Всё ещё дурак

Сердце резко заколотилось в груди, когда я зашёл в нашу комнату и увидел пустую кровать. Я пытался выглядеть безучастно, будто мне плевать с высокой колокольни, но волнение сжало горло, не могу и звука издать. Я рассчитывал, что когда вернусь после полуночи, Даня уже будет дрыхнуть на своём месте, и мне не придётся его видеть. Облом. Его планы, видимо, были ещё круче, он решил пропасть совсем. — А Даня не с тобой? Спрашивает мама Лида, а глаза бегают в поисках моего братца, как будто я его за спиной прячу. — Наверное, у Яны задержался. Не переживай. Я знаю, что у Яны он будет в последнюю очередь, знаю, что он хочет расстаться с ней уже несколько недель как, что она привязалась к нему, как банный лист, а у него не хватает яиц её оторвать. Вечер, когда он спросил меня, как порвать с девушкой, чтобы не обидеть, без сомнений, забыть я смогу, только если мне шандарахнуть чем-то тяжёлым по голове, вызвав амнезию. Вечер, когда он был ещё тише, чем всегда, до смешного робким и взволнованным. Когда он не реагировал привычно на мои ухмылки и шуточки, а терялся и избегал зрительного контакта. Тогда я буквально кожей чувствовал его стеснительность, отчего даже несколько неловко становилось. А такое со мной случается редко (никогда). Вместо стыда, я настолько упивался и обыгрывал этот момент, как только мог, делился своим «богатым» опытом в разрыве отношений, пускал столько шуток, лишь бы не раскрылась правда. Всё, лишь бы поддерживать этот каламбур и казаться старым добрым хамоватым Ваней, абсолютно бестактным и неуместным. Нужно было выбрать правильную линию поведения, чтобы мысленно сжать себя за горло, не позволив вырваться потоку признаний. Не раскрыть то, что лучше затолкать поглубже. Наконец-то, блять, до тебя дошло, что она тебе вообще не ровня. Просто не твоё, хоть убей. Я не знаю, какая она, идеальная Данина девушка. Эля это или Яна, или совершенно другая, которую он ещё не встречал. Не могу описать, но просто чувствую, что это не его. Что-то чёрное и вредное во мне хочет прогонять от него каждую, лишь бы не касались, не обмазывали своими елейными взглядами. Долгое время я успокаивал себя тем, что это забота. Мне просто не хочется, чтобы этому дитю неопытному расхреначили сердце. Но постепенно даже до меня начало доходить, что причина несколько прозаичнее. И эгоистичнее. Когда что-то зажжется в его глазах с правильным человеком, когда я увижу в нём ту самую перемену, скрипя зубами, мысленно его отпущу. А пока не получается стереть идиотскую улыбку с лица, когда он так доверительно просит совета. Я не хочу себя дурачить. Что-то отлегло в душе, когда он заявил, что хочет расстаться с Яной. И это определённо больше, чем просто забота. — Не используй тупых отмазок, типа «дело во мне». Это нифига не проясняет ситуацию. Закусываю щеку изнутри, чтобы подавить улыбку. Сейчас-то чего он так нервничает? Вперил взгляд в пол, нервно постукивает ногой, словно уже сейчас расстаётся. Отчего-то так захотелось взять его за руку и угомонить этот ненужный мандраж. В чём-то Даня всегда останется Даней, таким искренним, робким недотёпой. И с какого-то перепуга меня это страшно притягивает. Стёб стёбом, приколы никто не собирается отменять, но необъяснимо нежное, что-то такое до боли родное расплывается в груди, отдавая в рёбрах. Лёгкие сжимаются, когда он так волнуется. Пиздец как хочется защитить. — А что тогда сказать? — отчаянно, почти на грани. — Ну, а настоящая-то причина в чём? По-моему, он даже позеленел. Цвет лица почти серый, глаза пустые, смотрят сквозь меня. Я придвигаюсь, чтобы спросить, какого хрена происходит, а он вздрагивает, когда моё колено касается его. — Эй, спокойно. Можешь мне не говорить. Яне главное скажи и всё. Уже у двери, когда я сваливаю, в спину мне бросают: — Я не могу сказать ей правду. Вообще никому не могу. Когда я удивлённо оборачиваюсь, думая, что мне послышалось или я неправильно догнал смысл сказанного, он уже поставил точку в нашем разговоре. Сел у компа, показывая, что больше ничего не собирается добавлять. И как только можно оставлять меня в таком подвешенном состоянии, ляпнуть такое, чтобы я голову себе сломал? Он не решился. До сих пор, сука, не решился, и меня подташнивает каждый раз, когда вижу след от блеска для губ на его щеке. Сидит за партой рядом, как в воду опущенный, а от самого разит Янкиными духами. Все эти бесконечные качели выводят меня из строя всё сильнее. Я понимаю, что немного еду крышей, когда гипнотизирую их совместную аватарку. Ту, которая в обнимочку. Ту, которая была выложена при мне, когда мы сидели в боулинге. Сердце пропускает тревожный удар, когда слышу Данин голос за Элиной дверью. Я знаю, что меня уносит не туда, что это совсем клиника, но не могу сдержаться, не могу не ёбнуть в ответ. Когда я выхожу к нему с голым торсом, тяжело дышащий, он стоит так близко ко мне, что едва не утыкается носом в грудь. Не знает, куда деть глаза и смотрит на всё сразу. С Элей спать для меня — всё равно, что сестру родную трахнуть, но Даня слишком наивный, чтобы раскусить это маленькое шоу. Очень дешёвый трюк, чтобы вызвать ревность, слишком пошлый, но он срабатывает. Да, Данька, в твоих заумных книжках не написано, как бросить девушку, потому что запал на брата. А ведь ему совсем не плевать, что я спокоен. Он ведь рассчитывал, что я буду так же несдержанно себя вести, так же в открытую устраивать сцены ревности, похлеще, чем в бразильских сериалах. Что выдам себя с головой, как только увижу его в объятиях Яны. Уже совсем других объятиях, мерзко кричащих на весь мир, что мы, ребят, трахнулись, поздравьте нас. Хотелось поддеть, но я понимал, что от меня как раз этого и ждут, поэтому не вёлся. Забавно, что когда я, не затыкая рот, несу околесицу, меня вечно пытаются приструнить, а когда я красноречиво молчу, Дане не хватает моего трёпа. Ему кровь из носу нужен мой комментарий насчёт произошедшего. Его выводит, что его план не работает. Я не лезу, я не пристаю и не отпускаю пошлые шуточки. Я как будто и не заметил разницы. А такое даже хладнокровный Даня не смог вынести. Данил рывком захлопывает за нами дверь и больно ударяет меня спиной о стенку. Мне даже непривычно видеть его настолько обозлённым и понимать, что я довёл его до такого. Ему даже с Яной пришлось переспать, а я, гадёныш, совсем не оценил. Мне нихрена не казалось. Это гнетущее, поросшее сплошными вопросами и сомнениями чувство, взаимно. Я не один такой поехавший. Он прижимает меня к двери и тянется на носочках к моим губам. Чуть ли не рычит от того, как пассивно я отвечаю. Обхватывает руками за шею и просит опуститься ниже, просит раскрыть губы, чтобы можно было поцеловать по-настоящему. Конечно, Даня пытается действовать уверенно, будто делал это сотню раз, но я чувствую всю эту показуху, то, как он нервничает и за мнимо властными жестами старается скрыть страх. Трясущими руками вытаскивает мой ремень, а сам еле на