в ушах. Японский фигурист покраснел и уткнулся лицом в ствол дерева, за которым прятался. Впрочем, нужды в том не было — наблюдаемый объект давно скрылся в ярком нутре отеля. Вот только теперь Кацуки не пошёл следом. Как ему разговаривать с Виктором? Как смотреть ему в глаза? А русский вообще захочет взглянуть на него? Стыдно, неловко, страшно. Сколько ещё Никифоров будет ему всё прощать? Сколько продолжит смотреть влюблёнными глазами аля-Маккачин? Кацуки отлепился от дерева и побрёл прочь. Как серебряный призёр, он обязан сейчас находиться на фуршете, но как Юри он не желал никого видеть, тем более — улыбаться на камеру. Японец чувствовал себя даже не уставшим, а измотанным. На износ. Кацуки запрокинул голову, силясь разглядеть в темноте покрытое облаками небо. Которая по счёту бессонная ночь? Кажется, третья. Сил не осталось. Холод снаружи наконец добрался до пустоты внутри. Надо идти в гостиницу. Но там Виктор…***
Английский язык бармен либо не понимал, либо не хотел понимать, поэтому Кацуки, жутко стесняясь, попросил воды по-русски. Слово он хорошо запомнил, безошибочно выделяя его из стонов Виктора, часто обессиленно висящего на бортике после тренировок. Улыбка, точнее оскал бармена заронила тень сомнений, что заказ был правильно понят. Но раздеребаненные чувства заткнули голос рассудка, и Кацуки смело опрокинул в себя поданную стопку. «Почему так мало? Русские же щедрый народ…» — дальше додумать почему бармен пожалел для него воды Кацуки не смог: горло запылало, в желудке проснулся атомный реактор, слёзы брызнули фонтаном. Участливый бармен сунул в открытый рот фигуриста солёный огурец и одобрительно хлопнул по плечу. Следующим в руке оказался стакан с янтарной жидкость. «Чай!» — обрадовался наивный японец и вновь приложился залпом, надеясь запить адское пекло от водки. Мир перед глазами поплыл…***
Тело, фэйсом пристроившееся на стойку, признаков жизни не подавало. Бармен пожал плечами и не стал беспокоить иностранного клиента. Заказ оплатил, не буянит, и то ладно. А то, что «поплыл» после первой рюмки… так думать надо, водку заказывая! Сам же Кацуки блаженствовал. Продрогший организм наконец-то согрелся, а в голове стало пусто-пусто. Представление о проблемах, как и о времени, скрылось в туманной дали. Японца абсолютно ничего не беспокоило. Казалось, дзен наконец достигнут. И в этом состоянии хотелось быть эоны. Юри захихикал, вдруг почувствовав, что взмывает в воздух. Он не помышлял стать воздушным шаром, но так ему тоже нравилось. — Эй! Что, раз фигура звание свинки не оправдывает, так ты решил упиться до поросячьего визгу?! Удерживаемый в вертикальном состоянии за ворот, Кацуки флегматично осмотрел пылающего гневом Плисецкого и вновь захихикал. — Феечка… — Чего?! — взревел Юрий, сжимая кулак для удара. — Юр, звони Виктору, — Алтын вклинился между, ограждая Кацуки от люлей. — Да я ему…! — Не кричи, пожалуйста, Юрио, — поморщился Кацуки, — А то у меня голова заболит… — У тебя сейчас не только она болеть будет! — Плисецкий покраснел от гнева. — Какого ты здесь забыл?! Ты вообще понимаешь, в какой стране и каком заведении ты находишься?! Жить надоело?! Ты хоть представляешь что за переполох устроил Виктор?! Но Кацуки не представлял. Он вообще не слышал ничего, ибо, склонив голову, задремал.***
