my baby girl, you already know

Чжэнтин расслабленно потягивается на стуле, откидываясь назад и убирая руки за голову. Веки мечтательно прикрыты. На губах победная улыбка. Первое испытание успешно пройдено. Но это лишь начало. Первый серьёзный шаг на пути к славе и признанию. Ах, этот сладкий вкус победы! Он смог обогнать самого Цай Сюйкуна, несмотря на то, что тот был центровым в их команде. Однако Чон внезапно ловит себя на мысли, что это ощущение было несколько не похожим на типичную победу над врагом. Не чувство превосходства, а нечто иное. Ведь как бы Тин ни старался увидеть в Куне соперника, что должно было быть первостепенным, приоритетным, у него это попросту не получалось. Наверное, он просто счастлив, что в нём наконец разглядели привлекательность и талант ничуть не меньшие, чем у этого знаменитого независимого трейни. Ух, как же его раздражал этот всеобщий ажиотаж и преклонение соперников и даже судей перед этим парнем. «Теперь же все будут знать, что не только ты, Цай Сюйкун, можешь быть неотразимым и прекрасным». А возможно, в Чжэнтине просто превалирует опыт предыдущего шоу на выживание. Как говорится, он уже прошёл огонь, воду и медные трубы – первая победа ещё ничего не означает. Расслабляться рано. Однако в этот раз он ничуть не сомневается в себе. Из плена собственных мыслей его выводят два голоса, что становятся с каждой секундой всё отчётливее. – Чжу Чжэнтин… Чжу Чжэнтин. Чжу Чжэнтин! – скандирует знакомый дуэт, словно бы находясь на каком–то матче. – А? – Тин не сразу возвращается в прежнее положение и открывает глаза. – Джастин, ЧенЧен, чего не спите? Комендантский час ведь уже! – парень тепло улыбается друзьям, подтрунивая над ними. – Мы пришли к любимому гэгэ! – ничуть не теряется Минхао. – Ты какой–то задумчивый в последнее время, – отмечает Чен, заботливо кладя руку на плечо лидера, в то время как руки Джастина убраны за спину. – Эх… – только и соглашается Тин. – Много думаешь. – Да переживаю за нашего хомячка. Всё так несправедливо. Он ведь попал в F по ошибке. Это не его уровень. А теперь это выступление… – Тин грустно качает головой. – Да, сейчас ему тоже не повезло. – Просто попал в слабую команду. – Которую практически в одиночку и тянул. – Очень жаль. – Ну, ничего, ещё же есть время проголосовать за него! – воодушевляется Чен. – Да, будем надеяться, что на него обратят внимание и оценят по достоинству, – поддакивает Хао. – Конечно, шанс есть всегда, – улыбается Тин своим деткам. – Ты и сам был молодцом. Ты для нас пример! – подмигивает Чен. – Да, а ещё тебе удалось познакомиться поближе с самим Цай Сюйкунем!!! – взвизгивает в порыве восхищения Джастин. – Ну как, каков он как человек? – Я заметил, что ты с ним такой милый, – подозрительно хитро улыбается Чен, похихикивая. – Я НЕ МИЛЫЙ С НИМ!!! – вопит Тин, должно быть, на всю общагу. Повезло, что многие решили после выступлений не тухнуть в четырёх стенах, а отправиться на свежий воздух. – Ну, гэгэ, ну чё ты, ну… – тушуется Чен, трепля за плечо старшего. – Да не парься так, что ты милый. «Фух, кажется, пронесло…» – ликует про себя Тин. – Вот знаешь, ты считаешь свою милоту – слабостью, недостатком. Но иногда то, что мы в себе не любим, недооцениваем, нам действительно помогает, – задумывается ЧенЧен. – Становится нашим скрытым оружием, – вытянув одну руку, Джастин имитирует удары меча в воздухе. – А в чьих–то глазах расценивается как нечто привлекательное, – заключает Чен. Тин лучезарно улыбается: а детки-то взрослеют, перенимают у него умные мысли. – Да, гэгэ, ты даже смог обогнать самого Куна! Потому что в нём этого нет, – расплывается в улыбке Минхао. – В нём нет того, что есть в тебе, – добавляет Чен. – Но… во мне нет того, что есть в нём. – Например? Ребята даже удивляются. Ведь что бы они ни говорили о Сюйкуне, Чжэнтин для них пример для подражания и негласный объект обожания. – Не знаю… но есть в нём что–то… необъяснимое. Ведь… каждый из нас уникален. – Что правда, то правда. Однако для нас ты самый лучший на свете, – улыбается Чен. – Но ты ведь нас с ним познакомишь, познакомишь, да? Вы же теперь с ним хорошие друзья? – никак не унимается Джастин, что даже пацифисту Тину хочется его уже стукнуть. – Ну не знаю, мы с ним не так и близки… – замялся Чжэнтин, неловко поджимая губы. – Да и в чём проблема? Подойди сам и познакомься. Зачем это делать через меня? – неловко потирает шею. – Иди вон возьми стул, сядь в коридор и жди, когда он появится там, – издевается ЧенЧен. Джастин не обращает никакого внимания на выпад друга, продолжая: – Но