***
Он прилетал ещё несколько раз, и ещё несколько раз она путешествовала в страну своей мечты: сражалась с пиратами, играла с русалками и ночевала в маленьком домике из листьев и веток, который когда-то строили для неё Потерянные Мальчишки. Но вот мальчик из детства не прилетел ни в это лето, ни в следующее, и девочка поняла, что больше его не увидит. Питер забыл свою Венди. В тот день она осталась в бывшей детской одна: братья давно получили отдельные комнаты, и мистер и миссис Дарлинг уже ни один день уговаривали дочь занять заново отделанную для неё комнату, но Венди наотрез отказывалась покинуть детскую. Устроившись в продавленном кресле, застеленном бежевым пледом, девушка подтянула колени к груди и уткнулась в них носом. Сегодня она приняла решение повзрослеть окончательно и, в первую очередь, избавиться от назойливых слез, то и дело выступавших на глаза при мыслях о бывшем друге. Взрослые не плачут. Она решила выплакать все свои слезы за все прошлое и будущее, ведь не могли же они оставаться внутри, они там определенно не к чему — рассудила девочка с позиции взрослой — вот сейчас все уйдут и всё. Соленые слезинки оставляли на щеках влажные дорожки, рождая в сердце клокочущие порывы плохо контролируемой ярости — сейчас Венди ненавидела родителей, которые хотели отправить дочь в большую комнату с совсем маленьким окном, братьев, давно забросивших свои игры в Питера Пэна, и самого Питера, который её предал. — Я хочу быстрее вырасти, понятно тебе! — крик ворвался в тишину ночи и замер, повиснув в вязкой летней жаре. Она проклинала собственные детские мечты и мысли. Что-то заскользило по черепице и промелькнуло в распахнутом окне, но Венди не могла этого видеть — сжавшись в комок в старом кресле, она затихла, беззвучно всхлипывая. — Ты не посмеешь вырасти! Я тебе не позволю! — слова навсегда врезались в её память, хотя их не могло быть. Венди сама придумала, представила, что услышала знакомый голос и звон маленьких колокольчиков. С того дня прошел ни один год: она получала «неуды», разбивала коленки, ссорилась с друзьями, ругалась с родителями, но так ни разу и не заплакала — она обещала. Венди Дарлинг выросла, хотя голос, которого не должно было быть, так и продолжал угрожать. «Я тебе не позволю!»***
Питер Пэн сидел на черепичной крыше, подобрав под себя ноги, и крутил в руках маленькую свирель, прислушиваясь к горьким всхлипам в детской. Сначала он даже подумал, что у Дарлингов родилась новая дочь, ведь та Венди, которую он знал, была храбрее многих мальчишек и никогда не плакала. Но глаза не обманули — в окне виднелись светлые волосы, перехваченные синей лентой, курносый нос и пронзительный голубой взгляд. Сколько лет он не прилетал навестить свою Венди? Лишь вчера вечером, греясь в лучах тонущего за горизонтом солнца, Питер вспомнил свою подружку, оставшуюся в скучном, полном взрослых Лондоне. Воспоминания о тех славных днях, что они провели вместе, колыхнулись внутри и сразу же опали, оставив после себя только легкий привкус утраты. Все эти дни мальчику было весело с индейцами, пиратами, русалками и новыми Потерянными Мальчишками, у него было столько приключений, что все и не упомнить, а поделиться ими было решительно не с кем. Придя к такому простому умозаключению, Питер взмыл в воздух и поспешил в далекий город, вечно утопающий во влажной серости тумана. Сейчас он как всегда влетит в окно, усядется на край её кровати и расскажет тысячу увлекательных историй. — Я хочу быстрее вырасти, понятно тебе! — тонкий, срывающийся голос треснул и разбился, осыпавшись на Питера десятком осколков. Она хочет вырасти. Эта мысль ударилась в висок, а затем отдалась пульсирующей болью во всем вмиг ослабевшем теле. Она обещала никогда не взрослеть. «Вырасти» — эхом отражалось в его голове. «Вырасти». — Ты не посмеешь вырасти! Я тебе не позволю! «Нет, она не может. Она моя и не может взрослеть.» Черепица захрустела под ногами, когда мальчик, на мгновение потеряв равновесие, заскользил вниз, беспорядочно взмахивая руками словно раненная птица ослабевшими крыльями. Динь-Динь, мельтешащая перед бледным лицом Питера, наполнила вечерний воздух звоном сотни колокольчиков. Отмахнувшись от назойливой феи, Пэн, наконец-то, повис