Rory hides behind the scenes

Рори не мог иначе. Вот уже достаточно долгое время его преследует до боли настырное ощущение, не поддающееся никакому осмыслению, как бы ни старался центурион. И в нем, в Рори, в этом тихом и покладистом существе, супруге Амелии Понд, перед верностью и долгом которого пала даже сама Вселенная, билось нечто неопознанное, неясное. И это вьющееся безумие, которое абсолютно невозможно понять, — чертовски восхитительно и пугающе. Потому что для абсолютно каждого мускула в голове оказалось непосильной задачей, а сердце, вопреки абсолютно любым отговоркам, напитывалось неизвестным дурманом и всё стремительнее вбивалось в грудную клетку с рвением опьяненного сожителя. У всей этой гущи симптомов был лишь один диагноз, и сама догадка о нем приводила Рори Уильямса в тихий ужас, казалась настоящим сумасшествием — бессмысленным, неправильным, неестественным, но оттого не менее очевидным. Его безоговорочная причина всегда так тепло и беззаботно улыбалась и неизменно носила галстук-бабочку. Доктор сейчас рядом. Возле панели управления. Доктор смотрит испепеляюще, буравит взглядом невидимую точку в пространстве, прожигая дыру на поверхности монитора, вероятно, выясняя сейчас ряд колоссально важных вещей, происходящих в этом неспокойном мире. Он, Рори, остается сидеть в стороне, будучи незамеченным за своим невероятно увлекательным занятием. И для Рори нет сейчас ничего более колоссально важного, чем замирать в одном кратком мгновении, нервно перебирая руками складки на одежде, боясь разрушить этот хрупкий отрезок времени. И почему-то с трепетом и непонятной тягой вглядываться в силуэт перед ним, напряженно склонившийся над непослушной техникой; пытаться уловить и вслушаться в каждую мысль, скользящую сейчас в голове мужчины и выявляющую на широком лбу веточки задумчивых морщинок. Это столь же упоительно и рискованно, как безмолвно наблюдать из-за кулис, дверной щели, осторожно глядеть из-за ближайшего угла, пронзая тайным взором свою недостижимую цель. Но все прекращается в ту же секунду, как Доктор поворачивается к нему лицом. Доктор смотрит. Рори прячется за кулисы. Он спешно отводит взгляд, с облегчением замечая, как совершенно обыкновенная и безобидная, по-дружески нежная улыбка обрамляет его лицо, а на место острому и взволнованному выражению приходит привычный, такой характерный задор в глазах. Доктор смотрит, и Рори отмечает, как удивительно красив таймлорд с этой непосредственной, почти детской заинтригованностью на своем лице. И тут же недоуменно одергивает себя на этой мысли, противостоя неизвестной силе, продолжающей отыгрываться на его, Рори, нервах и терпении, и все дергая, дергая, дергая за ниточки. И хотелось ожидать, когда всё это, наконец, заглохнет, когда она, эта глупая, неуправляемая птица, перестанет биться внутри него, бесперебойно вмешиваясь во всю его внутренность. Ведь этого быть не может: всё это — бредовое наваждение, фантазия, вымысел, системный сбой, дефект. Рори не понимает. Рори в панике. Рори прячется за кулисы. Эта болезнь началась уже давно. Как ни странно, с того самого момента, как он, простой и заурядный медбрат, встретил странника, вечно гоняющегося за временем. Сначала она приобрела в его сознании лишь смутные очертания, и Рори только обнимал жену за плечи, отбрасывая ее в сторону. Гаснет свет, и он поглощен обычной жизнью обычного мистера Понда, в которую так дерзко и нагло ворвался образ загадочного человека в синей будке. И пока он, Рори, продолжал сверлить спину таймлорда, выкраивая для этого каждую свободную минуту, убегая от выяснения причин, откладывая истину на дальнюю полочку, это ощущение вырастало во что-то глубокое и тягучее, особенное по отношению к Доктору. Иногда оно проявляло себя крайне ярко, поэтому последний центурион, задыхаясь от чувств, стремился пропадать из виду под самыми разнообразными предлогами и отмазками. Выдавить виноватую улыбку и отделиться от компании, отправившись на поиски уединенного места, с наигранной усталостью отстать от идущих впереди Доктора