***
И каждый раз, когда ты закрывал свои глаза, все чертовы огни меркли в моем простуженном городе. Каждый раз, когда твои глаза превращались в адские пожариша, способные меня испепелить, сами небеса разрывались от желания ощутить тебя, все твои мысли отражались на моей бледной коже запястий, а твой взгляд брал меня штурмом, подобно дождю, что затапливал улицы, ты резал, кромсал и ломал кости моих тонких пальцев. Каждый раз, когда я бился в безысходности, ветер бушевал, снося крыши, в частности твою. Каждый раз, когда твое сердце вздрагивало от кряхтящего слишком громко под ребрами безразличия ко всему сущему, земля разрывалась на части, расходилась линиями под моими ногами. И я падал. И я продолжу проваливаться в эту бездну, лишь бы слышать твой шепот над моим ухом, лишь бы очерчивать свои раны на запястьях, лишь бы смотреть в твои глаза и видеть в них все. Все, для чего моя грудная клетка испускает вздохи, а сердце колотится в бешеном ритме, и вся моя плоть достигает верхушки экстаза, хоть и в бесконечной любви к тебе я не нашел ничего, кроме блаженного самобичевания и сладостно тянущегося уничтожения. Ты ведь знаешь, Чонгук, я самый беспощадный самоубийца.***
Ким обрушивается вниз, руки послушно опуская на избитые сплошь порезанные колени, всякий раз, когда Чонгук прикажет. Ким скулит и ползает в ногах его покорителя, прокуренными губами пачкая ступни хозяина. Ким со сдержанными стонами поддается вперед, к бетонным ладоням искусителя, без задней мысли, чувствуя после каждого удара меж ребер заветное «люблю». Тэхен вымученно просит еще, так, будто это поможет ему дышать, так, будто это гребаный метамфетамин, который хочется пропускать через себя снова и снова. А Тэхену было бы хорошо вырваться из ядовитых объятий Чонгука, бежать прочь, даже голову не обернув и не кидая бесполезное прощай напоследок. Но ведь силенок не хватит совладать с его взглядом, ведь пред ним он не властен нисколько, он чувствует себя мизерной блохой это ведь даже страшнее, чем получить лезвие ножа в пустой желудок. Но ведь тело впадает в апатию без живых, дышащих ран, без чувства, что кожа отходит от ребер на его спине, и без ощущения тлеющей на румяной коже сигареты. Чонгук тот, кому хочется отдаться полностью и без остатка. Тот, кого хочется звать «Папочка» и падать в ноги, моля лишь только коснуться. или хотя бы почувствовать на себе этот пожирающий взгляд. Такой… уничтожающий. Такой… выбивающий из общей колеи. Ведь в омуте черных глаз пляшет сам Сатана. И Ким готов вывернуть всего себя наизнанку, изуродовать собственное тело и лишиться разума, лишь бы его хозяин был доволен. Он задыхается от всепоглощающего чувства беспомощности и дикого страха каждый раз, когда Чонгук излюбленно полосует его остриями лезвия вдоль ребер, после слизывая непослушные кровавые дорожки на испускающей задыхающиеся вздохи груди. Из глотки вырывается болезненный хрип, когда Чон больно вгрызается в шею, заставляя в немом крике поджать ноги. Он проводит кончиком языка по свежей ране, Тэхен покрывается мурашками и чуть морщится от сильного пощипывания и неприятного жжения на месте укуса. Чонгук выцеловывает каждый сантиметр его изящного тела, ласкает, губами нежно мажет по шее, заставляя младшего биться в сумасшедшем экстазе, а затем снова больно впивается в бархатистую мягкую кожу, что так сладко пахнет карамелью и дурманит голову не хуже любого наркотика. Он целует Кима страстно и тягуче медленно, оставляя во рту терпкий привкус сигарет и поджимая расцарапанное испещренное ранами тело под себя, забирая у того слабые вздохи, потому что он должен дышать им, а не этим чертовым воздухом. У Тэхена колятся кончики пальцев, взгляд не фокусируется, мышцы напряжены до предела и ноги сводит болезненной судорогой, когда он чувствует пронзительную боль, что разливается по всему телу и заставляет изогнуть спину до хруста позвонков. Он ощущает медленно стекающую по телу каплю крови и слышит горячий, будоражащий каждую частичку души шепот в темноте, что обвивает руками-петлями глотку и сжимает изо всех сил. — Я заставлю тебя ходить на коленях, стирая их в кровь, чтобы ты всегда помнил кто именно тебя