в воздухе, выровняв дыхание — впервые в жизни земля притягивала его с такой силой. В глазах растворились белые пятна, и мальчик понял, что замер напротив распахнутых оконных створок. Взгляд облизнул худую фигурку в кресле, высветленную в полумраке комнаты, захотелось сейчас же рвануться вперед, устроиться у ног и говорить без умолку. Но Венди предала его, заставив лететь прочь, навсегда запечатлев в памяти вздрагивающие плечи и светлые локоны, перехваченные широкой синей лентой. Только под утро, окончательно выбившись из сил, Питер опустился на мягкую траву и шумно выдохнул. Сердце бешено колотило о ребра, голова кружилась, к горлу подступала тошнота, пот крупными каплями скатывался за шиворот, влажная челка липла ко лбу, а в глазах плескалась невысказанная злоба. — Ну и пусть, — вырывающийся из легких воздух обжигал горло, но Питер, надсадно кашляя, продолжал кричать, обращаясь к холодным звездам, безучастным к его горю, — мы найдем новую маму. Взрослей сколько хочешь, Венди Мойра Анджела Дарлинг! Когда-нибудь он поймет, что именно в этот момент вечный ребенок Питер Пэн начал взрослеть.***
Часы складывались в дни, дни образовывали месяцы и годы, которые, в свою очередь, снова рассыпались в секунды. Венди уже давно не плакала и не ждала — она выросла и больше не нуждается в сказках. Сегодня вечером она возвращалась от соседей, устраивавших прием в честь крестин младшей дочери Лэсли, и сейчас замерла на гравийной дорожке, ведущей к дому. Девичий смех — звонкий и неискренний — смешивался с шелестом пушистых лип и вечерними переливами певчих птиц. — Сносно поют, — Джек попытался поймать её руку, но тонкие пальчики снова ускользнули от него. Этот высокий, темноволосый юноша — Джек Ролтс — сын знакомых мистера Дарлинга и прекрасная для Венди партия. Чрезмерно серьезный для своих лет, он казался девушке сносным отцом для их будущих детей, которых непременно должно быть четверо. Венди обязательно будет рассказывать своим малышам сказки о пиратах, русалках и далеких островах, но никогда не оставит окно в детской открытым. Джек рассказывал о фортепианном концерте, который посещал в последнюю свою поездку в Париж, но Венди не интересны его чрезмерно приукрашенные истории. Она бы с большим удовольствием поднялась в просторную детскую и осталась наедине с собственными мыслями, но миссис Дарлинг слишком хорошо воспитала свою единственную дочь: девушка кивала и смеялась, кокетливо прикрывая пухлые губы тыльной стороной ладони. Увлекшись этим ненавязчивым флиртом, Венди забыла активно жестикулировать свободной рукой, и Джек, наконец, сжал в ладони её худенькую руку. — Вы так красивы, мисс Дарлинг.***
Он давно не был здесь. В тот летний вечер, когда тучи, тяжелые от не выплеснутых дождевых капель, ползли, чудом не задевая тонкие шпили, а девочка с глазами цвета ясного неба плакала в своем старом кресле, он пообещал себе никогда больше не возвращаться в Лондон, но не смог сдержал данного самому себе слова: несколько лет назад мальчик бывал здесь достаточно часто. Худой силуэт возникал в вечернем сумраке, позволяя собственной тени всласть порезвиться на облупившихся фасадах старых домов. Питер находил новых Мальчишек, и всё чаще пытался найти им маму, но всё чаще возвращался домой в одиночестве, забивался между веток высокого кипариса, раскинувшегося на северной оконечности острова, и часами безучастно смотрел за тем, как пенились волны, накатывая на золотистый песчаный берег. Ребята откровенно недоумевали, в чем заключалась сложность, ведь каждая новая «мама» была такая же, как предыдущая: заставляла мыть руки, пить микстуру и рассказывала сказки; но Пэн тем временем всё чаще покидал дом, лишь только «мама» начинала рассказ. Ему с каждым днем всё сильнее не хватало её синих, блестящих глаз. Он видел тысячи глаз в тысячах окон, но всегда стремился к тому одному на свете, в котором единственные в мире глаза с надеждой по вечерам смотрели в темное ночное небо. Однажды увидев, как плещется в радужках море, отражающее чистое небо, Питер уже не мог выбросить их яркий блеск из головы. С того самого дня с ним начала происходить странная вещь: внутри зародилось необъяснимое ощущение, которое временами с силой колотило по