Кацуки Юри ненавидел командировки. Он вообще не любил выбираться за пределы города, но поставки нужно было проконтролировать, да и с начальством не поспоришь. К счастью, справился быстро, поэтому домой возвращался на неделю раньше. Кутаясь в тёплый шарф, Кацуки бессознательно старался затеряться в разношёрстной толпе Шереметьево, хотя кому какое дело в международном аэропорту до иностранца? Отправляясь на регистрацию, он выдохнул — почти спокойно, почти удовлетворённо. Чуточку обречённо. — Извините… — Кацуки несколько раз уклонялся от несущихся стремглав опозданцев, и ненароком попал во встречный поток прибивших пассажиров. — Изви… Виктор?.. — ошеломлёно выдохнул Юри, столкнувшись с мужчиной. Он не ожидал. Он избегал любых упоминаний о фигурном катании, вообще спорт обходил по дальнему меридиану. Приложил все усилия, чтобы забыть, чтобы никогда больше не столкнуться с Никифоровым, и вот… После стольких лет, когда, казалось бы, всё в душе утихло, столкнуться в аэропорту. Так глупо… Юри не ожидал увидеть… такую реальность. Иногда, в часы слабости и помутнения, Кацуки позволял себе пофантазировать о том, каков сейчас Виктор. Как его точёная фигура обрела статность, как голос стал ещё бархатнее и ниже, а яркий огонь взгляда сменился спокойным пламенем мудрости прожитого, тонко подчёркнутого серебром на висках. Да, Юри понимал, что за прошедшие годы они не молодели, но… Но в реальности перед ним стоял не тот человек, которого он знал и любил. Никифоров словно погас. Он обрюзг, ссутулился, а на лице извечно застыла кисло-скептическая маска. — Юри… — на миг лицо Виктора озарилось радостным удивлением, но горечь тут же заняла привычное место. — Зачем ты приехал? Мы двадцать семь лет не виделись… — Я… — Забавно. Двадцать семь. Мне было столько же, когда мы расстались. Помнишь, в гостинице, после Гран-при? — Я… — Хорошо выглядишь. Как ты жил, Кацуки Юри? Ты сменил номер телефона, удалил страничку в соцсети, из дома убежал, дабы я не нашёл тебя. Самолично всё решил… Лишил меня… Я даже не мог отправить тебе поздравление к праздникам! — Виктор резко отвернулся, жалея, что сорвался на эмоции. — А я устроился в офис… Слова вылетали сами, Юри был лишь немым зрителем самому себе, но он знал, всё произносимое — правда. — Ничего особенного, знаешь, обычная канцелярская работа. Женился. У меня сын и дочка. Старший учится на юриста, а младшенькая мечтает стать актрисой. «К счастью, фигуристом никто не захотел стать…» — но эти слова Кацуки проглотил. — А ты, Виктор… Ты…? — Идём! Никифоров железными тисками ухватил японца за руку, увлекая за собой. Кацуки растерялся. Люди, коридоры, такси, заснеженная улица — всё мелькало, словно марево во сне, картинка прояснилась, лишь когда за его спиной глухо щёлкнул замок. — Ты хотел узнать? Так смотри! Юри вжался в дверь, отказываясь верить в реальность происходящего. Он и дышать не мог заставить себя. Со всех стен на него смотрел он сам. Но не канцелярская крыса, коей он стал, а прошлый, молодой он — фигурист Кацуки Юри. Жесткая усмешка исказила некогда красивое лицо Никифорова: — Вот так и живу. Тем, чем мы с тобой были. И тем, чем могли бы стать. Виктор кивнул в сторону стопки газетных вырезок, громоздящихся на журнальном столике. Множественные заголовки вещали о эпохе тренера Никифорова. Виктор больше не катался. Но гонял по льду других. Его подчинённые раз за разом занимали призовые места. По факту, он стал монополистом в фигурном катании, соревнуясь сам с собой. Юри затряс головой, отказываясь верить. До боли зажмурил глаза, но вместо кругов под веками возникли живущие на постерах призраки прошлого. — Виктор… — Почему, Юри? За что ты так со мной поступил? — Никифоров стиснул плечо японца, больным взглядом шаря по его лицу. — Я… я… — Исчез из гостиницы, оборвал связь со всеми. Меня из жизни вычеркнул на корню. Почему? Если ты хотел порвать со мной, то неужели я не достоин был хоть пары слов объяснения, а, Юри? Ты хоть раз задумывался о том, каково мне было — пережить то время? — В сердцах Виктор пнул столик, обрушив на пол бумажную лавину. — Ученик бросает тренера сразу после соревнований. Любимый исчезает без следа, — интонации словно озвучивали скандальные заголовки. Кацуки закусил губу, резко запрокидывая голову, но слёзы сдержать не удалось. — Прости… Я не… — Все твердили — ты меня бросил. А я никому не верил. Ты же не мог так со мной поступить! Я боялся, что тебя похитили, что