Семь сотен тысяч взорвавшихся звёзд

Юкхей открывает глаза, сразу же ощущая ком тошноты в горле, и пристально смотрит вперед за барную стойку. К нему, кажется, подходит бармен, говоря чтобы он ушёл, пока совсем херово не стало, но Юкхей его не слышит. Вокруг шумно и звучат на всю биты, но мир будто перестаёт существовать, когда Юкхей видит входящий от Чону. И он бы соврал, если бы сказал, что сердце не забилось быстрее. Вон принимает звонок и плетётся к выходу из клуба. Но, кажется, теряется, гонимый шумной толпой на танцполе. — Юкхей, — Чону ждёт от него ответа, хотя сам же позвонил. — Вон Юкхей. — Хе-ен, — хотелось по-нормальному, а получилось слишком жалобно. Теряешь скиллы, парень. — забери меня отсюда, — и только потом прибавляя. — Пожалуйста, хен. Чону больше ничего не говорит, но трубку не бросает. Юкхей просто стоит и глупо пялится в мобильный, силясь вспомнить где он сейчас, и как отсюда выйти. А ещё как прибить тихо и без свидетелей Джона Со, по чьей вине он снова оказался в клубе. Если честно, Чону уже заебался в который раз спасать задницу младшего, опять же в который раз соглашающегося обмыть по любому поводу с Джоном. Но тупое беспокойство не даёт остаться и продолжить готовиться к парам. — Адрес диктуй. Если бы я мог, думает Юкхей и даёт телефон одному из секьюрити. Чувствует в спину толчок на выход и оказывается на улице. Телефон в руках, но Чону уже сбросил. Ясное дело, Джонни сейчас не до него, и остаётся только ждать хена. Клуб оказывается на окраине, и Чону добирается до Юкхея только спустя минут сорок. Он видит чужую долговязую фигуру под навесом, когда вываливается из такси. Тянет за рукав джинсовой куртки и ничего не говорит. Тащит обратно в машину, ощущая насколько руки у Вона холодные. Усаживает, придерживая за плечи, и говорит водителю домашний адрес. Пока они едут, Юкхей головой на чонуево плечо ложится и руку рядом с бедром держит. Что-то шепчет прям около уха, правда Чону не различает что. От Юкхея несет пивом и виски, видимо, Джон взял, потому что Вон обычно не тратит большие суммы даже в пьяном состоянии. Чону поглаживает его по голове и испытывает дежавю. Таксист странно на них косится, и Чону бросает ему ответные взгляды, мол будто уже не привык. На часах три ночи, когда он расплачивается с водителем и вместе с пьянющим Юкхеем добирается до квартиры. Вокруг ни души, и небо постепенно светлеет. Уже в прихожей, пытаясь снять кроссовки, Вон прикладывается затылком об трубы и так и остаётся стоять, прислонившись к стене с вытянутой ногой. Чону снимает с себя куртку, когда замечает друга и тихо посмеивается, но помогает раздеться. — Трубы шумят, хен, — проглатывая окончания, сипит ему в плечо. Чону снова ничего не отвечает. При входе в ванную Юкхей не очень вписывается в дверь и покрывает её пьяными матами, когда Ким заталкивает его туда. Юкхей чуть не падает, дезоориентируясь, но все же сам добирается до раковины. Чону остаётся стоять, облокотившись на косяк и наблюдая. Вон долго умывается и полощет рот водой, силясь хотя бы немного протрезветь. Пока Юкхей плещется, Чону уходит разогревать курицу и готовит воду с отрезвляющим сразу на утро. Он ещё долго стоит, спиной прислонившись к столу, мерно слушая шум воды с ванной. Когда Вон выходит, он застает Чону, стоящим у подоконника. Подходит тихо сзади и становится рядом. Тот поворачивает голову, встречаясь взглядом и долго-долго рассматривает что-то в лице Юкхея. Тишина непривычно давит на ещё не совсем трезвую голову, отчего на лбу проступает еле видная испарина, хотя он только вернулся из прохладного душа. Чону слышит писк микроволновой печи и резко отворачивается, отчего Юкхей вздрагивает, но идёт садиться за стол следом. Кажется, Чону сейчас не настроен разговаривать, но — Чону, — и плевать сейчас на правила приличия. — Ты в порядке? У Юкхея снова ком в горле, потому что когда Чону поворачивается и смотрит на него прямо в упор, говорит об обратном. Только сейчас он замечает пролёгшие темные круги под глазами старшего, их болезненную красноту и такую же болезненную бледность лица. Чону нещадно похудел за то время, пока Юкхея шатало по клубам. Однако, неожиданно, он улыбается, так по-тёплому и нежно, что сразу легче становится и даже подорожника не нужно, чтобы незажившие раны залечить. — Я не нуждаюсь в твоей заботе, — не ври себе, Чону, ты отдал бы многое. У младшего не находится что ответить, и он просто утыкается носом в тарелку, тихо жуя уже порядком остывшую курицу. Чону сидит напротив, и, как ни странно, пьет мелкими глотками полусладкое. Если Юкхей сегодня пил, почему ему нельзя? Почему он не может создать иллюзию их нормальных с Воном дружеских (?) отношений, где тот не будет задавать дежурных вопросов, лишь бы давать обманывать себя снова и снова? Чону ломает изнутри, пока Юкхея нет рядом, но кроет ещё больше, когда младший вот так, прямо как сейчас, сидит и смотрит на него своими большими темными глазами. Чону клянётся, что может почувствовать, как напряжение вокруг них становится все более ощутимым, и жадно вдыхает ртом воздух. Юкхей замечает все, что делает старший; понимает, как дико все портил и что пить, пытаясь перекрыть чувства к другу — было, вероятно, одной из худших его идей. Потому что Вон Юкхей идиот с большой буквы. Потому что видит, как плещется на дне чужих зрачков буйное месиво из привязанности, страха и какой-то всепоглощающей тоски. А потом звучит гром, и Юкхей решается на самый храбрый в его короткой жизни поступок — целует Чону, перегибаясь через весь стол и неловко цепляясь руками за чужие плечи. Старший от неожиданности поначалу нервно теребит краешки рукавов, а потом размякает, расслабляясь. Они целуются под стук дождевых капель в приоткрытое окно, и каждого кроет ужасно, до покалывания на кончиках пальцев. У каждого сердце мучительно замирает, снова отмирая при сплетении языков. У Чону в глазах триста пятьдесят тысяч звезд взрываются, и Юкхей готов достать ему с неба ещё ровно столько же, а может даже больше. Вместе со звёздами взрываются и месяцы томительного ожидания. Чону кладёт ладонь на грудь младшего, перемещая левее, где стучит беспокойное сердце. Чувствует как-то, как внутри Юкхея все заходится в бешеном ритме. На двоих у них теперь семь сотен тысяч взорвавшихся звёзд.