a thousand hands

Впервые видя Току на поле боя, Мито думает, что она – истинная Сенджу. Возвращаясь домой – если так называются холодные светлые комнаты, где на языке вязнет привкус гари – Тока меняет пластины брони на цветастый шёлк, распускает туго скрученные волосы и стирает с губ мазок свежей черники, какой остаётся, когда ешь её прямо из горсти. Пиала с горячим саке руке столь же привычна, как и меч, Тока умеет пить: и чтобы взгляд подёрнулся хмельной дымкой, и чтобы одна боль на время уступила другой. Мито знает её не так долго, но памятует, что светлые глаза никогда не теряют весенней, чистой прозрачности, и особенно они страшны, когда рядом оказывается кто-то из Учиха. – Ты не поймёшь, – говорит Тока. Хризантемы и пятипалые листья на её юкате идут кругами, как если бы кто-то швырнул камень в безжизненное стекло пруда. – Ты знаешь, почему я желаю им смерти, но никогда не постигнешь, почему Сенджу ненавидят Учиха. У Токи, говорят, были старшие братья. Их нашли случайно, через неделю после пропажи, и опознали лишь по клановым обвязам. Мито хочет спросить, что перед своим концом видят те Учиха, которым не посчастливилось встретить на поле боя Току, но молчит: в её жизни и без того хватает кошмаров. Тока не родилась воином – она хороша в гендзюцу, но насчёт себя иллюзий не питает. Оружие в её ладонь вложило время, когда жизнь гражданского имеет цену меньшую, чем глоток затхлой воды. Сенджу не гордится умениями и не даёт бесполезных клятв, просто одевает сердце железом да красит губы в цвет летних ягод – ничто женское куноичи не чуждо. Будь на то её воля, Тока растила бы своих детей в мире и учила не сражаться, а защищать себя, только меч за поясом сейчас нужнее, чем пахнущий молоком свёрток у груди. Обречённой на одиночество женщине нечего лишиться, и многих светло-голубые, почти серые глаза страшат больше, чем кровавый взор шарингана. Узумаки порой завидует ей – Мито хочется быть ближе к своему мужу, даже если это значит разделять с ним ненависть, но Хаширама говорит об Учиха лишь с усталостью. – Люди измучены войной, – вздыхает он, – и всё равно не готовы принять мир. Ей странно видеть то, чего не замечает весь клан: в нём нет места всепоглощающей чёрной пустоте. Хашираме есть, за что платить по счетам, но он не хочет отмщения и не желает больше слёз и смертей – так, может, было раньше, когда Мито ещё не покинула страну Водоворота? В день окончания вражды спокойная решимость Токи впервые даёт трещину. Дочь Сенджу всю свою жизнь посвятила сражениям и ненависти, и те славно потрудились, испив её до дна, ничего взамен себя не оставив. – Ты не поймёшь, – повторяет Тока на расспросы Мито. Война смывает краски с красивого тонкого лица, и вышитые лепестки лишь заостряют его мертвенную бледность. Люди скоро привыкают к мирному времени – не Тока. Мёртвые тени стоят у неё за плечом и говорят, говорят, говорят… Правоту её слов Мито видит много позже, когда выбирая между клинком и детским смехом, Узумаки сама становится оружием. Её руки наконец-то свободны, и Мито уразумевает: всему своя цена. Всему свой срок. Спустя много лет, когда с границы приходит печальная новость, Мито думает, что некоторые деревья цветут удивительно красиво, но никогда не приносят плоды.