ребрам так, что, казалось, однажды сломает их и вырвется наружу. Чувство притуплялось только дома, в Нетландии, когда мягкий ветер трепал огненно-рыжие волосы, а бесконечный стрекот в зарослях гнал мысли из головы и треволнения из сердца, но стоило юноше только приблизиться к Лондону, различив поднимавшийся над Темзой сизый туман, чувство вздрагивало, сбрасывая оковы смирения, расправляло крылья и принималось за дело. Сегодняшний вечер, наполненный запахом благоухающих клумб, разбитых в кашпо каждой уважающей себя хозяйки, убаюкивал горожан пением птиц и шорохами пропыленных листьев, не обращая никакого внимания на молодого человека, парящего над крышами. В этот раз силу, толкавшую вперед, невозможно было укротить, и Пэн, оседлав теплый ветер, расслабился и позволил миру решать его судьбу. Под ногами скользили опустевшие улицы, зеленые деревья, аккуратные оградки парка и вечный лондонский туман. Вперед. Последний луч заходящего солнца срезался о стекло в чьем-то затворенном окне и лизнул острую скулу, пробудив на губах юноши мимолетную улыбку. Жизнь уже перестала казаться такой болезненной, тихо разливаясь вокруг мягким мерцанием зажигаемых фонарей, но в следующий миг тело неожиданно отяжелело и, словно мешок, набитый камнями, полетело вниз. Он никогда раньше не сидел ни на одном подоконнике: сразу влетал в комнату и устраивался с комфортом на мягком матрасе. Но сегодня реальность, привычная вечному ребенку Питеру Пэну, перекувыркнувшись, встала с ног на голову, швырнув парня на широкий подоконник, заваленный расшитыми бисером подушками и старыми игрушками, некоторые из которых лишились лап и глаз. Сила, все это время определяющая направление, слабо толкнулась и исчезла, словно ее никогда и не было. Он огляделся — это было окно, из которого на него когда-то смотрели глаза, замершие в сердце маленькой, но так и не затянувшейся ранкой. Внизу послышались голоса, и незваный гость, бросив рассматривать содержимое подоконника, высунулся на улицу, весь превратившись в слух. В тусклом свете только что зажженного фонаря стояли двое: парень пытался взять за руку девушку в ярком платье. Это была она. Он узнал свою Венди, хотя и видел только длинные пряди цвета меда, выбивающиеся из под широкой ленты каждый раз, как девушка встряхивала головой. Чувство нашло то, что искало все эти долгие месяцы. Питер никогда не задумывался над глобальными вопросами, связанными с проблемами мира, не искал смысл жизни и не пытался понять, зачем родился. И уж тем более он понятия не имел, как выглядят красивые люди, а когда вдруг понял, то сам испугался простой истине. Просто нужно увидеть. — Она такая красивая, — выдохнул он, обращаясь к далеким звездам, сияющим над бескрайнем морем далекой Нетландии.***
— Вы так красивы, мисс Дарлинг. Но Венди не слышала этот слабый комплимент: в шепоте изумрудно-зеленых ветвей ей чудился знакомый голос. Немного грубый, даже осипший, но все равно единственный, узнать который девочка способна из тысячи. — Она такая красивая, — далекий голос из её сказки. Но это невозможно: он не может говорить с ней, ведь он мальчишка. Он не умеет такое говорить. Его просто нет.***
Ворвавшись в старую детскую словно ураган в тихую рощу, девушка ничком бросилась на постель, уткнулась носом в расшитую кремовыми розами подушку и лишь после это позволила себе разрыдаться. Плотная ткань быстро впитывала соленые слезинки, оставляя в воздухе почти осязаемое ощущение боли. Сегодня Венди Дарлинг узнала, как у взрослых разбиваются сердца. К её удивлению не было громкого звона, который она всегда представляла себе в детстве: если разбить любимую вазу, звуки преступления быстро наполнят затихшую гостиную. Боль же оказалась беззвучной. Все эмоции просто скорчились, сжались в серый комок, постепенно уступая место пустоте. Внутри у Венди вдруг не осталось ничего, за что её хотелось бы бороться, в чем она нуждалась, о чем мечтала. Всю жизнь заняли чистые, беззвучные слезинки, скатывающиеся к переносице. Казалось, даже горе и обида растворились в этих чистых, искренних слезах молодой девушки, чьи светлые кудри беспорядочно разметались по подушке. Теперь она знала, как разбиваются сердца.***