ногах стоит от волнения. Он знает, чего хочет, но не знает, как это сделать. Мне приходится полностью взять инициативу в свои руки, потому что он может причинить себе боль первый раз, если и дальше продолжит действовать так хаотично, рвано. Когда тебе настолько открываются и безоговорочно доверяют, вверяют своё тело и душу в личное пользование, ты не можешь уже смотреть как прежде. Не можешь считать себя таким, каким был раньше. Мне никогда ничего старались не доверять. Слишком ветреный и инфантильный. Быстрее всё сделать самим, чем по сто раз объяснять мне. Даня же жмётся ко мне с такой кричащей просьбой о помощи, что меня сшибает эта волна нежности. После, я ещё долго держу его в своих руках, придавливаю всем телом, но не хочу отстранять сразу. Он разделяет это желание и вымотано водит пальцами по скользкой спине, впитывает глубже, восстанавливает сбитое дыхание. Сейчас, глядя на аккуратно заправленную постель, тревога сжимает со всех сторон. Да, я оттолкнул его, когда он снова хотел поцеловать меня после того, как вернулся со свидания с Яной. Да, я не проявил понимания, а проявил эгоистичную, неконтролируемую ревность. Но Даня не из тех эмоциональных подростков, которые чуть что бегут из дома. «Мама нервничает. Скажи, где ты». И через секунду добавляю: «Я нервничаю, ок?» Ответная смс-ка не сразу приходит, нужно же и поломаться приличия ради. «В сквере возле нашего дома. Старого дома. Только приходи один» Он крутит в руках мобильный телефон и даже не поднимает глаза, когда я подхожу к нему ближе. Стоит, облокотившись о перила, опустив голову. Никого кроме нас в такое позднее время здесь нет. В пустом тёмном парке мне жутко неуютно. И эта тишина между нами не добавляет тепла. Я молча становлюсь рядом, жду, что он первый скажет хоть что-нибудь, но когда достаю сигарету, пачка чуть не выпадает из рук: — Она беременна. Я зависаю лишь на секунду. Затем прикуриваю сигарету и выпускаю клубы дыма в сторону, чтобы не попало на него. — Это было только один раз. Оправдывается. Лучше бы уже молчал. — Это как-то меняет дело? — Я назло тебе это сделал. — Я догадался, — выбрасываю сигарету и поворачиваюсь к нему. — А какого же хуя, Данечка, ты не предохранялся? Хотел назло мне ещё и ребёночка заделать? Опускает голову и поджимает губы, но ничего не отвечает. Обиженно молчит, потому что осознаёт, что я прав — он лоханулся по полной. А мне впервые от этого не прикольно. Лучше бы я снова считался тупым братом, а Данюша — гением семьи. Но вот кто теперь назовёт его умным? Когда он облизывает и нервно кусает губы, мне хочется врезать ему в лицо. Мне хочется схватить его за грудки и трясти, пока он не развалится в моих руках, как дешёвая кукла. Кидать из стороны в сторону, крича в убитые, потухшие глаза «какого хрена, Даня?». Подхожу к нему и бережно приподнимаю подбородок, опуская взгляд на губы. Всегда обветренные из-за этой долбанной привычки их грызть на морозе. Провожу по нижней пальцем, смотрю спокойно, ровно, но в груди едко расползается злость. На самого себя, на Даню, на медсестёр, которые перепутали нас в роддоме. Всего один крошечный проёб, после которого ничего не будет как прежде. Сложись всё иначе, попадись медсёстры более внимательные и ответственные, я никогда в жизни не встретил бы этого придурка. Даже страшно представить, если бы всё сложилось по-другому. Въелся, как клещ, прямо под сердцем, прямо там, где болит сильнее. Там где неоперабельно. Но, слава богу, что появился и въелся. — Идиот. Даже не замечаю, что произношу это вслух. Даня вздрагивает как от удара, хотя на деле, он удивлён тем, что я произношу это мягко, почти покровительственно. Удивлён, ведь ожидал, что я буду рвать и метать. А мне настолько хуёво, что хочется обессиленно рухнуть в сугроб и замёрзнуть к ебеням. Какие уж тут силы на злость, когда хочется выть как раненая собака, но виду показывать нельзя. Нужно держать лицо, потому что сразу два раскисших Иванова на один квадратный метр многовато. Держаться ради этого обмудка. Вцепляется в мои волосы и резко тянет на себя, врезаясь ртом. Я сразу запускаю язык, не ощущая сопротивления. Сминаю шершавые губы, скольжу глубже, так, чтобы колени тряслись, и в ответ чувствую дрожь Дани. У него сейчас не то состояние, чтобы строить из себя дохуя взрослого. Он напуган как ребёнок. Я понимаю, ведь чувствую то же самое. И почему меня угораздило втрескаться в такое недоразумение, а это недоразумение в такого, как я? Почему я вообще не могу бросить его разгребать свои проблемы самостоятельно? Почему меня ломает, когда я не вижу его хотя бы день? Он не хочет мягко, не хочет спокойно. Хочет чувствовать азарт, волнение и страх каждый раз, когда мы вместе, ведь нас может увидеть кто угодно. Он нихуя не хороший мальчик, и он не думает о приличиях, когда до боли сжимает мои бёдра, чтобы я стал вплотную. Почувствовать, что я от него не отказываюсь. Ему нравится вот так — тайно в открытую. И ночью прикусывать запястье до крови, чтобы не стонать на весь дом, ведь за стенкой родители. Едва слышно, одними губами, вымученно шептать моё имя, а утром сидеть рядом и безукоризненно делать вид, что ничегошеньки не происходит. Привязывает к себе с каждым долбанным взглядом, брошенным украдкой, таким, от которого мурашки идут по спине. Привязывает тем, что вся эта игра в «брата»-любовника мне и самому нравится. Только совсем недавно меня начало пугать то, что это больше не было игрой для меня. Данил считает, что не заслуживает такого моего понимания. Притягивает ближе, чтобы я на него навалился, берёт инициативу, а мне в висок пульсирует безостановочно мысль «беременна, беременна». Я запрещал себе рисовать картины их секса, самого себя убивать раз за разом не так уж и приятно, но сейчас не могу избавиться от назойливых мыслей. Прокусываю ему губу, слишком яростно сжимая зубами. Чувствую, как Даня дёрнулся, тихонько шикнув, но тут же потянулся снова, вовлекая в ещё один, медленный и такой необходимый сейчас поцелуй. Мне самому страшно, что я внешне спокоен. Так не должно быть, не тогда, когда кровь бешено бьётся в венах, а кулаки так и чешутся, чтобы треснуть ими о стену-другую. А лицо безучастное. Почему-то не могу избавиться от предчувствия, что это последний поцелуй. В каждом движении губ веет безысходностью, слышится, как шестерёнки крутятся в голове Дани. И явно не в мою пользу. В тот момент, когда он с готовностью и отчаянием отвечает мне на всё новые и новые прикосновения, какое-то решение у него уже формируется, а у меня такое чувство, будто меня выбрасывает за борт. Словно прогоняют, как ненужную собачонку, которая выросла и перестала быть такой милой и игривой, как раньше. Словно наигрались. — Пойдём домой. Пожалуйста. Наконец отрываюсь от него и шепчу в обветренные красные губы. На ногах тяжело стоять, в эти затуманенные, потухшие глаза тяжело смотреть, даже вдох трудно сделать. Сорваться и то лучше, чем держать всё это внутри.