кто-то наговорил тебе дерьма, что ты ударился в очередную блажь… Боже милосердный, что произошло, Юри? Ответь! — Никифоров порывисто обнял Кацуки. — Пожалуйста, ответь… И Юри Кацуки не выдержал — слова и слёзы хлынули, как талые воды прорывают плотину. Безостановочно и беспощадно. Юри говорил обо всём, что долгие годы прятал на задворках сознания. Объяснял, упрекал, оправдывался, кричал. Никифоров слушал молча, и ласково, до нервного срыва ласково, поглаживал по волосам. — Знаешь, о чём я сожалел больше всего? — сказал Виктор, когда Кацуки затих. — Что мы так и не смогли поговорить. Что я не успел рассказать, объяснить тебе, что ты для меня значишь… Никифоров потёрся носом о висок Юри, щекоча тёплым дыханием. — Какой же ты всё-таки дурачок, мой Кацуки Юри. И я так сильно люблю тебя. — Я тоже… люблю, — Кацуки поднял голову, набравшись храбрости встретиться взглядами. — Я не смог забыть тебя, Виктор. — Это стало бы смертельным ударом по моему самолюбию, забудь ты меня после рюмки водки и глотка коньяка. — Никифоров улыбался так знакомо — открыто и тепло. — Ась? — Юри, алкоголь тебе противопоказан. В любых дозах. Особенно, если меня нет рядом, — Никифоров лёгким поцелуем прижался к виску японца. — В-в-виктор? Кацуки ошарашенно оглядывался. Всё та же квартира, те же постеры на стенах, вот только рядом — молодой Виктор. — Похоже, ты наконец-то протрезвел. — Что происходит?! — Ничего, — весело откликнулся русский. — Лежим вот, ждём, когда ты в себя придёшь. — Как лежим?! Кацуки нервно подпрыгнул, но сильная рука Виктора прижала обратно к постели. — Спокойствие, друг мой Карлсон, иначе тебя опять заштормит. — Где мы? — жалостливо зашептал Юри. — Почему?.. — Совсем ничего не помнишь? — обречённо вздохнул Никифоров. — Соревнования закончились, ты взял второе место, фуршет прошёл мимо нас поскольку кое-кто сбежал и нализался в одного, а когда все стали разъезжаться — я привёз никакущего тебя в свою квартиру. Где ты и отсыпаешь, прошу заметить, вторые сутки! У Кацуки округлились глаза. Серия нечленораздельных звуков подтвердила глубину шокового состояния. В итоге Юри не нашёл ничего лучшего, чем ткнуть пальцем в сторону их многочисленных фото и вопросительно пялиться на Никифорова. — А, это? — мечтательно улыбнулся Виктор. — Для вдохновения. Смотрю — и новая программа сама в голове рождается. — С ума сойти можно… — буркнул Кацуки, с силой потирая лоб. — Никогда больше не притронусь к русскому алкоголю. Юри всё ещё опасался, что происходящее окажется очередным сном, и он очнётся в той ужасающей реальности со сломанными судьбами. Интересно, разве такое могло приглючиться само по себе? Может, это было видением из будущего? Может, добрые ками за какие-то заслуги дали Кацуки ещё один шанс, показав всю жестокость одного единственного ошибочного решения? Может… — Юри, — Виктор плотнее сгрёб Кацуки в объятия, — что тебе виделось? Никогда не слышал, чтобы ты столько говорил. И я мог только сожалеть, что не понимаю японский… — Виктор… — Кацуки судорожно вздохнул и осторожно спросил: — Почему ты выходишь на лёд? Никифоров отстранился и удивлённо взглянул на любимого. — Ничего себе, Юри! Такого вопроса от тебя я не ожидал. Я же рассказывал… — Нет, нет! Не это! — перебил Кацуки. — Я хочу знать настоящую причину, — тихо закончил он, проникновенно вглядываясь в глаза русского. Никифоров замер. Несколько мгновений он балансировал, сомневаясь, и это отлично читалось в его взгляде. Наконец, Виктор улыбнулся и сказал: — Что ты знаешь о двойных звёздах, Юри? — Ась? — опешил Кацуки. — Очень горячие и яркие звёзды часто находятся в паре. Мы способны на многое, но поодиночке… выгораем. Тогда как тандем многократно умножает наши возможности и величие. Союз порождает всё более и более яркое сияние, открывает такие возможности и пути, что никогда не пройти одному. — Виктор, я тебя