Сердцебиение

Им редко удавалось остаться наедине, ведь большая часть их жизни протекала в компании не только друг друга, но ещё и Майкла с Генриеттой. Те, конечно, не выставили бы их за дверь, но могли бы обвинить в конформизме, излишней романтичности и ещё бог весть в чём. Да в общем-то они и не знали, что Пит с Фирклом встречаются, или делали вид, что совершенно не замечают их близкое общение, какие-то общие, одним им понятные шутки и долгие взгляды. Ведь все компании из четырёх человек всегда тесно дружат по двое. Майкл с Генриеттой тоже шутили свои собственные шутки, знали о делах друг друга больше, чем остальные, и переписывались по ночам. Может, наедине они тоже позволяли себе что-то такое, пускай и верилось в это с трудом. Впрочем, те ведь тоже редко бывали вдвоём. Пит и сам бы не поверил, скажи ему кто, что он будет проводить время именно таким образом. Обычно они сидели у Фиркла, если уж удавалось выкроить время только для двоих. Младший гот был сильнее всех склонен к расстройству и унынию, и тяжко вздыхал, уставившись в пустоту. Всего раз, один раз Пит обнял его в этот момент, прижав к груди, и это стало традицией. Звук чужого сердцебиения очень успокаивает. Фиркл находил этот звук едва ли не самым приятным в мире, возможно, даже единственным, что доставлял ему удовольствие, если отбросить музыку. Сердце Пита всегда билось ровно, уверенно и спокойно. Вслушиваясь, прижимаясь щекой к груди, Фиркл затихал, забывая обо всех мирских тревогах. Его больше не волновали родители, тупые конформисты, мировые кризисы и заканчивающиеся в пачке сигареты. А если Пит начинал поглаживать его по голове, прижимая чуть крепче, Фиркл и вовсе прикрывал глаза, проваливаясь в дремоту. Иногда Тельман при этом читал книги — обычно вслух, пускай Фиркл редко слушал их, — ему просто нравился голос и то, как слегка вибрирует грудная клетка, когда Пит говорит. Жаль, что нельзя так просидеть вечность, ну или просто чуть дольше, чаще. Фиркл хранил в воспоминаниях каждый момент, когда ему удавалось оказаться в чужих объятьях. У готов в целом были проблемы с выражением чувств. Как Фиркл не мог расплакаться от своей тоски, так он не мог и сделать что-то приятное и доброе по отношению к Питу. Тот, впрочем, тоже давал лишь объятья, и не брал младшего за руку даже если они переходили дорогу — готам ведь не положено показывать на людях чувства. К этому привыкаешь настолько, что перестаёшь показывать их и наедине. Кажется, что это неестественно, неправильно, «слишком». Сложнее всего было перешагнуть через себя в первый раз после того порыва Пита. Фиркл хотел ещё, ему было нужно оказаться в чужих объятьях вновь, но Тельман держался на привычном расстоянии вытянутой руки — совсем близко и почему-то недостижимо. Он всегда сидел рядом, немного раскинув ноги, и обычно смотрел в потолок. Тяжко вздохнув, Фиркл осторожно устроился между ног Пита, прижался щекой к груди и прикрыл глаза, пытаясь скрыть волнение. Его собственное сердце билось где-то в горле, и мальчик боялся, что Пит услышит эти бешеные громовые раскаты смущения, страха и любви. Тогда сердце Тельмана тоже забилось сильнее обычного, и он удивился, обнаружив вдруг тёмный сгусток тоски на своей груди. Но, конечно же, не прогнал. Вслушивался, как дыхание Фиркла становится ровнее, спокойнее, и успокоился сам. Наверно, попросить о подобном действительно было бы слишком неловко, и так проще — просто сделать без лишних слов. Пит улыбнулся, когда Фиркл, завозившись, просто взял его руку и положил к себе на голову, давая понять, что хочет ласки. Только после этого Тельман его обнял и даже немного обхватил ногами, пряча от всего мира. Они так и не поговорили об этом. Всего раз, прижимаясь к груди Пита и вслушиваясь в ритм его сердца, Фиркл сказал, что ему это нравится. Потому, что влюблённые обещают сердца друг другу, а значит там, за рёбрами, стучит уже его сердце. Он просто хочет быть к нему ближе. Пит несвойственно для себя промолчал, уткнувшись носом в волосы Фиркла. В тот момент сердце Тельмана едва уловимо сбилось с привычного ритма. Всякий раз Фиркл забирался в объятия Пита. Так было теплее, спокойнее, уютнее. И как бы Фиркл не убеждал всех вокруг, что он любит боль и