***

Когда Даня приводит Яну в наш крохотный домик, на меня он не смотрит. Полностью игнорирует мой взгляд, но я-то знаю, что он его чувствует. Меня как будто здесь и нет. Ни в комнате, ни в его жизни. Прекрасно. Всё же смехотворные принципы победили. Вот и решение подкатило, собственной персоной. Долго думал, Дань? Они не выглядят как друзья, не выглядят как возлюбленные, а уж тем более, как будущие родители. От этого каламбура в висках пульсирует, а горло першит от злобного сдерживаемого смеха. Даня — отец. Даня — муж Яны. В какую камеру мне нужно помахать и рассмеяться, чтобы прекратить этот розыгрыш? — А что тут думать, жениться нужно. — Мама Лида видит единственный выход только в этом. Я вижу, что мне нужно проблеваться. Меня, естественно, не спрашивают, куда уж мне что-то знать об этой взрослой жизни. Только, кажется, я один вижу, какой бедлам они устроили. От их словесных перепалок и всего бреда, что они выливают, хочется сбежать. Каждый думает, что дохуя прав. И каждый даже не догадывается, сколько всего они не знают. Сколько невысказанных вещей хранит в себе пара глаз, робко глядящая в сторону. Свою долю информации я получил, спасибо. Больше здесь ловить нечего. Я тихонько сваливаю в комнату, пока Полина и Лида сцепились как кошки. Никто особо не заметит моего отсутствия, им не до этого. Не проходит и минуты, как Даня идёт за мной следом, стыдливо мнётся у двери. Подними ты уже на меня глаза, сам же принял решение. Отстаивай его. — Моё мнение, как я понимаю, нахуй никому не упало. Но я всё равно скажу, — начинаю я, даже не поворачиваясь в его сторону. — Это ошибка. И ты рано или поздно это поймёшь. Папаша. Вздрагивает, а мне приятно. Размазать по стенке хочется, но сейчас это будет сродни избиению младенца. Младенец. Мне всё кажется, что это неудачная жестокая шутка.

***

Месяц Яна мелькает перед глазами каждое ебаное утро. А я молчу. Пусть. Непробиваемая гордость больше не позволяет раскрыть рот и возмутиться. Не даёт права ползать на коленях. Хотя иногда, чёрт тебя дери, так хочется. Согласен даже на такое, лишь бы снова зарыться носом в светлые кудри и вдохнуть родной запах. Я даже научился не закатывать глаза, когда Даня любовно целует в щёчку мать своего будущего ребёнка. В первую ночь, когда Яне выделили свою кровать, я не ожидал увидеть Данилу по-прежнему в нашей комнате. Разве этим голубкам не нужно привыкать делить одно ложе на двоих? Мама Лида упёрлась рогом, что разврат устраивать она явно не позволит в этом доме. Мне стоило таких усилий, чтобы промолчать. Тесно в одной с ним комнате, тесно за обеденным столом, когда он непременно сидит рядом, неуютно в пустой кровати. Он будто специально бесит, испытывает терпение, которое и так на грани. Я видел, что Даня за мной наблюдает, уже не робко, а в открытую пялится, но с того момента, как Яна переступила порог нашего дома, я к нему не прикасался. Поэтому прикасаться начал он. При всех, потому что если хочешь спрятать — положи на самое видное место. В узком дверном проёме теперь ни за что нельзя было пройти спокойно, потому что загребущие руки Дани были тут как тут. Гладили, якобы мягко освобождая проход. Встряхивали волосы, так как снегом всю шевелюру запорошило. В машине необходимо ведь ехать, прижавшись так тесно друг к другу, и за партой жизненно важно сидеть, соприкоснувшись локтями. Иногда мельком я поглядывал на Яну, чисто из любопытства. Она реально такая тупая или просто делает вид? Когда Эля подходит что-то спросить Данилу, у неё чуть ли пена изо рта не валит, а когда Даня за обедом придвигает свой стул ближе ко мне, и дальше от неё, она и глазом не ведёт. Хотя логика беременных подростков мне неведома.