не понимаю… — Ты знаешь, Юри, что волк может жить без стаи? Что лев прекрасно себя чувствует и вне прайда? Но, отчего-то, они создают свои семьи. Люди придумали, что всё ради выживания, но это не так. В природе выживает сильнейший. Одиночка он или нет — это уже нюансы. Виктор сел и сжал руку Кацуки в своих ладонях. — Я знаю себя, Юри. И я знаю себе цену. Я ничего не искал, никого не ждал. С каждой программой я достигал нового уровня совершенства. Я воспевал величие бытия скрещением льда, стали и движения. Рассекая лёд, я выражал себя. Демонстрировал свои качества. Я был собой и мог пройти весь путь в одиночку, но… Ведь песня состоит из тишины и голоса. Кацуки беспомощно закусывал губу и жалостливо глядел на русского фигуриста. Виктор не удержался — быстро прижался поцелуем к желанным губам, но спустя пару секунд заставил себя отстраниться. — Из всех видов спорта, — продолжил Никифоров, с упоением разглядывая смущённого любимого, — именно фигурное катание требует не только силы, выносливости и упорства, но и немалого ума, фантазии, изящества и чувственности. Прибавь ко всему адреналин и возможную фатальность ошибки. — Виктор произносил слова с крайне довольным видом. — Выбрав лёд, я выбрал достойный путь и сильного спутника. А ты, — Никифоров надвил на плечо Кацуки, вынуждая обратно опуститься на подушки, — ты, Юри, выбрал лёд потому, что выбрал меня, — уверенным тоном сказал он, нависая на возлюбленным. Юри казалось, что он весь запунцовел, а не только щёки пылали предательским огнем смущения. — Когда я впервые увидел запись, где ты исполняешь мою программу… Знаешь, у меня сердце из груди выпрыгнуло и носилось по комнате, как восторженный Маккачин! А в голове была лишь одна мысль: «Свершилось!» — Ты же не мог такого предугадать! — Это было предрешено. Ты — моя луна. Идеальный, способный не только отражать мой свет без искажения, но и хранить его. И я не отпущу тебя, Кацуки Юри. Не позволю тебе сбежать. Сердце японца ёкнуло, а в душе разлилось успокоенное блаженство. То, что он видел ранее — просто алкоголь, помноженный на страхи. В реальности Виктор никогда не опустится до бессильного брюзжания, никогда не отступится от своего пути и не потеряет того, кого считает своим. А он, Кацуки Юри, сделает всё, чтобы больше никогда не ранить лю… лю… Да! Да, ёкаи их задери, любимого! Теперь японец мог себе в этом сознаться. — Юри, а ты помнишь? — Виктор вновь поймал руку Кацуки. — Ты сам надел кольцо на мой палец. — Тогда я не думал, что это означает. — А теперь поздно. У тебя ни единого шанса избежать меня, Юри. Мы — судьба друг друга. И тебе не удастся спрятаться. И ещё знай — я не позволю тебе оставаться в тени. Понимаю, что ты всё ещё смотришь на меня глазами преданного фаната, хотя Гран-при показало, что ты стараешься преодолеть это. И я помогу тебе. Я знаю кратчайший путь к равенству. Виктор улыбнулся загадочно, притягивая к себе Кацуки. Прошёлся губами по скуле, слегка прихватил мочку, а затем вдруг резко откинулся на спину, заваливая Юри на себя. — В-виктор? Ошеломлённый Кацуки заёрзал, и Никифоров издал довольный стон, подкидывая бёдра и оплетая ногами талию любовника. Юри мгновенно оцепенел, а все чувства и мысли сбежали в район живота, коим недвусмысленно ощущалась твердая плоть Никифорова. — Ну же, Юри! Я уже принадлежу тебе. Осталось только взять. Кацуки несмело склонился и клюнул Виктора в щёку, промазав. Никифоров рассмеялся, но не насмешливо, а игриво и счастливо. Юри вдруг вспомнились множество моментов, когда русский восхищал его своей лёгкостью и открытостью характера. Весёлый, смеющийся Виктор — вот оно, персональное солнце Кацуки Юри. И последние страхи с сомнениями покинули сердце. Всё происходящее верно и чувства взаимны. Юри больше не ошибётся, умалчивая. Он сможет показать о чём звучит его сердце. Руки заскользили, избавляя от одежды