Burning for your touch

Исак находится в холодной воде одиннадцать минут, прежде чем смиряется с фактом, что Эвен не присоединится к нему, чтобы поплавать в озере. Уже стемнело. У Исака стучат зубы, всё тело дрожит от непривычного ощущения холода на коже. Он поцеловал Эвена в гостиной деревянного коттеджа, в котором они остановились, тринадцать минут назад. Но ему кажется, что прошло уже тринадцать лет, потому что всё его существо жаждет большего. Эвен так и не выходит из коттеджа. Исак до сих пор пытается понять, почему Элиас пригласил его, пытается решить, была ли это жалость или просто жест доброй воли с его стороны. Исак обнаруживает, что ему теперь не так просто читать людей, потому что они продолжают поражать его своей добротой, которую он не умеет принимать, не говоря уже о том, чтобы анализировать и логически обосновывать. Потому что чем ближе он подпускает к себе людей, тем меньше он понимает, меньше видит. Бушующее в нём пламя всегда держало его на расстоянии вытянутой руки от мира, но также дарило невероятную ясность, неведомую другим. Потому что, когда человек слишком близко, он видит что-то одно, замечает что-то одно — идеальный нос, глаза цвета воды в бассейне, полные губы. Но когда он делает шаг назад, отступает на правильное расстояние, то видит полную картину. Он видит солнце. Исак оказывается близко, слишком близко. Он больше не может видеть. У него теперь есть «друзья». Эскиль, который заботится о нём так, как Исак даже не мог себе представить. Линн, которая особо не разговаривает, просто молча гуляет с ним каждый день по городу, на случай если кто-то попытается дотронуться до него — пакт, который они заключили негласно и строго следуют ему. Юлие, которая чуть не бросилась к нему с объятьями на днях, чьи глаза были наполнены привязанностью и радостью — искренней радостью, вызванной тем, что она просто увидела его. Элиас и Адам, которые перестали относиться к нему как к инопланетному существу и теперь воспринимают скорее как дальнего родственника из деревни, которого они решили поддержать и развратить забавами большого города. Мутта, который остался и играл с ним в мяч в ледяной воде, пока Исак не увидел силуэт Эвена, направляющегося обратно в коттедж. И Эвен. Что ж… Если людская доброта приводит к сбоям в хорошо отлаженной системе существования Исака и заставляет к ней приспосабливаться, то само существование Эвена ломает его в таких местах, которые раньше всегда оставались целыми. Ломает не в плохом смысле. Делает его диким, неудержимым. Погружает в сладкое безумие. Каждый раз, когда они расстаются после очередного приступа этого безумия, Исак пытается понять, всегда ли в нём жил этот хаос, или это Эвен навлёк его на Исака. Эвен. Исак поцеловал Эвена пятнадцать минут назад, по крайней мере если верить пластиковым часам на его запястье. И Эвен не собирается приходить к нему. Адреналин, и эндорфины, и допамин, и тепло от поцелуев начинают выветриваться из организма, и Исак отмечает это про себя. Пятнадцать минут. Вот сколько нужно времени, чтобы безумие покинуло его, чтобы химические вещества растворились и перестали мешать ему здраво рассуждать. Пятнадцать минут в холодной воде — столько нужно Исаку, чтобы сбросить с себя это оцепенение, его запах, воспоминание о его прикосновении, полных обещаний поцелуях. Исак ныряет под воду и закрывает глаза. Ему хочется, чтобы это прекратилось, чтобы эти чувства исчезли. Но они не исчезают. Он не чувствовал ничего подобного, когда целовал Сару. Даже близко. Ему не нужны были пятнадцать минут, чтобы начать функционировать после того, как она обвила руками его шею, и её упругая грудь, прижавшаяся к его, показалась ему инородной и неуместной. Он обвинил во всём озеро, тот факт, что все его ощущения были сконцентрированы на воде вокруг него. Но это не может быть правдой, учитывая его нынешнее состояние. Возможно, Сара просто оказалась не тем человеком, с которым нужно было это пробовать, особенно находясь под давлением со стороны парней, которые не хотели отказываться от этой идеи. В конце концов до этого у них с Эвеном была эта странная связь. Да, наверное, дело в этом. Его тело привыкло к Эвену, приспособилось к химическим веществам, которые выделяются каждый раз, когда они оказываются рядом. Это предвкушение, привычка, история. Исак остаётся под водой до тех пор, пока не начинает чувствовать, что не может больше дышать. Он всплывает на поверхность на секунду, на две, на три, смотрит в сторону коттеджа, надеясь различить высокую стройную фигуру, возможно, двигающуюся по направлению к озеру, потом ныряет обратно. Идёт уже семнадцатая минута, и его начинает охватывать стыд, заставляя гореть в холодной воде. Наверное, Эвен вернулся в свою комнату, вернулся к тому, чем занимался весь день. Эвен, который