***

Данюша с Яной и мамой Лидой были в свадебном. Платья, наверняка, дорогущие, но на таком экономить — просто кощунство. Яна выглядит ослепительно в белом платье, зуб даю. Надеюсь, бухла на свадьбе будет достаточно. К ужину я не присоединился к общей трапезе. В горло ничего не лезет. Просто бревном валялся на кровати, слушая музыку в наушниках, намеренно переключая все слезливые или грустные песни. Я раньше не замечал, что буквально в каждой композиции, так или иначе, зачешется любовь. Она, блядь, повсюду, это так раздражает. Тихо играла музыка, и меня это расслабило, я и не заметил, как темно стало в комнате. Я лежал на спине с закрытыми глазами и вдруг почувствовал, как на ноги мне опустился Даня. Всю мою расслабленность как ветром сдуло, я напрягся всем телом и смотрел на то, как он усаживается на меня и кладёт руки на грудь. Можно было сказать, чтобы он прекратил, что не нужно, что так только больнее, но я не мог выговорить и слова. Я настолько соскучился по нему, что ещё немного, и начну слушать те сопливые песенки, рыдая в подушку. Мне так необходимо было его почувствовать, иначе срыв мне обеспечен. Поэтому когда он проводит своими фарфоровыми изящными пальцами по моей груди, я завороженно смотрю на него. Не кричу, не отчитываю, не сбрасываю. Впитываю его прикосновения, как в первый раз. — Позволишь? Тихо спрашивает Даня, опуская руки ниже. Я вздрагиваю и сильнее выгибаюсь, подставляюсь под его касания. В горле ужасно пересохло, поэтому я просто зажмуриваю глаза и киваю. Киваю, подписывая себе этим приговор. — Вань… — он наклоняется ниже, шепчет мне в губы, просит, чтобы я открыл глаза и посмотрел на него. Когда я сталкиваюсь с его глазами, когда за долгое время, наконец, смотрю прямо, в упор, не моргая и не отводя их, мне становится безумно хуёво. В тот момент вся злость, все претензии сами собой отходят на второй план, и я тону в его взгляде, таком нуждающемся, горящем, умоляющем забыться. В глазах, в отражении которых я вижу собственные чувства. Не хочу знать, что сегодня происходило у него, сблизились ли они с Яной или наоборот его выбесило всё происходящее за день. Любой ответ будет резать мне по сердцу, потому что решения по-прежнему нет. Он ложится на меня, и я слышу его ускоренное сердцебиение, под стать моему. Целует долго, медленно, никуда не спеша, и я удивляюсь его смелости. Или безграничной тупости. Зная, что наши родители — любители бестактно ворваться в комнату, не понимаю, почему он медлит. — Дань, ты дверь закрыл? — Да, да. — Он нетерпеливо ёрзает и скользит губами ниже, к шее, явно не настроенный прерываться. У меня тоже денёк был просто отстой, Дань. Несмотря на то, что я отвык его целовать, вкус его губ по-прежнему знаком, ощущения по-прежнему сногсшибательные, когда он юрким языком просит разрешения углубить поцелуй. Я незамедлительно открываюсь, тем самым делая ошибку. После такого я уже не могу мыслить рассудительно, если вообще когда-то умел, не могу осторожничать, поступать по совести. Я крепко обхватываю его за талию и легонько толкаюсь, разжигая искры возбуждения между нами. Этого было достаточно, чтобы мне уже стало плевать на дверь, на родителей за стенкой. На Яну. На то, что на утро она будет сдувать с него пылинки и мило поправлять ему чёлку. И на то, что они по-прежнему собираются пожениться. Я вцепился в него как дикий голодный зверь в кусок мяса и отпустил себя на какое-то время. Отпустил всю боль, заменяя её наслаждением. Я фиксировал моменты, когда Даню особенно прорывало на громкий стон, когда ему было похуй на то, что он перебудит весь дом. Приходилось врываться в его рот, заглушая звуки, и толкаться резче, сильнее, так, чтобы спина болела от его ногтей на утро. Мне можно. Мою разодранную спину вряд ли кто-то может спалить. А вот на его теле засосы ставить я не мог ни при каких обстоятельствах. Его горячее дыхание на плече щекочет кожу, и я веду им, чуть вздрагиваю от приятных ощущений. Даня рассматривает это как просьбу, поэтому, когда я делаю особенно глубокий толчок, он несдержанно, неаккуратно впивается зубами, желая оставить след. Наутро придётся сидеть в свитере с высоким горлом, потому что засосы будут рассыпаны от плеча до основания шеи. Меня выводит, что я не могу отплатить ему тем же, что его тело должно оставаться кристально чистеньким. Для Яны.

***

Чем больше жужжаний про свадьбу, тем чаще он приходит ко мне. Как будто этим пытается оттянуть неизбежное. Когда мамы наседают на Яну касательно еды, раздают свои бесценные советы, Даня сжимает мою ногу под столом. Это значит, что ему всё остопиздело. Что на долю секунды нужно подкрепиться яркими эмоциями и продолжать тянуть эту лямку дальше. Я понимаю, насколько все сосредоточены только на себе, что совсем не видят очевидного, то, что буквально под носом. Однажды я возвращаюсь домой под утро. Свадьба всё ближе, и всё ближе разговор, когда меня пошлют на три буквы и переедут в другую квартиру, жить счастливо семейной жизнью. Мне нужно морально начать уже готовиться к этому. И готовить к этому Даню. Пусть не рассчитывает, что я вечно буду спать у него под боком. Отрывать, так с мясом. За столом Даня сидит как изваяние. Ни гнева, ни радости. Ковыряет ложкой кашу и даже не даёт повода его поддеть. Только в конце завтрака, прерывая всеобщий шум, он всё же не сдерживается. Спрашивает тихо, но твёрдо: — Ты где был? Я даже прихуел, что он смеет кидать предъявы мне. При всех. — Ты решил на мне потренировать роль заботливого папаши? Это не твоё дело, вообще-то. — Дань, Ваня предупреждал меня, что переночует у друга, всё нормально. Я специально заранее сказал только Лиде, не ему. Лида думает, что Даня раздражён нарушением порядка, что я сваливаю, не предупредив, что заставляю всех волноваться. На деле же, Данечка скрипит зубами и мысленно прикидывает имена всех моих друзей, у кого я мог остаться на ночь.