обоих, наслаждаясь мощью тренированных тел. — Хочу… — выдохнул Виктор, сладко зажмуриваясь и томно потягиваясь, потираясь о Кацуки. Юри показалось, что кровь вскипела. Тело само подалось вперёд, желая усилить контакт. Под губы попала доверчиво открытая шея, и Кацуки принялся вылизывать её, не позволяя себе думать о собственных действиях. И хоть получалось немного неуклюже, но в поцелуи вкладывались и страсть, и трепет. — Да… — шептал Виктор в моменты, когда его губы получали свободу. — Ещё, Юри… Юри… Кацуки дрожал, переполняемый чувствами. Таких напряжения и эйфории он не испытывал даже на льду, выступая перед многочисленными зрителями. Ласкать Виктора, ловить его стоны, слышать хриплый, срывающийся голос, шепчущий имя Кацуки — всё это было великолепно и хотелось продлить на целую вечность. Вот только у русского оказались другие планы. — Давай… Виктор поймал пальцы любовника, втянул в рот, облизывая старательно и максимально развратно. Никифоров хотел довести японца до полного срыва «тормозов», полагая, что Юри всё ещё стеснялся, оттого и медлил. — Сейчас, — сказал Виктор, прогибаясь и подталкивая руку Кацуки к своему анусу. Юри завороженно смотрел, как подушечка указательного пальца, преодолев первое сопротивление мышц, погружается в тело любимого. Внутри оказалось настолько приятно, что узел в животе стягивался всё туже, а пальцы на ногах поджимались. Виктор постанывал, двигая бедрами, намекая на более активные действия партнеру. Но Кацуки, казалось, потерялся где-то в астрале, забыв что вообще происходит. — Ну же, Юри, — сил терпеть не оставалось. Тело требовало полноценного слияния. — Ты должен растянуть меня, иначе ничего не получится. — Виктор, я… — Кацуки затрясся. — Я не смогу… Не могу больше… Прости! Юри повалился на любовника, содрогаясь крупной дрожью, и Виктор почувствовал, как по его боку заскользили капельки спермы. Никифорову понадобилась вся выдержка, чтобы дождаться, покуда Юри более-менее оклемается после оргазма. — Прости, прости, я… — Тш… — Виктор приложил палец к подрагивающим губам любовника. Было отрадно видеть его переживания, но сейчас требовалось другое. — Ты неплохо справился для первого раза. Но, — пальцы Никифорова проскользнули в приоткрытый рот Кацуки, — думаю ты примешь меня тренером ещё в одной области? — и рука переместилась к сжатому колечку мышц. — Позволишь, Юри? «Запаникует — прекращу» — подумал Никифоров, внимательно вглядываясь в распахнутые глаза любимого. Но Юри подался навстречу и, явно копируя интонации любовника, шепнул: «Хочу», откидывая голову, подставляя поцелуям шею. — Боги… Юри, что ж ты творишь?.. Если бы Никифоров был способен подумать о чём-то ещё, кроме раскинувшегося под ним любимого, он не смог бы вспомнить ни единого из своих бывших партнёров, кто мог бы довести его до экстаза одним своим видом. Кацуки для этого и стараться не приходилось. — Идеальный… мой, — рыкнул Виктор, вновь меняя позу и вдавливая Юри в постель. Пальцы закружили у вдоха, лаская, надавливая, но Кацуки инстинктивно сжимался, не в силах что-либо с этим поделать. Виктор улыбнулся, кивнув собственным мыслям. Он так и предполагал, что у Юри не получится расслабиться, даже учитывая всю его решительность. Нужно было отвлечь его. — Что ж, Юри, будь внимателен. Я покажу, что делать, но в следующий раз тебе придётся заняться этим самому. Виктор сполз ниже, прошёлся языком по опавшему стволу партнёра. Пальцы приласкали яички, а затем сдвинули кожицу на члене, обнажая головку, что тут же была поприветствована бесстыдным языком. Виктор сосал, удовлетворённо отмечая, как быстро твердеет плоть любовника. Спустя пару минут Кацуки уже не мог сдерживать себя, самозабвенно толкаясь в жадный рот. — Умница, — Виктор отстранился, победно улыбаясь стону разочарования и недовольному ёрзанию Кацуки. Очень хотелось позволить любовнику кончить от