страдания, больше он всё-таки любил слушать Пита, прижимаясь щекой к тёплой груди. Просто об этом никто не должен был знать. Секрет тонул в их безмолвии. Да и кому интересно, обнимаются они или сидят поодаль? Свидетелей этих сцен не было. Бывало, что после особенно проникновенных стихов или на каких-то берущих за душу песнях Фиркл хотел подсесть к Питу в присутствии остальных друзей. Может, не так откровенно и беззащитно прижаться к груди, но хотя бы плечом к плечу, почувствовать тепло и поддержку. Она была нужна всем. Готы делили страдания на четверых не только потому, что должны были нести боль в массы — просто так становилось легче. Мир всё ещё был мрачным и унылым местом, но это уже не так расстраивало и волновало. Пропадало желание всматриваться в своё безрадостное будущее — хотелось жить настоящим моментом. Да и просто хотелось жить. Пит тоже смотрел на Фиркла. Он привык, что может прижать того к себе, запустить пальцы в волосы и расслабиться. И он посадил бы Фиркла к себе в любой момент, не выгляди это так странно. Слишком откровенно и интимно. Совершенно не для чужих глаз, даже если с этими людьми проводишь почти всё своё время. Пит дарил спокойствие Фирклу, но ему никто ничего не дарил. Конечно, обнимать доверчивый сгусток тьмы было приятно, и в какие-то моменты это расслабляло, но не когда хотелось скрежетать зубами от раздражения. Если Фиркл был подвержен сильному унынию, то Пит — раздражению, и пускай он быстро остывал, иногда накопленные злость и обида тоже искали выхода. В такие моменты он не хотел ни с кем общаться, даже с Фирклом. Потому что дарить спокойствие не тянуло — в душе клокотала тяга к причинению вреда. В тот день Пит был у себя дома, в очередной раз поругавшийся со своими предками-конформистами. Он был на взводе и совершенно не ожидал Фиркла в гости. Всё-таки они жили далеко, и младший из компании редко уходил из дома в поздний час без сопровождения. Не из трусости, конечно, а по запрету родителей. И так как Майкла или Генриетты рядом не было, Фиркл явно ослушался и пришёл один. Выставить его вон в порыве эмоций Питу не позволила совесть, но и общаться Тельман не хотел. Просто впустил Фиркла в личное пространство, которое даже комнатой назвать было трудно, и почти забился в угол постели. Пит явно прокручивал в голове если не сцену ссоры, то прочие когда-либо задевавшие его моменты жизни, и почти скрипел зубами от досады и раздражения. Фиркл не мог просто наблюдать за этим со стороны, хотя в принципе не имел опыта по успокаиванию людей — обычно он как раз подливал масла в огонь и наслаждался чужими негативными эмоциями. Но это ведь всё-таки Пит, разозлённый и расстроенный, но всё ещё близкий. Фиркл знал всего один способ оградить того от тревог. Когда Фиркл подсел ближе, Пит хотел было раздражённо от него отмахнуться, потому что настроения обнимать не было. Но Фиркл обнял его сам, крепко прижав к своей груди. Его сердце снова клокотало, как ненормальное, и мальчик старался дышать глубоко и спокойно, чтобы глупая мышца перестала изображать из себя боевой барабан. У него получалось из рук вон плохо, и тогда он погладил Пита по голове, чтобы занять беспокойные, подрагивающие пальцы. Тельман прикрыл глаза и шумно выдохнул, а потом обнял Фиркла в ответ, прижимаясь крепче и постепенно успокаиваясь. Чтобы закрепить произведённый эффект, Фиркл нашарил рукой одну из оставленных Питом книг, открыл её. Он точно знал, что Пит остановился на этом месте — тот всегда оставлял закладку между страниц, одна из которых была прочтённой, а вторая — ещё нет. И Фиркл начал читать. Немного запинаясь, потому что не привык читать прозу вслух. Но Пит его особо не слушал — ему неожиданно понравилось, как гулко бьётся сердце Фиркла, как вибрирует его грудная клетка, и как пальцы вплетаются в волосы. Тельман устроился удобнее и в паузу, когда Фиркл старался одной рукой перелистнуть страничку, предложил остаться на ночь. Да так и уснул в объятьях. И всё-таки биение чужого сердца — один из самых приятных на свете звуков. Будь то спокойным или взволнованно-учащённым, главное, что оно родное, близкое, понимающее. Как человек, что прижимает тебя к груди, успокаивая и ограждая хотя бы на время от прочих тревог.