Питер Пэн храбро сражался с пиратами, прыгал в бездну с самых высоких гор и поднимался так высоко к солнцу, что начинали гореть обожженные щеки. Этот мальчишка, чье имя не сходило с уст испуганных индейцев и восхищенных русалок, понятия не имел, что такое страх, пока в один ужасный день не увидел, как девочка Венди плачет, сжавшись в продавленном кресле. Он боялся этих её слез. Они даже снились ему: большие капли падали с небес и больно ударяли по спине, плечам, голове, постепенно размывая его силуэт. Питер хотел кричать, звать на помощь, но слезы забирались в горло и душили крик, пробуждая в сердце такую боль, что не могла сравниться с уколом ни одного даже самого острого клинка. В немом отчаянии юноша тянул в небо, плохо различимому на фоне белесой вселенной его кошмара, дрожащие пальцами, поднимал вверх голову. Глаза тотчас принимались слезиться, вокруг танцевали в яростной пляске черные круги, а на небосводе вспыхивали ярким светом голубые глаза. Питер просыпался весь в поту, зажимая в онемевших руках смятое одеяло. Он боялся её слез. Оттолкнувшись ладонями от лакированного подоконника, юноша легко поднялся в воздух, потянулся, разминая затекшие ноги, и скользнул в сторону, не желая больше видеть, как девушка корчится на кровати. Пэну чудилось, будто он осязал, слышал ту боль, что переполняла этот хрупкий сосуд, выплескиваясь наружу хрустальными слезинками. Это чувство было похоже на силу, что привела его сюда, к окну, в котором теперь плакала та, что всегда улыбалась и обещала никогда не взрослеть. В соседнем окне, тесно прижавшись друг к другу, стояли двое: темноволосый парень обнимал за талию пухлую рыжую девушку. Их губы встретились, наэлектрезовав воздух вокруг. Заглянувший в окно Питер не узнал в молодом человеке Джона, да ему это было и не к чему — в этом доме для него всегда важным было только одно единственное окно, и старший брат никакого отношения к этому интересу не имел. Питер тоже целовался. Однажды, слушая историю, в которой принц целует принцессу, освобождая её от злых чар, а потом все живут долго и счастливо, мальчика впервые заинтересовали не сражения, а именно поцелуй. Раньше ему вполне хватало наперстка, всегда лежащего в кармане — это был отличный поцелуй — но в тот день что-то было не так. Не в блестящем наперстке дело: в поцелуе должна быть любовь — так рассказывали все «мамы», а где у наперстка любовь прячется? И что это вообще такое? Помучавшись этим вопросом несколько дней, мальчик принял единственно верное, по его мнению, решение, отправиться за советом к индейцам. Он продолжал водить дружбу с Тигровой Лилией, а она девчонка, значит, точно должна что-то об этом знать. И Лилия знала. Быстро придя к выводу, что практика дает куда больше, чем теоретические объяснения, девушка обняла летающего мальчика за шею и прижалась губами к его губам. Тогда Питеру это показалось безумно глупым: он поспешил высвободиться из объятий, презрительно отер тыльной стороной ладони губы и хмыкнул. Долго ещё потом Тигровая Лилия обижалась на плохие манеры своего знакомого и даже уговорила отца выйти на тропу войны на четыре дня раньше обговоренного срока. Но эти люди не отталкивали друг друга, не кривили губы и не морщились. Они, казалось, были счастливы. Счастливы в объятиях друг друга. Неуловимый ветерок лизнул горящие нездоровым румянцем щеки, заставив Питера дернуться, оставив позади счастливую пару, и, миновав в этот раз подоконник, опуститься на край кровати. Худая девичья фигурка лежала без движения, лишь иногда вздрагивая и роняя на подушку маленькие звездочки слез. Юноша почувствовал, как внутри все сжалось, задрожало и приготовилось рухнуть вниз. Казалось, ещё одна её слезинка, скользнувшая к кончику курносого носика, и он не выдержит. Он сойдет с ума. Венди словно фантом в неверном мерцании ночника: тонкая, сияющая, будто сотканная из тысячи маленьких росинок. Питер вздрогнул: однажды Динь-Динь уже сыграла с ним злую шутку, так что, если это снова её проделки. Год назад Питер Пэн увидел в доме Венди. Он просто проснулся посреди ночи от шума падающего в углу хлама и принялся тереть сонные глаза. Постепенно проступали в полумраке очертания окружавших предметов: стулья, стол, причудливым образом развешанные гамаки и ведра, медвежья