минета, но тогда полноценный секс на сегодня точно обломится, а этого ох как не хотелось. — Юри, — прошептал в алеющее ушко Никифоров. — Как бы ты хотел овладеть мной? Наслаждаясь тем, как японец вновь начинает задыхаться от смущения, Виктор продолжал говорить, стараясь отвлечь Кацуки словами, тем временем подготавливая его. — Может, мне повернуться на живот? — искушающе мурлыкал Никифоров. — Тогда моя попа будет в полном твоём распоряжении. Можешь мять её, кусать и шлёпать. Или… — Виктор выдержал паузу, давая воображению японца придумать варианты и легко толкнулся языком в ушную раковину, подсказывая направление мысли, — тебе хочется смотреть, как член исчезает во мне, тараня тугой проход? Видеть, как розовая открытая и сочащаяся дырочка начнёт сокращаться, когда ты выскользнешь наружу со звучным чпоком? Виктор щедро добавил смазки, и вот уже два пальца свободно проскальзывают в томящееся тело Кацуки. — Что ты почувствуешь, зная, что никто никогда не делал этого со мной так? Что ты первый мужчина, взявший самого Виктора Никифорова. Что до конца жизни только ты единственный сможешь видеть меня таким. Только под тобой я буду метаться по постели, весь влажный и сходящий от наслаждения с ума. Потому, что ты, Кацуки Юри, — мои и эрос, и агапе. Юри вскрикнул и вцепился в плечи Никифорова, когда пальцы, движущиеся в его теле, стали целенаправленно ласкать самую чувствительную точку. — Или же мне лечь на спину, овив ногами твою крепкую талию? И тогда, в сакральный момент твоего первого проникновения в меня, мы сможем смотреть в глаза друг другу. Ты же хочешь читать мой взгляд, Юри? — Да… прошу… пожалуйста… Виктор! Кацуки метался, выгибался и царапался, уже мало соображая, о чём ему говорят. — А, может, — Никифоров сильнее сжал пальцы на члене любовника, ускоряя темп движений, — мне оседлать твои бёдра, исполняя индивидуальную программу? И когда я поднимусь, твоя сперма вытечет, и по моим ногам ручейкам вернётся на твой живот… — Виктор! Юри задёргал бёдрами, яростно насаживаясь на пальцы партнёра. — Ну нет, — усмехнулся Никифоров, убирая руку. — В этот раз я не позволю тебе так просто кончить. Виктор шире развёл ноги Кацуки, фиксируя за лодыжки. — Я люблю тебя, Юри, — произнёс он, проникая в тело любимого. От напряжения перед глазами плясали звёзды. Юри дрожал, явно испытывая боль, но Виктор больше не мог остановить себя. Он мог лишь зацеловывать возлюбленного, толкаясь в рваном ритме, утопая в долгожданном чувстве единения. Когда же с уст Кацуки наконец-то слетели стоны удовольствия и он повёл бёдрами навстречу, у Никифорова окончательно помутилось сознание. Он яростно брал жаркое тело, бесконечно шептал «люблю» и «мой», но с губ срывались только рыки хриплого дыхания. Японец лепетал на родном языке, совершенно не осознавая, не думая о том, будет ли понят. Но Виктор понимал. Тело Кацуки пело в его руках. Звучало той же мелодией, что когда-то давно Виктор услышал во сне и по которой составил свою лучшую программу, что и привела к встрече с любимым. Загнанное диким темпом сердце защемило нежностью. Почти задыхаясь, Виктор толкнулся медленно и глубоко, полностью отдаваясь захлестнувшей волне любви. Уже отключаясь, Никифоров сумел заставить себя выскользнуть из всё ещё сжимающегося в оргазменных судорогах нутра Кацуки. Спустя мгновение он уснул, прижавшись щекой к мокрой макушке любимого.***
Юри Кацуки, изнурённый морально и физически, ещё сопел, устроив голову на груди Никифорова. Виктор же мечтательно улыбался, перебирая темные прядки и тихонечко мурлыча зарождающуюся мелодию новой программы. Скольжения, дорожки, прыжки — всё выстраивалось перед внутренним взором «золотого» фигуриста, вызывая чувство счастья и глубокой удовлетворённости. Теперь на лёд ступит совершенно новый Виктор Никифоров. Весь мир, да и он сам, впервые увидят его таким. Влюблённым. И любимым.