видел, как Исак целовал ту девушку, и, кажется, это совсем его не задело. Эвен, который разрушает те части его мозга, что отвечают за рассудительность его поступков. Эвен, который распространяет безумие внутри Исака, всего лишь улыбаясь, или слушая его любимую песню, или касаясь его лица, сидя в ванне, или дыша. Исак всегда обвинял в этом их связь, но эти ощущения стали гораздо сильнее в последнее время, хотя связи между ними уже не существовало. Исак не может контролировать свои поступки, его переполняет незнакомая животная потребность, она овладевает им, лишая способности думать, рассуждать и говорить нет самому себе. Нет. Слово «нет» и сама концепция «нет» перестают существовать, когда они теряют контроль над собой. Исак снова ныряет под воду, вспоминая, что творил в той ванне. «Иди сюда». Эвен сказал «иди сюда», и мозг Исака сдался, подчинился, и он придвинулся к нему, встав на колени, совершенно открытый и опьянённый химическими веществами, послушно выполнил просьбу. Исаку трудно дышать каждый раз, когда он вспоминает об этом. Он надеялся, что спустя несколько дней успокоится, но каждый раз, когда это воспоминание снова преследует его, тело Исака охватывает пламенем. «Я здесь». Он не знает, кто был тем парнем в ванне и потом в квартире. Исак не знает. Ему удалось немного успокоиться и придумать решение, когда Элиас застукал их, пока они запихивали языки в горло друг другу. Но спокойствие, как и здравый смысл, снова покинули его, стоило Эвену прикоснуться к себе за спиной Исака. Им нужно было подождать пятнадцать минут. Возможно, если бы они подождали, то Исак не обмотал бы один из наушников вокруг уха, притворяясь, что слушает громкую музыку, в то время как на самом деле он слушал его. Слушал Эвена на пике его стыда, пока он прикасался к себе, чтобы избавиться от физического доказательства своей похоти. И Исак не винил его. Не винил, потому что любой бы возбудился, если бы о него тёрлось другое тёплое тело. Это было не для Исака, но из-за него. По крайней мере это Исак может признать. Если бы они подождали пятнадцать минут, если бы дождались, пока все химические вещества исчезнут из организма, то, возможно, Исаку не пришлось бы быть свидетелем тех звуков, что издавал Эвен, приближаясь к оргазму. Эти звуки. Боже, эти звуки. Исак по утрам просыпается, испытывая возбуждение, от одного воспоминания об этом. От воспоминания и стыда. Он не может вынести вины за то, что подслушивал, но ничего не мог поделать в тот момент. Ничто не могло его остановить тогда. Этика и мораль не имели значения. В тот момент он был животным. Всё потому, что они не подождали. Если бы они подождали, то тогда, возможно, Исак не оказался в таком разобранном состоянии в тот день. Возможно, он ушёл бы через пять минут, после того как Эвен с друзьями покинули квартиру, как и обещал. Возможно, он бы не сидел на кровати Эвена, а потом не завернулся бы в его одеяло, не стал бы нюхать его подушку, а потом не кончил бы на собственную одежду, лаская себя через джинсы, сжимая в кулаке и кусая одну из рубашек Эвена. Возможно. Воспоминание об этом наполняет его жгучим стыдом. Им нужно было подождать пятнадцать минут. Гомосексуальные мысли живут в его голове пятнадцать минут. Или пока играет Led Zeppelin. Блядь. Исак думает, услышал ли Эвен, как он назвал его красивым — косяк, баг в работе его системы. Эвен качал головой в такт «Thank you», а Исак не мог отвести от него глаз, потрясённый и ошарашенный его дурацкой красотой. — Ты красивый, — Исак отчётливо помнит, как слова сорвались с его губ. Но Эвен лишь крикнул: «Я тебя не слышу!», пытаясь переорать музыку, заставляя Исака смеяться. И Исаку нужно было подождать пятнадцать минут. Действительно нужно было. Потому что тогда, возможно, он бы не поцеловал Эвена. Возможно. Возможно. . Двадцать минут спустя Исак идёт к коттеджу и обнаруживает там Эвена, опирающегося на дверной косяк с голубым полотенцем в руках. — Это мне? — спрашивает Исак, удивляясь, что Эвен один, а не сидит с остальными у костра на заднем дворе. — Тебе. — Спасибо. Исак забирает у него полотенце, заматывается в него и начинает вытираться, чтобы как можно скорее высохнуть. Его жажда станет менее сильной, если он будет сухим. — Расслабься, — говорит ему Эвен. Он заметил. В его голосе звучит что-то похожее на обиду. — Я расслаблен. — А звучишь так, будто раздражён, — говорит Эвен. — Это ты раздражён. Исак вытирается полотенцем, а Эвен закуривает сигарету. Он выглядит странно печальным. Исак знает, что у него порой случаются перепады в настроении, но надеется, что не стал этому причиной. — Что ты слушаешь? — спрашивает Исак. — Всё ещё ту песню Led Zeppelin. — «Thank you»? Эвен кивает. — Она мне нравится. Очень нравится. Возможно, Исаку нужно использовать эту возможность, чтобы