и Эми, уйти в одиночку осматривать окрестности новоявленного мира, даже если эти отхождения и побеги ограничиваются всего парой минут. Или метров. Множество предлогов, лишь бы только не видеть этого и не чувствовать. И Уйти. И как можно скорее. И Рори бежал сломя голову от своей правды, гнал прочь любую мысль о ней, всячески отрицал ее подлинное существование и значимость. Рори боялся. Рори прятался за кулисы. За ним гонится неизбежное и всепоглощающее, одно лишь слово из шести букв преследует повсюду: «Доктор» — в висках пульсирует каждый отдельный звук. Страх надвигается волнообразно, затягивает в свою бездну. «Доктор. Доктор» — отдается легким покалыванием на кончиках пальцев, дрожью глубоко-глубоко в теле. «Доктор!» — пробегается по позвоночнику леденящим потом и стайкой мурашек проносится вдоль шеи. Опять. Доктор смотрит, и Рори поворачивается на левый бок к стене. Рори просто устал. Рори нужно вздремнуть ещё немного. Но стоит ему только спрятаться, как новое волнение искорка за искоркой загорается в нем и намертво сковывает, мешая даже пошевелиться и не давая сомкнуть глаз. Никто не видит. Никто не замечает. Рори с большим трудом заставляет себя успокоиться и медленно переворачивается на спину, прекращая борьбу и снова играя роль доброго и покладистого просто-Рори-Уильямса. И даже ему, представителю одной из самых могущественных рас во Вселенной, не по силам пробиться через его, Рори, барьер, в котором он заперт наедине со своей мукой. Он — всего-навсего Рори. Просто Рори. И Доктор не узна- Краем глаза Уильямс ловит на себе чужое пристальное внимание. Этот взгляд излучает искреннее беспокойство. Доктор смотрит. Он рассматривает его изучающе, вопрошающе, и Рори становится неловко от того, как замерло вокруг время, погружая в томное молчание крохотное пространство консольной. Сделать невинное, немного удивленное лицо, выпрямить плечи и с опаской сглотнуть, всем своим видом показывая спокойствие и непринужденность. Один миг — и его лицо не искажено тревожными переживаниями. Оно проясняется за считанные секунды до того, как слабость будет выставлена на обозрение. Будто шипы, не теряя твердой бдительности, укрывают собою ломкий и уязвимый цветок, защищая его неприкосновенное естество. «Доктор не заметит. Доктор не узнает.»

***

Доктор в замешательстве. Он чувствует, что не может разглядеть за деревьями леса, что не видит сквозь эту натянутую, идеально отполированную наружность, чего-то важного, и его пытливый ум не может пробить скважину безупречного притворства отстраненного Уильямса. Доктор ненавидит не знать. Ненавидит не понимать. Но мужчина перед ним словно нарочно тянет за струны, и атмосфера меняется вслед за его действиями, нагнетается, убивает Доктора изнутри. Ему до смерти хочется понять, в чем здесь дело, разгадать этот ребус, но за любой бесплодной попыткой ситуация оборачивается не в его пользу. Два сердца в груди бьются нервно и торопливо, в такт секундной стрелке. Тишина убийственна. Доктор всё-таки садится рядом с Пондом и несколько колеблется в поисках нужного слова. — Рори, послушай. Это очень-очень важно. В целом мире нет ничего важнее этого. Важнее того, как однажды лиса смогла спастись от голодного тигра. — Рори недоуменно изогнул бровь, чуть приподнимая веки в немом вопросе, но не стал прерывать речь Доктора. — Он увидел её, и та обмерла от охватившего её страха. Она подумала: «мне придет конец, если не обману его. Он вот-вот нападет!» — центурион чувствовал остроту чужого взгляда и, вдыхая раскаленный до предела воздух, слушал подрагивающий голос, пытаясь обдумать сказанное. — И знаешь, что тогда сделала лиса? В глазах — ожидание. Рори смотрит на него из-под ресниц серьезно и вдумчиво. В такие моменты бодро скачущая вместе с повествованием интонация таймлорда-рассказчика, увлеченного своими же мыслями, настолько завораживает, что вольно-невольно, а кажется, словно сей процесс волнует его больше всего во Вселенной. Доктор вещает ровно и беззапиночно, а ещё постоянно утрирует и переигрывает, но слова его