***

Он показательно проводит целый день с Яной. И супчик ей принесёт, и фильмик в обнимочку посмотрит, и чай ромашковый заварит. И всё бы ничего, но я его знаю, как облупленного. Я вижу его взгляд, вижу его расфокусированные глаза. Он далеко-далеко за пределами этой комнаты. Меня, конечно, в этот день просто не существует. Меня игнорят, как обиженная семиклассница. А я ничего никому не собираюсь объяснять или просить прощения, ибо нехуй. Уж кто-кто, а я имею право пропадать, когда мне вздумается. В отличие от почти женатого человека. Он впервые тайком перебирается ночью к ней, а не ко мне. Я всё слышу очень хорошо, потому что он и не хотел это скрыть. Только в коридоре крался тихо, чтобы не разбудить родителей. Этот спектакль одного актёра был только персонально для меня. Я как мазохист лежу с открытыми глазами, пялящимися в темноту, и даже не дышу. Хочу услышать хоть шорох, хоть скрип. Хоть что-то, что подскажет мне, чем они занимаются. Но блядская тишина только сильнее режет по нервам. Он не выдерживает уже на следующий день. Мамы с Яной ушли сравнивать рестораны, и я в кои-то веки надеюсь, что смогу спокойно попробовать сделать домашку. Мало ли. Может, поможет отвлечься. Данил громко захлопывает дверь и садится за моей спиной. И мне теперь ни один ебучий способ доказательства теоремы не приходит в голову. Редко бывает, что мы остаёмся сами дома. Почти всегда здесь как проходной двор, но папа с дедом свалили ещё с утра, и мне неуютно. Сердце начинает выплясывать быстрее, когда слышу за спиной скрип кровати и тихие шаги в мою сторону. Даня становится сзади и нависает надо мной, смотрит на перечёрканное двести раз решение. Это первый открытый контакт между нами за эти дни. Играть в молчанку, видимо, слишком энергозатратно. — Хочешь, помогу? — Справлюсь. Ручка дрожит в пальцах, когда Даня невесомо, нежно прижимается губами к моей шее. Я шумно выдыхаю и прикрываю глаза. Сейчас я его оттолкну. Только ещё дам себе буквально одно мгновение. Он разворачивает меня к себе, тянется к моим губам, чтобы запечатлеть поцелуй, но за секунду до того, как наши губы столкнутся, я выдаю: — Интересно, какой же пример ты будешь подавать своему ребёнку? Это срабатывает, и он отшатывается от меня, словно ему зарядили пощёчину. Я просто бью в ответ. Я идиот, не способный проглотить обиду. Сам того не ведая, я попал в яблочко. Его грызёт совесть каждый раз, когда он приходит ко мне, когда ложится под меня, когда неоднократно кончает благодаря мне, но не приходить не может. Мысль о ребёнке и женитьбе волшебным образом испаряется из его головы, когда я втрахиваю его в кровать, закрывая рот ладошкой. И ему нравится даже это. Когда я злюсь, секс выходит ещё более страстным, болезненным, животным, таким, какой нужен Дане. Который, я уверен, Яна не способна дать. — Ты просто не мог себя сдержать, правда? — Я и так слишком много держу внутри, Дань. Ты себе даже не представляешь, сколько всего я хочу тебе высказать. Но почему-то каждый раз засовываю язык в задницу и пускаю тебя к себе. Он понимает меня как никто. Он в таком же безвыходном положении, так же зависим от другого человека. Мне и хочется его винить, и частично оправдания сами лезут в голову. — А сейчас вали к Яне.