объясниться. Чтобы извиниться за то, что вообще поцеловал его, что использовал его для дурацких опытов, хотя видел, как это отражается на нём. На Эвене, которому не нравится, что он больше не исключение. Пятнадцать минут. Мне нужно пятнадцать минут, чтобы справиться с желанием к тебе. Ты и ЕСТЬ исключение. Исак хочет сказать ему. Но не говорит. Эвен первым нарушает молчание. — Мы больше не квиты, — говорит он. — Хм? — Мы больше не квиты, — повторяет Эвен, словно ожидает, что Исак поймёт, о чём речь. Ох. Исак проповедовал в ванной, что им нужно быть на равных, что он целовал и прикасался к Эвену, чтобы восстановить равновесие. Но потом он поцеловал его снова. Они больше не квиты. — Думаю, да, не квиты, — отвечает Исак и чувствует, как щёки вспыхивают от предчувствия расплаты, последствий. Это значит, что им придётся поцеловаться снова, чтобы восстановить баланс. — А когда-нибудь будем? — глухо спрашивает Эвен, сжимая сигарету губами, и дым, струящийся из неё, будто выходит из самого Исака, потому что он чувствует, как учащается сердцебиение, сбиваясь с привычного ритма. Исаку интересно, знает ли Эвен, насколько он особенный. Ничей голос никогда не оказывал на него такого эффекта. — Возможно, нам необязательно это делать, — ровно отвечает он. — То есть мы будем продолжать? — спрашивает Эвен, всё же позволяя себе улыбнуться. Наконец-то. Это всего лишь слабое подобие улыбки, и всё же улыбка. Его голос меняется, когда он улыбается. Улыбка всегда просачивается в его голос. — Если у тебя нет возражений, — пожимает плечами Исак. — И как долго? — Я не знаю. Адам подходит к ним, когда они болтают у входа, и они присоединяются к парням у костра на заднем дворе. Ближе к ночи огонь потухает. Но не тот, что горит в груди Исака. Возможно, пятнадцати минут недостаточно. Возможно. Он пытается заснуть, лёжа в кровати в отдельной комнате у кухни, в то время как остальные разместились по несколько человек. Исак пытается заснуть, борясь с собой, как и каждую ночь. И сегодня Исак хочет его. Он просто хочет его. К чёрту стыд и неловкость. Эвен присылает ему сообщение из соседней комнаты посреди ночи. Два простых слова. Один простой вопрос. «Как долго?» И Исак отправляет в ответ «?», хотя прекрасно понимает, о чём спрашивает Эвен. «Исак и Эвен. Эвен и Исак. Паритет. Равенство. Как долго?» Паритет. Исак знает, что Эвену пришлось погуглить это слово. Исак знает, что заставляет Эвена делать вещи, которые он обычно не стал бы делать, например, предлагать своё тело для экспериментов, или дрочить в собственной ванной, повернувшись лицом к стене, и принимать ванну с парнями, которые относятся к нему, как к ничтожеству. Исак знает, что Эвен думает, что чувствует к нему что-то настоящее. Он это знает, но также знает и то, что Эвен ошибается. Что всё дело в эндорфинах, и допамине, и прочих «полезных химических веществах». В наркотиках, о которых написаны самые идеальные песни. Роберт Плант написал «Thank you» для своей жены, и у него вышла совершенная баллада о любви. Это была первая песня, написанная им с Led Zeppelin, самая первая. Она идеальна во всех отношениях. Но потом он завёл интрижку с сестрой своей жены и начал посвящать песни ей. Не потому, что он был плохим человеком, а потому, что люди не могут контролировать свои чувства, не могут предсказать, как будут реагировать на химические вещества. Возможно, сегодня Эвену хочется посвящать Исаку песни, но завтра всё изменится. И это нормально. Потому что это не по-настоящему. Ничто из этого. «Как долго, Исак?» Эвен присылает ему ещё одно сообщение. Сейчас час ночи. Прошло сто тридцать восемь минут с тех пор, как он поцеловал Эвена. И безумие по-прежнему переполняет его. «До бесконечности», — отвечает он. Возможно, пятнадцати минут мало. . И когда Эвен тайком проскальзывает в его комнату шестнадцать минут спустя, Исак притворяется, что спит. Он не открывает глаза, пока не чувствует тяжесть Эвена на кровати, его запах, окутывающий его мозг, его тепло в собственных костях. Он задерживает дыхание, пока Эвен не обнимает его сзади, не прижимает спиной к груди, как в ту ночь, когда Исак напился и блевал в ванной коллективета, когда он проснулся посреди ночи и чуть не закричал, поняв, что Эвен прикасался к нему, мог снова прикасаться к нему. Эвен обнимает его, и Исак расслабляется в его руках, прижимается спиной к его груди. И когда Эвен засыпает, Исак поворачивается к нему лицом, чтобы вдохнуть его запах и поцеловать в шею. Думаю, мы никогда не будем квиты. И завтра они оба будут притворяться, что не знают, что между ними может быть это. Но это ничего. Потому что по крайней мере во мраке ночи они могут не скрываться. Возможно, это не пятнадцать минут. Возможно, это бесконечность. Исак целует Эвена, пока сон окончательно не овладевает им.