шкура на стене, а в углу, откуда донесся звук, разлилось приглушенное сияние. Питер, зевая и потягиваясь, прищурился и вдруг различил волосы, перевязанные ленточкой, и два светящихся глаза. Когда губы незваной гостьи растянулись в ласковой улыбке, мальчик вскочил на ноги и замер, не в силах сделать больше ни шагу. Сердце сбилось с ритма, а затем рухнуло вниз, в последний раз призывно толкнувшись в ребра. Она вернулась. Он понятия не имел, что говорить и как себя вести. Подавившись собственным выдохом, юноша сглотнул комок и нервно одернул рубашку из листьев, с корнем вырвав пуговицу-желудь, смахнул с глаз порядком отросшую огненно-рыжую челку и, наконец, неуверенно улыбнулся. Впервые самый самоуверенный ребенок в мире почувствовал себя глупо: он потерялся в лабиринте собственных мыслей, запутался, заблудился и ждал помощи. И помощь пришла: звенящий смех крошечной Динь мигом рассеял блистающий мираж, обратив его в кучку угасающих на земляном полу искр. В тот день фея ушла навсегда. Он мог бы накричать или даже прогнать её, он вместо этого, не сказав ей ни слова, просто развернулся и медленно побрал прочь. Ночь выдалась на удивление холодной — влажный туман пробирал до костей, лип к позвоночнику и колючими каплями замирал на мгновенно покрывавшейся мурашками коже. В кустах орешника тихо переговаривались индейские шпионы, готовые в любой момент отправиться воевать с белыми мальчишками, но Питеру больше не было до всего этого никакого дела: в его собственной голове развернулось сражение куда более значимое, чем игры в глупую войну. В ту ночь, когда на небе не родилось ни одной даже самой тусклой звезды, он еще не мог понять, что становится взрослым, ведь разочарования так быстро меняют детей. Глупая шутка оказалась слишком тяжелой, и Динь ушла. Ревность порой заставляет женщин, даже самых маленьких, идти на необдуманные поступки. Она ослепляет, мешает дышать, и если одним удается превратить её в боль, улегшуюся в самом дальнем уголке сердца, то другие выплескиваю её всю, без остатка, а потом уходят, хотя им так хочется остаться. Никто в мире не сможет сказать, как правильно, ведь в любви нет правил, нет законов. Любовь приносит радость и боль — два чувства, которые не могут существовать друг без друга, словно солнце и тень. Мы сами выбираем в любви свою тень и свой свет, и, сделав выбор, кто-то уходит, а кто-то остается. Динь ушла — её тень закрывала солнце. Он боялся дотронуться до тонкой руки, наполовину скрытой сбитым покрывалом, словно это невинное прикосновение способно было разрушить слабый свет. Свет его надежды. В ушах все еще стоял звонкий смех маленькой Динь, медленно уничтожая истерзанную душу: сейчас его надежда снова расколется, разобьется, разлетится по полу осколками воспоминаний. Уйдет мерцание, уступив место холоду, темноте и опустошающему одиночеству. Но свет остался. Остался, что бы подарить ему ещё одну хрупкую надежду на чудо, ведь сказкам тоже нужно верить в чудеса. Венди шевельнулась, подняла голову, чуть оправила волосы и приоткрыла опухшие от слез глаза. Сейчас она была ещё красивее, чем когда-либо, а блеск синих глаз мгновенно избавил душу Питера от всего лишнего: осталась только нежность, непонятная ещё ему самому. Люди слишком часто боятся неизведанных дорог и Питер, перестав на мгновение отличаться от обыкновенных взрослых и детей, испугался этого нового, странного чувства. Испугался и вскочил. Мысли в голове заметались, беспорядочно сталкиваясь и разливаясь в темные уголки сознания, оставляя на свету кажущееся единственно верным решение: вернуться домой, драться с пиратами, купаться с русалками, играть с феями и никогда не взрослеть. — Пожалуйста, — она резко села и обвила его запястье тонкими пальцами. Питер не мог пошевелиться, словно эта маленькая, хрупкая девушка сковала его железными цепями и бросила в бездну океана: так стало юноше холодно и страшно. — Я не хочу просыпаться, — тихий голос оказался странно родным, словно все это время его отголосок прятался где-то глубоко внутри, под самым сердцем, а сейчас вырвался из убежища и слился, наконец, воедино с этим отчаянным признанием,— останься со мной, я буду спать сколько нужно. И вечный ребенок опустился на край кровати, смущенно уткнув взгляд в натянувшиеся на коленях штанины. Внутри что-то треснуло и безвозвратно исчезло.***