***

— Я думаю, что подарю им кроватку на свадьбу. Ту самую, которую не успел достроить до Данькиного рождения. И польза, и воспоминания. Как думаешь, Вань? Как серпом по яйцам каждый раз. И чего из всех людей планеты нужно спрашивать именно меня о таких вещах? — Зашибись. Особенно, когда не хочешь раскошеливаться на нормальный подарок. Все эти пелёнки, кроватки и коляски, это всё настолько не то. Ничего из этого не принесёт ни ребёнку, ни родителям счастья. Но моя работа во всей этой предпраздничной суматохе — помалкивать. С трудом я справляюсь. Прошло уже три месяца, а я ни разу не замечал, чтобы Янку тошнило. Ни намёка на смену вкусовых предпочтений, ни тебе отвращения к разным запахам, ни перепадов настроения. Полина меня заверила, что далеко не у всех женщин бывает токсикоз. У некоторых он может быть и в конце беременности. Может, я начинаю параноить, но внешне я тоже нихуя не вижу преображений. Через три дня свадьба, и мне невъебенно хочется свалить в другую страну. Как жаль, что мы теперь бедные. Всё это время я пытался морально приготовить себя к этому дню. Не подпускал Даню к себе ни на шаг. За столом пересел на другой конец, а в школу привыкал ходить один. Мне нахуй такая компания не нужна. Мне нахуй не нужны эти прикосновения, от которых я перестаю что-либо соображать. Мне нахуй не нужен Даня. Я программирую себя на сплошной похуизм. Мне всё будет побоку. В последние дни я почти всегда пропадаю где-то вне дома. Для меня стало привычкой возвращаться к полуночи. Раньше я всё равно не смогу уснуть. Он уже не устраивает показательных истерик. Он уже привык. Он понимает, что я не обязан оправдываться перед ним. Стоит у окна в нашей комнате, обхватив себя руками. Будто опору ищет. — Ты время видел? Чего не спишь? — Предсвадебная нахуй паника. И теперь он матерится. Я отлично влияю на людей, кто бы что ни говорил. — Я не буду с тобой спать. Хочешь потрахаться — иди к жене. Такое впечатление, что за последние месяцы прошла тысяча лет. Таким заёбанным я не чувствовал себя никогда. Мне даже не хотелось уже оказаться правым. Я просто хотел, чтобы мне стало легче. — Она ещё не жена. Подходит ближе и смотрит, как я переодеваю кофту на футболку. Как я стараюсь не обращать на него внимания. — Ебал я все эти официальные ярлыки. Смысл всё равно один и тот же. Я ещё в самом начале тебе говорил, что всё это огромная ошибка. Мне нечего добавить, потому что мнение моё не поменялось. Этого ты хотел? Душевного разговора? — Что бы ты делал на моём месте? Меня никогда никто не спрашивал о таких вещах. Все знают, что Ваня — хуёвый советчик. Он только способен наломать дров. — Не женился? — отвечаю так, будто тупее вопроса не слышал. — А ребёнок? Подходит ещё ближе, волнительно сверкая глазами. Отхожу на шаг назад, потому что знаю свой предел. Соблазн коснуться выше, чем за все предыдущие дни. — Ребёнок должен родиться в грёбанной любви. А не в жалкой имитации этого. Не надо иметь семи пядей во лбу, чтобы понимать это. — А вдруг… — Что? Стерпится — слюбится? А ты хочешь её полюбить? Молчание. Такое, что можно руками напряжение потрогать между нами. Делаю шаг ближе. Просто в пизду всё. — Ты её любишь, Дань? — Не вынуждай меня этого говорить. Извини, но не я начал эти душевные посиделки. Хватит крутить мою душу на мясорубке. — Что именно? То, что ты трахнул её без чувств? Почему ты так боишься озвучить это? Это не делает тебя менее святым, не беспокойся. — Думаешь, я претендую на это звание? Это смешно, учитывая, что я делаю. Что я чувствую к тебе. В один момент я даже забываю про Яну. Пазл за пазлом в моей голове складывается сложная и противоречивая картинка с названием Даня. — Так вот в чём прикол. Хочешь отмыться этой нелепой свадьбой от нашей порочной связи? То, что сделаешь — в миллион раз хуже. Как по мне, то лучше я буду грязным педиком, чем лицемерным ничтожеством, которое боится самого себя. Можешь жениться на ней, наклепать хоть десяток детей, каждый год нового, только меня не будет всегда рядом в соседней комнате, чтобы ты приходил, когда тебе захочется по-настоящему потрахаться. За одну секунду на его лице сменяется тысяча эмоций, а у меня адреналин в крови зашкаливает. Накопленная недосказанность безжалостно вырывается и мне нравится, наконец, выплёвывать ему такие вещи, смотреть, как его перекашивает от того, насколько же сильно он заблуждается, понимать, что его реальность, его правда, оказывается, может рухнуть по щелчку пальца. Появлением глупенького, совсем не шарящего ни в чём «важном и серьёзном» Ванечки, который с трудом понимает через слово всё, что говорит мудрейший Данила. Но я не хочу его топить своей правдой. Я его, кретина, хочу вытянуть за шкирку из этого болота. Он погряз настолько, что едва нос торчит. Даже несмотря на то, что предательски наворачиваются слёзы от его слов, от того, что он считает чем-то грязным, недостойным всё, что есть между нами. Врезать хочется дико, но доказать обратное сильнее. Он открывает рот, чтобы выбросить свой контраргумент. Застывает в молчании и замирает на секунду. Ещё бы тебе было чем крыть. Не успеваю опомниться, как он сбивает меня с ног, бросая на кровать. И поначалу мне кажется, что он начнёт меня лупить. Что разукрасит лицо за всё то, что я наговорил. Выплеснет эмоции в драке. Тем более, я давно напрашивался и крохотной частью себя даже хочу этого. Интересно посмотреть, насколько Даня готов зайти, лишь бы и дальше вариться в собственном соку обмана. Лишь бы не признать, что взаправду ему башню сносит только со мной, что ярче всего он кончает только со мной, что у него сердце тоскливо тянет, когда ночью нужно перебраться в свою кровать, когда хочется заснуть рядом. Сколько ещё его наивная, не соображающая голова будет отрицать его настоящую сущность? Неужели он думает, что нерационально сходить с ума по парню, а жениться без любви вполне себе объяснимо? Неужели он считает, что я не вижу, какую чепухню он мелет, а остальные слишком ослеплены им, не могут сказать, что он тупит похлеще меня на итоговой по физике. Это легче, чем два плюс два. Это такая простая истина, что мне искренне, по-детски смешно, что нужно озвучивать такие вещи ему. Не женись, потому что чувствуешь себя обязанным. Не рожай ребёнка, который тебе триста лет не нужен, не плоди ещё одну боль и не затягивай себе сам по собственной воли эту верёвку вокруг шеи каждый раз, когда ложишься в кровать с той, от которой сердце даже ни на йоту не замирает. Лучше бы драка и была. Она бы только подтвердила, насколько он бессилен перед тем, что чувствует. Но его волна агрессии, накопленного напряжения и боли взрывается так яростно, что я теряю тот момент, когда он берёт верх. Седлает меня, заставляя смотреть на него снизу, сжимает коленями мои ноги и дышит. Взглядом пытается заткнуть. Его тяжёлое дыхание разбивает тишину в комнате и заполняет затянувшуюся паузу. Лучшее признание его слабости я и не мог от него ожидать. Он сам за меня всё сделал. Подхватываю за бёдра и одним движением переворачиваю его на спину. Хрена с два теперь я разрешу ему вести. Бьётся подо мной как загнанный в угол зверь, хочет проявить твёрдость, решительность, но всё что нужно от него, всю его твёрдость я и так прекрасно ощущаю, поэтому не уступаю. Конечно, ему нравится. Конечно, он возбуждён и едва держится, чтобы не начать тереться об меня. Мне так сильно хочется доставить ему удовольствие, но слегка помучить его не могу себе отказать. Раз уж вступать в порочную связь, то отдаваться всей душой, правда, Данечка? Несмотря на весь драматизм ситуации, в которую мы вляпались, я получаю удовольствие. То, какой коктейль эмоций смешивается сейчас в нём, дилемма, которая разрывает его мозг на две части, заставляет меня ликовать, как помешанного. Дань, возмутительно, просто отвратительно так сильно, до боли в паху и дрожи в пальцах хотеть своего, пусть и сводного, но брата. Ведь об этом ты думаешь? Так ты всё это видишь? Фиксирую его запястья, чтобы не пытался меня скинуть и придавливаю всем весом, жду, когда угомонится. Несколько раз медленно прохожусь бедром по его стоящему члену, но большего пока не предпринимаю. Жду, когда его вспышка бешенства плавно перетечёт в наслаждение и ёрзаю на нём, жарко вожу губами по шее, ощущая, как бьётся горячая кровь. — Что конкретно ты хотел себе доказать? — ласково, нежно вышёптываю на ухо. У Дани вырывается первый стон, и я ощущаю, как у меня тяжелеет внизу живота. Только сейчас понимаю, насколько сильно мне не хватало всего этого. Если он и дальше будет так дрожать подо мной, я долго не продержусь. Не понадобится даже штаны снимать. — Ты можешь прямо сейчас сбросить меня и пойти к Яне. Пока я не поцеловал тебя. Пока не начал ласкать твоё обнажённое тело и не врываться мощными толчками. Мне тебя отпустить, Дань? Я не держу его запястья настолько сильно, чтобы заставлять делать что-то. Так, чисто для вида. Желаю, чтобы мы были на равных, чтобы вместе, поровну разделили всё то безумие, что происходит между нами, и которое я ни за какие вещи мира не променяю. — Так что ты хочешь, чтобы я сделал? У меня у самого перед глазами темнеет каждый раз, когда его губы задевают мою кожу, и я чувствую, как он шире расставляет ноги, позволяя мне прижаться к нему крепче. Так как руки его в моём захвате, а он хочет ближе, забрасывает ногу мне за талию, заставляя почти упасть на него. — Чтобы заткнулся. Я хотел его помучить и обломать, бросить на полпути, не доведя до пика. Поиграть с ним, как он играет с нашими отношениями. Чтобы нахуй неповадно было водить меня за нос и приходить, словно в ресторан быстрого питания, когда от поцелуев с Яной он не мог насытиться ни на грамм. Но когда он умоляюще, вымученно изгибается и сам тянется губами, я понимаю, что проигрываю в собственную игру. Не могу здраво мыслить и трезво мстить, когда он обхватывает меня ногами, не давая ни малейшего шанса отстраниться. — Вань. Пожалуйста. От его шёпота у меня в трубочку внутренности сворачиваются. Так сладко и горячо внизу живота, что всё плывёт перед собой. Я ведусь. Как и в первый раз, так и сейчас. Ведусь и верю в то, что это что-то изменит, что он признает то, что и слепому видно. Что то, что сейчас происходит, не только приятно, но и весомо для него. Я быстро освобождаю его от одежды и не могу отказать себе в удовольствии провести губами по хрупкому, нежному телу. Из него вырываются тихие благодарные хрипы, когда я по очереди обвожу языком соски, спускаюсь ниже к животу и первый раз оставляю красочный засос чуть ниже пупка. Первый раз даю понять, что с меня хватит. Первый раз показываю ему, что я не готов делить его с кем-то. Первый раз искренне позволяю себе надеяться, что меня услышали. — Вань… — едва слышно раздаётся над головой. — Тише, завтра меня за это отругаешь. — Нет. Сделай так ещё раз. В грудь словно ударили, и я злобно, агрессивно вхожу в него одним толчком, совсем не жалея. Не знаю, кого мне хочется убить больше — себя или его. За то, что даёт надежду, за то, что так перепутывает всё в голове, за то, что не могу свободно дышать, когда он рядом. Меня так злит, что с ним хочется нежно, что хочется заботиться, что готов подставиться под пули лишь бы этот идиот не мучился. Он не одёргивает меня, когда я присасываюсь к его шее, он не против того, чтобы я оставлял синяки на бёдрах. Охотно обхватывает меня за плечи руками и первый раз позволяет нам быть на равных. До растекающейся боли в мышцах я двигаюсь в нём яростно, отдавая всего себя, и замираю внутри каждый раз, когда он с готовностью отзывается, отвечает на каждый мой толчок, разрешает делать всё, что душе угодно. Даня не выдерживает первым и с приглушённым стоном сжимает меня в себе, жарко выплёскивается мне на живот и держит, по-прежнему впивается ногтями в плечи. Мы в этом не нуждаемся. Если бы я только мог убежать, я бы уже давно это сделал.