ты с ним в одной команде был. Знаешь подход, – жалобный, полный мольбы взгляд. Тин вздыхает, потирая лоб. Слишком много имени Куна на кубический сантиметр воздуха. – Ребят, давайте потом, ладно? Не стесняйтесь его. Он очень дружелюбный. А если уж вдруг не получится, то я готов вас с ним познакомить. Младшие, заулыбавшись, переглядываются восторженно и дают друг другу пятюню. С милейшими улыбочками подкладывая Тину его любимую курочку, что была в руках Хао всё это время. – Так вот зачем вы пришли, хитропопики! Не из–за меня и нашего хомячка, а из–за Куна?! – обижается Тин, скрещивая руки на груди и посматривая на провинившиеся моськи парней. – Ну. Нет, ну, гэгэ, ты нас неправильно понял... всё не так, – Хао дует губы досадно. – Да, мы вообще из–за всего вместе пришли, – говорит правду Чен. – Эх, вы, – махнув рукой, Чон охотно подвигает к себе курочку и, открыв заветную коробочку, начинает её лопать. – Всё, детишки, уже поздно. Не забудьте написать в дневник, а потом спать! – Но, гэгэ… Рано же ещё… Завтра нет тренировок. – Никаких но! Приду и прослежу лично! Поняли? – с укором машет куриным бедром лидер. – Всего два дня назад было выступление. Вам нужны силы! Кто знает, что придумают для нас организаторы до объявления результатов первого голосования. *** Стук в дверной проём. – Да–да? Тин учтиво утирает рот салфеткой, откладывает курочку и спешит нацепить очки, чтобы посмотреть на гостя, что стоит у двери. – Привет. Можно войти? – медовый голос заставляет Тина невольно вздрогнуть. – Да, конечно… проходи… – хорошо, что Чон успел проглотить кусок, иначе бы тот так и застрял в горле, заставляя постоянно кашлять. – Где остальные? – Кун расслабленно проходит в комнату и садится рядом за письменный стол, за которым Тин уже деловито успевает придвинуть к себе дневник и ручку. И, не подняв головы, отвечает с трудно скрываемым равнодушием: – Пошли прогуляться. Сюйкун всегда так уверен в себе. Что в жизни, что на сцене. Даже в простых спортивных штанах, растянутой футболке и без мейкапа он умудряется выглядеть чертовски неотразимо. То же самое суждение верно относительно Тина, однако перед независимым трейни тот всегда ощущал непонятного рода волнение. Конечно это всё от того, что Чжэнтин видел в нём единственного, кто бы смог посоперничать с ним в привлекательности. Только и всего. По крайней мере, эта мысль успокаивала Чона. – А ты чего? – А я дневник собирался писать. Пока мысль не ушла. – Взяв ручку, парень начинает судорожно нажимать на щелчок. Но за счёт нескончаемой серии манипуляций стержень то появляется, то вновь исчезает. Куна это начинает раздражать и, обхватив пальцами, к своему удивлению, тонкое запястье Тина, плавно нажимает один раз на щелчок. – Вот так. Достаточно одного раза, – учтиво отвечает младший. – Да я… знаю. Просто механизм заело. Не получалось… – виновато улыбается старший. – Ну, значит, мне удалось починить, – подмигивает Кун, но к своей досаде Тин так и не поднимает головы. – И вообще чего ты пришёл? Ты мне мешаешь писать дневник. И вообще, не смотри. – Тин показательно пододвигает тетрадочку к себе поближе, выказывая напускное недовольство. – Не думаю, что вверх ногами я бы много что понял. – Тин округляет глаза и понимает свою досадную оплошность – переворачивает дневник как надо. Куна это откровенно забавляет. – Так зачем ты… – заметная дрожь в пальцах мешает держать ручку, и он откладывает её, увлечённо листая пустые страницы. Кун быстренько предвосхищает вопрос о причине своего визита: – Будешь писать эту парашу? – важно было вызвать в собеседнике эмоции, дабы наконец заглянуть парню в глаза. – Это не так! – возмущается Тин, поднимая, наконец, взгляд, в котором отчётливо читается негодование. – Даже психологи говорят о том, что нужно обязательно изложить страхи и переживания на бумаге. Это помогает эмоционально разгрузиться. – Как страхи, которые я описываю, мне помогут? Я же, получается, себя ещё больше стану нагнетать, – задумчиво потирает подбородок Цай. – Неправда. Описав все свои страхи как можно более ярко, ты как бы мысленно уже сталкиваешься с ними в голове. Прокручиваешь все возможные варианты поражений. И поэтому морально ты уже становишься более подготовленным к трудностям и неудачам. Так как мысленно ты уже переживаешь их. И, в конечном итоге, когда ты их перечитаешь, то поймёшь, что, в сущности, они не так и страшны, как могло показаться на первый взгляд. Как говорится, глаза боятся, а руки делают. Так что я считаю, что ты здесь не прав, – уверенно защищает свою позицию Чжэнтин, удивляясь