приручил, а не тёрся о чужие ноги подобно грязной уличной кошке. И Тэхен ведь слушается и подчиняется. И будет подчиняться до тех пор, пока над ним будут доминировать. И будет громко стонать до тех пор, пока ему разрешат. А Чонгука пронизывает заряд в двести двадцать, когда его послушный мальчик молча опускается к его паху. Тело Чонгука впадает в экстаз, когда голос Тэхена подрывается из-за очередного удара по его изящной, бархатной спине. Потому что ему позволено все, ведь он смог подогнать, прогнуть под себя столь красивое, сложное и ничтожное существо. Младший ощущает властные руки на собственном затылке и резкую боль в области ребер от каждого нового внезапного удара. Он практически задыхается и трется голыми коленями об пол, смиренно наблюдая, как его Папочка уже расстегивает ширинку брюк. Тэхен сосет умело, ведь за все эти годы он уже научился доставлять Чонгуку блаженство одним лишь касанием языка к солоноватой головке, он знает, как заставить старшего громко стонать и хотеть его. Чон длинными пальцами зарывается в светлые жухлые прядки и грубо оттягивает Тэхена за волосы, снова с остервенением впиваясь в вишневые сладкие губы, полностью выбивая все посторонние мысли из головы. Чонгук невероятно любит окрашивать тело Тэхена в красный, испытывать его на прочность и слушать болезненные хрипы и мольбы басистым голосом: «еще», ведь это стоит того. У Чона сдвиг по всей фазе, тотальное помешательство, ведь Тэ хрупкий и очень изящный. У него тонкое тело, бледное; сквозь натянутую бледную кожу выпирают сине-зелёные вены. Чонгук мажет губами по вспоротым кровоточащим ранам и вдыхает пьянящий аромат свежей крови, голову вмиг дурманит, внутри поселяется жгучее желание сделать больнее. В сотни, нет… В тысячи раз. А Ким просто разлагается с каждым днем все больше, вытирая солёные мокрые дорожки с лица дрожащими руками, пока острие ножа снова и снова проходится меж выпирающих ключиц, пока темно-бардовая кровь по капле окрашивает фарфоровое тело, а Чонгук целует жадно и мокро, вытрахивая из него всю дурь. Он топит Тэхена в зыбучих песках похоти и обжигающей боли. И Ким беспросветно опускается на темное дно, туда, откуда нет выхода и нет спасения. Чонгук настоящий дьявол, который выстанывает тихое: «люблю», сжимая крепче лебединую шею своими мозолистыми пальцами. Мир Тэхена меркнет, он царапает эту адскую руку и практически задыхается от недостатка кислорода, все вокруг расплывается и тускнеет. Ему страшно, но так нравится до дрожи в коленях. Любовь Тэхена к Чонгуку — это ад и рай, удовольствие и неприязнь, спасение и погибель. Это жизнь и смерть в одном флаконе. И если бы ему предоставили выбор: любить или умереть, он не знал что бы выбрал. Потому что его любовь это и есть смерть. Так что это палка о двух концах. Он либо умрет от этой любви, либо от ее недостатка, другого не дано. — И ведь никто и никогда не полюбит тебя так сильно, Тэхен, никто, кроме меня. — Чонгук шепчет тихо, но достаточно громко, чтобы расслышать. А Тэхен дрожит и давится собственной слюной, когда в него входят резко и сразу до самого основания. Он шкрябает тонкими пальцами холодную поверхность стола и до красных пятен трется об нее впалым животом, пока старший, вцепившись стальной хваткой в его тонкую талию, трахает безбожно глубоко, оставляя красные следы на мягких ягодицах. Чонгук — самый настоящий демон. С огнём в глазах, с болью в каждом жесте, с недоброй улыбкой, которая впивается в сердце. Одно его слово, один чертов жест имеет власть большую, чем кукольник над жалкой марионеткой. Он сводит с ума. И именно он — погибель Тэхена. И Чон никогда не забудет болезненный блеск его глаз, которыми он смотрел на него, медленно умирая внутри. Он молча наблюдал, как его душа и тело медленно покрывались глубокими шрамами. Чонгук никогда не забудет тепло чужих ладоней, которыми младший так крепко прижимал его к себе, получая очередную порцию боли. И уж точно он навсегда запомнит, как быстро остывала ладонь Тэхена в его руках, когда он, улыбаясь, говорил, что все равно любит и не оставит его ни за что на свете. А потом он закрыл уставшие глаза и в этот же миг соврал Чонгуку первый раз.