***

Ссориться из-за шмоток — это так по-семейному. Какая нахуй разница, во что будет одет Даня? Почему Яну волнует, какой будет смокинг, если он будет стоять в нём с убитым выражением лица? Почему никто, блять, не хочет замечать по-настоящему важных вещей? Вечером я проходил мимо спальни Яны в надежде хоть там найти Даню. Он морозится от меня с нашей последней совместной ночи, и если для него так легче, то меня такое поведение только разрушает сильнее. Завтра свадьба, и мне нужно посмотреть в его глаза, нужно узнать, поменялось ли хоть что-то в них, могу ли я рассчитывать на возвращение здравого смысла или мы окончательно решили всё пустить на самотёк. Яна стояла перед зеркалом в коротеньких шортах и бюстгальтере, разговаривая с кем-то по телефону. У неё всегда была неплохая фигура, ей не стыдно было её продемонстрировать в облегающей одежде. Не могу не признать, что она красивая, но явно не мой типаж. Даже и близко не то. Она крутилась, рассматривая себя со всех сторон, трещала о какой-то поездке на горнолыжный курорт и жаловалась на то, как трудно ей здесь живётся, насколько никто не хочет её понять. Может, я нихуя не смыслю в правилах безопасности, но куда беременной девушке кататься на лыжах? Яна всё ещё не знала о моём присутствии, позволяя мне беспалевно подслушивать, как внезапно я потерял нить её разговора и обратил внимание на её живот, когда она обернулась. Плоский как доска. Я завис на долю секунды и попытался не рубить с плеча. Но осознание реальной ситуации настолько ужалило меня, что от злости я не мог даже вдохнуть. Я хочу, чтобы она сама призналась. — Неплохо выглядишь. Как для беременной на четвёртом месяце. Она резко оборачивается, и трубка выпадает из её руки. Главное просто соблюдать спокойствие, даже несмотря на то, что у меня вулкан нахуй взрывается внутри. — Ваня, какого чёрта ты вламываешься? Ты меня напугал. — Извини. Я помешал тебе договариваться насчёт катания на сноуборде? Как же меня бесит, что по поводу и без у неё слезятся её наглые глазки. Не дожала. Не доиграла совсем чуточку, всего денёк. Обидно на финише так сплоховать. — Ты ведь никому не скажешь? У меня даже расцветает улыбка на лице. Жуткая, неестественная. Вот же сука. — Конечно, нет. Ты сама ему расскажешь. Завтра же. Её вытянувшееся, испуганное лицо хоть сейчас превращай в гифку, чтобы прокручивать каждый долбанный раз, когда кто-то говорит о святости уз и институте семьи и брака. — Тебе какое дело вообще? — Или это сделаю я, — перебиваю её. — С превеликим удовольствием. Она немного сбавляет свой гонор, понимает, что со мной нужно по-другому. Я не мягкий и нежный Даня, из которого можно лепить что угодно. В меня если вляпаешься, проблем не наберёшься, и Яна решает избрать свою типичную тактику. Мне уже смешно с её умоляющих глазок. Господи, ну и цирк. На секс она тоже его вот так развела? Похлопала влажными от слёз ресничками? Хотя вряд ли Даню в ту ночь стоило уговаривать — этому гадёнышу жизненно необходимо надо было как-то кольнуть меня, сделать больно, вызвать ревность. А в итоге прокололся сам, идиота кусок. — Вань, у нас с ним действительно есть шанс. Мне просто нужно чуть больше времени. Пожалуйста. Даже нет сил наигранно рассмеяться. Шанс? У Дани с ней? Интересно, каким образом, если он даже обнять её лишний раз не хочет. Если с отчаянием и неприкрытой страстью жмётся ко мне по ночам и просит не прогонять. Боже, Яна, как ты можешь этого не чувствовать. Как можно с такой упорностью игнорировать тот факт, что никаких искр не ощущаешь? — Хуёвые у вас дела, если ты думаешь, что начинать строить семью с такой лжи — это нормально. — Вань… — Завтра же. Меня аж передёргивает от этой сучки. Брезгливо ёжусь, как будто вступил в навоз. Выскакиваю на улицу, потому что не могу больше здесь находиться. Не в этом доме, не рядом с ней. У меня от злости красные пятна перед глазами пойдут, если ещё хоть слово услышу об этой свадьбе и ребёнке. Сейчас самое главное — прогнать блеснувшую в голове мысль — а вдруг она права? Может для Дани будет лучше, если Яна останется. Если рядом с ним будет девушка. Какой бы ни была Яна, родители рано или поздно её приняли, со скрежетом, с раздражающими нотками в голосе, но приняли. Меня же в качестве Даниного парня и рассматривать нечего. Не то, что рядом сидеть за столом, в одном доме жить со мной не станут. Увидеть брезгливость и отвращение в глазах родителей — это одно, обидно, но выдержать можно, если есть ради чего. Но если Даня обесценит всё, что было, тогда что?