собственной непоколебимости. – Хм, что ж. Хорошо, – задумывается Кун, принимая аргумент соперника. – Но каков смысл его вести, ведь дневник – это что–то личное, сокровенное. А вдруг стафф в любой момент может прийти и забрать его, дабы полистать и отобрать интересные мысли? Такое ведь произошло в первых эпизодах. А оно мне надо? Получается, что вся суть дневника просто пропадает. – Ты прав. Однако ответь мне на вопрос. Какое самое главное качество айдола? – Ну, наверное, открытость, искренность. – Да, правильно, честность. Но мы ведь прекрасно понимаем, что не можем выложить всю подноготную. Мы не можем сказать всё, как есть. Истинно как думаем. Иначе наши слова могут неправильно истолковать, а кого–то они и вовсе оскорбят. Поэтому нам приходится излагать правду, но в несколько завуалированной форме. Кун кивает, подпирая подбородок ладонью, его глаза хитро блестят. – Приведи мне конкретный пример. Рассуждения Тина кажутся Сюйкуну крайне занимательными, вообще сложно найти человека, с которым можно было бы не только подурачиться, но и действительно поговорить на более серьёзные и достаточно спорные, неоднозначные темы. – Ну хорошо. Ты же, например, не можешь сказать своё истинное отношение к человеку. Ну… Ну… ты либо его ненавидишь, либо нейтрально относишься, либо испытываешь дружеские чувства, либо… – пальцы Чона сжимают страницы. – Либо? – Цай улыбается игривее. – Ну, либо… недружеские…– бумага под вспотевшими от волнения пальцами становится влажной, взгляд блуждает. Избегать зрительного контакта с Цай Сюйкунем крайне приятно: приходится опускать глаза ниже, на эти пухлые губы, красота которых особенно сильно заметна при грамотно подобранном цвете помады, и выразительный острый кадык. – Недружеские может означать и вражеские. Конкретнее, Тин. – Ну, ты ведь и так понял. Как они там правильно называются. Люб… любовные или романтические… – страничка в дневнике совсем размокает и слегка рвётся. Цай только усмехается этому, продолжая своеобразную пытку: – Думаю, понял. А скажи… – отняв, наконец, ладонь от подбородка, Кун наклоняется ближе к парню, складывая пальцы перед собой в замок. – Что ты написал в дневнике про нашу команду PPAP? Тин нервно смеётся, слегка отстраняясь. – Я написал, что каждый мне нравится по–своему, – вторжение парня в его в личное пространство кажется ему несколько нахальным. – Но, подожди–ка, разве это не яркий пример обезличенной истины? – Цай уже не скрывает победного ликования. Правда практически вертится на языке смущённого Чона. – Нет, Цай Сюйкун, – собрав остатки самообладания, твёрдо отвечает Тин, делая глубокий выдох. – Это совершенная… совершеннейшая правда, – однако с каждым словом уверенность в голосе тает, он всё больше дрожит, отчего Чон резко замолкает и сглатывает ставшую вязкой слюну, отчаянно возвращаясь в начало дневника, чтобы начать его наконец писать. Однако Кун молча не сводит пронизывающего, словно рентгеновские лучи, взгляда с Тина, что уголки губ того начинают дрожать. Чон, бесплодно силясь сохранить самообладание под пристальным изучающим взглядом, начинает лихорадочно поправлять оправу своих очков, что предательски продолжает съезжать набекрень. И он искренне никак не может понять почему, лишь обречённо вздыхая. Сюйкун, вдоволь насладившись победой и насмеявшись, наконец, решает помочь недотёпе, возвращая съехавшие с одного уха очки и аккуратно убирая прядь волос Тина за покрасневшее ухо, и томно произносит, глядя прямо в глаза с присущей гаденькой ухмылочкой: - Спокойной ночи, Чжу Чжэнтин, – и удаляется своей лёгкой изящной походкой из комнаты, оставляя Тина в недоумении досадно прикусывать свою нижнюю губу и гадать, что же у этого парня в голове. – Так кого ты искал? – решается крикнуть вдогонку Чон. – Никого! – хохочет злорадно Цай. Неужели в ответе Тина проскользнуло что–то такое, что Кун понял благодаря своей природной проницательности, которая всегда скрывается за маской непринуждённости, по ту сторону испепеляющих своим жаром глаз. – Тогда, может, что–то? – Я уже это нашёл! – И что же ты искал? – тихо произносит Чон, понимая, что вопрос останется без ответа. Кун уже скрывается за поворотом коридора, однако всё ещё отчётливо слышится нарочито громко пропетая строчка из песни собственного сочинения: «my baby girl, you already know» – сокрушающий и переворачивающий всё мировосприятие Чона в одно мгновение ответный пример завуалированной правды. Ручка в руках парня от перенапряжения в пальцах ломается пополам, и Тин обречённо утыкается лицом в стол с разочарованным стоном.