В будущее

Рейли покрывал корабль смолой медленно, как будто изучал тело женщины – и то, и другое искусство, доступное лишь немногим. Рейли старался, чтобы Санни стал надежнее и спокойнее – тогда ни сумасшедший его ученик, ни его команда не погибнут, а возможно и станут счастливее. И Робин. Робин тоже. Рейли ее уже видел – волосы длинные, глаза голубые. Такие были у Ольвии – цвета ледяного моря. Интересно, Робин знает, что он был на краю света, Робин слышала, что ему известны тайны созидания, Робин уверена, что ей с ним есть о чем поговорить. О том, что Рейли знал ее мать, Робин даже не догадывается. Ольвия вошла в ее жизнь короткой вспышкой и растворилась в темноте воспоминаний. Это несправедливо даже для нее. - Моя мать была великим человеком, у нее было великое будущее, - сказала она ему однажды, с гордостью, но без любви, у нее не было иллюзий, Робин была женщиной. Ольвия забеременела в девятнадцать, отцом был неизвестный никому пират с улыбкой, от которой у женщин подкашивались ноги, Ольвия почти любила его – она потом рассказывала. Но тот, кто дал жизнь ее дочери, не был готов качать колыбель – не была готова и сама Ольвия. Она вышла замуж и даже сделала вид, что счастлива, ровно настолько, чтобы следующий корабль увез ее от единственного ребенка. Детские объятья сменились ледяным ветром, колыбельные песни – истинной историей, Робин – Рейли. Он нашел ее на краю света, одинокую, брошенную и совсем потерянную. Рейли был мужчиной. Ольвие этого хватило с лихвой… По ночам они разговаривали – долго, жадно, срываясь, перебивая друг друга. Рейли привык – женщины на корабле к беде или к любви, что тоже было бедой, бедой особенной. Но с белокурым археологом все было по-другому: она целовала его пальцы, потому что ими он касался понеглифов, она ловила его дыхание, потому что, пока был жив Рейли, была жива история… А золото и статус были ей не нужны – как и его собственное тело. Рейли кутал озябшие пальцы в длинные локоны, и грелся сам: с ним такое было впервые. Капитан сначала смеялся – надо же первый помощник дарит кому-то букеты из дьявольских фруктов и собирает редкие монеты в ожерелья на рыболовной леске. Призрак молодой девушки с веснушками вставал перед ним, когда Рейли говорил об Ольвии – Роджер хотел даже познакомиться с ней, но Рейли не позволил, слишком хорошо знал женщин и капитана, Роджер был мужчиной и даже чуть больше. Ольвия – женщина, а сама она соткана из сомнений и жидкого меда неподаренных никому поцелуев, пополам с горечью и каменным во всех смыслах сердцем. Когда они вставали на якорь, он находил ее утлый корабль, наполненный камнями с каменной женщиной на борту – они снова говорили всю ночь, чтобы под утро забыться короткой вспышкой страсти. Впалый живот он украшал отпечатками собственных ладоней, бледные груди кусал, чтобы на них остались несмываемые морской солью следы. Он не любил ее – он жаждал обладать ей полностью, так же как Ольвия жаждала познать историю. Он был даже готов шантажировать ее, если бы однажды она пожелала бы уйти и не вернуться, но тяжелый якорь падал в синюю глубину, а белокурая фигура появлялась на капитанском мостике. Он не любил ее – по крайней мере, ему так казалось. Она-таки пожелала однажды вернуться: к огромному древу, к старым мачтам, к кускам камня, на которых была истина, он предложил ей – вяло и без искреннего желания – уйти вместе с ней, чтобы познакомиться с ее дочерью. Она рассмеялась, в отличие от Рейли, у нее не было иллюзий – Ольвия была женщиной. Ольвия была женщиной, влюбленной в историю. Это больше. - Ты и так ее узнаешь, - улыбнулась она, - Не смей только тогда влюбляться в моего ребенка. У нее великое будущее. Она будет жить. Ольвия смеялась, когда представляла, как вчерашнее дитя станет взрослой, начнет улыбаться мужчинам и однажды покинет родной остров. Ей казалось, что она сходит с ума, когда несуществующая еще темноволосая молодая женщина кивала ей головой и отчаянно выкрикивала слова нежности на прощанье. Рейли знал – так невозможно, так не бывает, чтобы дочь мятежницы жила и радовалась, но целовать лицо и живот плачущей от счастья Ольвии было приятно. Робин когда-то тоже была тут – крохотная складка как единственное доказательство незыблемости бытия археолога, как и округлые соски со следами младенческих губ, Робин когда-то была тут, росла тут… Рейли делит с Робин тело ее матери и заранее завидует девочке – она сумела оторваться от белоснежных прядей и каменного во всех смыслах сердца, она сильная. Рейли – нет. Рейли не может. Рейли хочется видеть их с Ольвией будущее – пусть даже и начерченное на понеглифе, пусть даже и короткое, но общее, с воскресными обедами и детьми, тремя или даже дюжиной, с собакой и теплым домом, Робин бы, наверное, рассмеялась – у нее нет иллюзий после первого предательства, она брошенный ребенок, это даже больше. А тогда бесполезно сдерживать порыв белой вьюги в собственных объятьях, нет смысла всматриваться в голубые глаза – слишком уж веет от них иными смыслами, как у Роджера, как у господа бога. Рейли так не хочет. Смолой он покрывает каждую расщелину на корабле – ласкает его взглядом как Ольвию, заранее шлет ему свое непрощение как Ольвие, пока Робин растет и становится больше чем женщиной. - Ты узнаешь историю, если дойдешь до самого конца, - скажет он ей, наклоняясь низко-низко, чтобы она услышала немой крик его памяти, - У тебя великого будущее. Никаких иллюзий. Робин ответит ему улыбкой пополам с завистью, пройденный Рейли путь будет для нее путеводной нитью, последняя любовь ее матери – ее новый идеал, капитан ее настоящий мужчина и даже больше, а сама она соткана из уверенности и подаренных кому-то далекому поцелуев, пополам с горячим полным алой крови сердцем… ... Рейли совсем не любит ее – по крайней мере, ему так кажется.