***

Я не мог заставить себя присутствовать на свадьбе. Не думаю, что моя раздолбанная за последние месяцы психика способна выдержать и такое. Не хотелось ещё раз видеть всю эту грязь. Нужно было как-то заставить себя вернуться домой, но ноги просто отказывались меня туда вести. Если Яна всё же не скажет ему, придётся додавить мне. А там уже пусть сам решает. Ночью я попросился к Эле, потому что домой возвращаться под дулом пистолета не мог. Едва взглянув на моё лицо, Эля всё поняла. Я даже и забыл, что в какой-то степени она тоже была на моём месте. Сестрица по несчастью. Рано утром, когда до свадьбы ещё было часов шесть, я как загипнотизированный смотрел на мобильный. Я всё ждал, что мне позвонит или Лида, или Полина. Сообщить «радостную» новость. Но он молчал, и мне всё больше казалось, что никто ничего не отменял. А если Даня не передумал жениться даже без ребёнка? Не в моих силах пробраться к нему в череп, заставить принять правильное решение. Я знаю, чего он хочет, что ему необходимо, даже несмотря на то, как он упирается. Если он женится, то не продержится и года с Яной. Я вышел на крыльцо дома Оганян, чтобы выкуривать сигарету за сигаретой. Не успокаивало, но хоть какая-то иллюзия деятельности. — Это уже наша фишка — один сбегает, а другой его ищет. Даня медленно поднимается ко мне по ступенькам. Мне вдруг стало так страшно. Страшно, если всё было зря. Элька — предательница, всё же растрепала, где я. — Главное, чтобы нашей фишкой не стало делать детей на стороне, — отвечаю. Прислоняется к моему плечу и отнимает сигарету, чтобы сделать затяжку. Я удивлён, что он не закашливается, как обычно бывает у новичков. Значит, уже и это пробовал, ботаник. — Тебе не нужно было уходить. Когда ты вернёшься, Яны уже не будет. Не даю себе расслабиться, пока не делаю никаких выводов. Может быть ложная тревога. — Что-то случилось? — А то ты не знаешь что. Я слышал вас вчера. Отдаёт сигарету и прячет руки от мороза в карманы. Жаль, что так. Я хотел, чтобы она в глаза ему сказала. — Расстроен? Он улыбается и отводит глаза. — Я даже как-то привык жить с мыслью, что стану отцом. Представлял, каково это было бы. Может быть, всё было бы не так плохо. Возможно, я даже и потянул бы. Но потом твои слова слишком прочно засели мне в голову, и я уже перестал фантазировать так радужно. — Какие слова? — О том, какой пример я буду подавать. Очевидно же, что херовый пример. А мне всё казалось, что он нихуя меня не слушает. Оказывается, самое главное он всё же выцепил. Как бы я ни хотел, а своей правдой я его всё же притопил. Но иногда полезно разбить вдребезги одну реальность, чтобы открыть другую, более подходящую. — Дань, я же злился на тебя в тот момент. — Но ты был прав всё равно. Я прекрасно научил бы его лицемерию и трусости. Открещиваться от самого себя и своих настоящих чувств. Врать родным и близким людям, причинять им боль. Просто отец года был бы. Мне приятно, что я, наконец, могу поговорить с ним так. Начистоту, без подтекстов. Помимо всего прочего, мне не хватало в Дане друга, каким он стал для меня. Приятно, что такие вещи он доверяет мне. — Ты просто хотел поступить правильно. В собственном понимании. — Мне ещё столько всему нужно научиться. Куда мне воспитывать и учить кого-то. Меня подмывает задать следующий вопрос. Я не уверен, что готов к ответу, но это нужно сделать. — Что собираешься делать дальше? — Зависит от тебя. Он отслоняется от перил и становится напротив меня. Близко прижимается грудью, глядя снизу вверх. Осунулся, ещё больше вытянулся в лице, а от постоянного недосыпа и перенапряжения синяки аж чёрные под глазами. Горе луковое. Мне даже в голову не приходит, что лучше нам так не стоять, ведь у Оганян прозрачные двери, и они прекрасно могут увидеть нас. — Я хочу признаться родителям. В том, что между нами. Хочу хоть раз в жизни сделать что-то правильно. Так, как чувствую. Поможешь в этом? Свадьбы нет, а драка будет. Но почему-то, когда он смотрит на меня так уверенно, говорит без тени сомнений, мне абсолютно плевать, насколько трудный предстоит разговор с родителями. Почему-то это не пугает так, как раньше. Возможно, потому что я больше не один в этом водовороте безумия. — Ну, а куда я денусь. Я вроде как вторая половинка этой проблемы.