имеют до того высокий градус, что не воздействовать просто не могут по своей природе. И за каждым предложением, произнесенным вслух, Доктор придвигается чуть ближе. Рори едва чувствует это, хотя и не видит — до невозможности боязно хоть на миг отцепить глаза от абстрагирующего пустого места, теряющегося под собственным внутренним напряжением, и посмотреть точно в лицо собеседнику. — Она сделала вид, что ее пробирает не от страха, а от смеха, застав тигра врасплох, выставив неведающим дураком. — Доктор приблизился до такой степени, что смог коснуться своим плечом плеча Рори. Взгляд — уверенно-требовательный, проницательный. Дистанция в этот момент становится по-настоящему хрупкой, незначительной, сжимаясь между ними в одну единственную грань — невесомую, тонкую-тонкую. Странная боязненная щекотка проносится по телу, и взгляд невидяще мечется по полому пространству, ища не то спасительную остановку, не то причины для опровержения происходящего. Очень страшно сейчас поднимать голову. Уильямс дрожит. И это заметно. Доктор слегка приподнимает вверх уголки губ и добавляет голосом каким-то непривычно пушистым, вкрадчивым: — и одной лишь лисе в целом мире известно, как на самом деле пугающе с этим столкнуться — выдерживает короткую паузу, чтобы, слегка склонив к нему голову, сказать ещё тише, почти неслышно:  — Сейчас. Внутри у центуриона что-то прошибает. Как будто в этих скомканных секундах, в этих маленьких-маленьких и донельзя тесных отрезках пространства уместились сразу тонны электрического заряда. Доктор смотрит. Рори забывает, как правильно дышать. Его трясёт от неизбежного предчувствия, и ему снова хочется убежать, спрятаться. Он видит перед собою победный блеск в глазах собеседника и белозубую улыбку. Ему хочется уменьшиться, сжаться до микроскопических размеров, но он только испуганно и растерянно застывает на своем месте. Птица в груди в любой момент вырвется на свободу — Рори чувствует это настолько отчетливо, что ладони у него предательски потеют, а губы инстинктивно сжимаются в застраданную тонкую линию. Всё, на что его хватает сейчас — лишь ждать и мысленно отсчитывать секунды. Не без желания, конечно, чтобы те замерли. Чтобы ничего (ничего из этого) на самом деле не было. — Доктор- — одними губами тихо шепчет Уильямс. Ему хочется провалиться сквозь землю. Именно в мгновениях разворачиваются самые страшные истории, именно в мгновениях воплощаются самые настоящие в мире вещи. И именно в мгновениях, таких, как это, — хочется помереть от сладкого распирания под ребрами и неизбежного эмоционального воспламенения. В этот же миг он ощущает тепло рук таймлорда. Как бы центурион ни отпирался, как бы ни зажимался в себе, этот жест обезоруживает и ломает его окончательно. Где-то на периферии сознания его удушает мысль о том, что он безумно желает ощутить больше, но сам Рори не смеет даже двинуться — в его голове почти эхом отстукивает, перемешиваясь с надрывным сердцебиением, каждая, богом проклятая, секунда: Раз — горячая ладонь тыльной стороной обводит скулы. Два — он чувствует частоту стороннего пульса, ощущает, как вторая рука ласково, почти успокаивая, проводит по линиям тонких пальцев и сжимает их трепетно-аккуратно, ненавязчиво. Три — Уильямса хватают за подбородок, заставляя поднять голову, и он явственно видит темноту глаз напротив. Очень близко. Близко! На четвертой пути к отрицанию исчезают, когда Доктор целует мягко и бережно, и второй уже готов сдаться под этим напором. Таймлордовские руки, приятно наэлектролизованные и тёплые, скользят вверх от чувствительной кожи шеи, останавливаются у висков, а затем степенно и осторожно вплетаются в непослушные пряди на затылке, утягивая глубже, сильнее, чувственнее, когда и сам Уильямс отбрасывает последние отголоски нерешительности и всем корпусом поддается вперёд. Доктор сразу же улавливает это и позволяет себе прижаться уже вплотную, убедительно и без тени сомнения сминая чужие податливые губы. Время остановилось, спустя всего одно решающее мгновение. Рори больше не станет прятаться.