Юная Венди боялась отпустить холодную руку, таким образом сохраняя иллюзорную связь со своим прошлым. Питер так давно не снился своей Венди. Она засыпала и просыпалась с мыслями о нем, но ничего не помогало: девочка неумолимо взрослела, забывая, как это прыгать по лужам, играть во дворе с собакой и без запинки описывать внешность вечного ребенка Питера Пэна. Венди начала забывать, какой он. Она начала забывать с того дня, как из темноты окна ветер принес ей слова: «Взрослей сколько хочешь, Венди Мойра Анджела Дарлинг!» В тот день она потеряла свою сказку навсегда. Столько дней она не закрывала окно, столько ночей провела без сна, сидя в постели, но Питер все равно забыл свою Венди, и она, наконец, приняла это. Тем далеким вечером Венди лежала на постели, спрятав лицо в ладонях, и слушала, как промозглый ветер хлопал створкой окна. Звон тонких стекол заставлял вздрагивать и крепче прижимать колени к груди, надеясь сохранить в своем коконе из пухового одеяла и собственных рук и ног тепло материнских рук, осторожно касавшихся спутавшихся волос. Часы в коридоре давно уже пробили время ужина, но миссис Дарлинг терпеливо ждала, когда дочь скажет хоть слово. — Закрой окно, мама, — девичий голос едва различим в шуме надвигающейся с севера бури, но материнское сердце догадывалось о просьбе раньше, чем сама Венди решилась просить. — Ты уверена? — ответ очевиден, но миссис Дарлинг все же спрашивает, хотя знает, что если старшая из её детей что-то решает, то спорить с ней нет больше никакого смысла. —Да, мама, я больше не хочу. Женщина, чуть слышно шелестя накрахмаленными юбками, замерла в оконном проеме, дольше необходимого задержав взгляд на верхушках кленов, а затем со скрипом заперла щеколду и вышла из комнаты, оставив дочь взрослеть наедине с приглушенным светом ночной лампы. С тех пор на ночь окно в семье Дарлинг закрывали всегда. Но сегодня Венди было наплевать, заперто ли окно или распахнуто настежь, ведь её приятель сказал, что она красива, но он не собирается на ней жениться. Мисс Дарлинг, идеально воспитанная своей матерью, взмахнула длинными ресницами и тяжело вздохнула, словно ей и правда было больно это слышать, хотя этот парень не так уж сильно её интересовал, а целоваться с ним было вообще целым испытанием: её губы после таких выражений привязанности саднили и ныли целую вечность. Рассматривая гравий, который она ковыряла носком туфли уже несколько долгих минут, Венди воскрешала в памяти далекий голос, который не слышала уже много лет, и который неожиданно снова ворвался в только начавшую налаживаться жизнь. Джек продолжал увещевать её, но девушка лишь отрешенно кивала, не решаясь поднять глаза и взглянуть на окно своей старой детской. Проблема была в голосе. Его быть не могло, но девушка могла поклясться, что слышала эти слова, стоя на дорожке перед собственным домом и бездумно болтая с приятелем. Она слышала его, хотя и знала, что его нет. Не могло быть. Венди же столько лет каждый вечер закрывает окно, не оставив никакой возможности вернуться. Она без сна лежала в постели, плотно зажмурив глаза и натянув на порой еще вздрагивающие плечи старую серую мамину шаль — извечную компаньонку своих пустых ночей. Теплый ветерок, проникая между недавно выкрашенными створками окна, касался разгоряченного лица, растрепавшихся светлых волос. Впервые в жизни Венди так отчетливо почувствовала собственную боль, разбивающую на миллион осколков, и оказалась перед ней абсолютно беспомощна. Именно так люди взрослеют. Очередной порыв легкого ветра принес с собой теплое дыхание, и стоило лишь упавшей на лицо пряди чуть качнуться от этого невесомого прикосновения, как Венди ощутила прилив необъяснимой нежности. Рядом, совсем близко, был кто-то очень нужный и такой незаменимый. Его руки способны были обнять тонкие плечи, а голос навсегда прогнать из сердца темную тень боли. И все это рядом, в её просторной детской, стоит только вытянуть руку. И Венди в последний раз позволила себе поверить в чудо, в нежность и в сказку. Она пружинисто села, выпрямив спину так, что, кажется, хрустнули позвонки, и протянула ледяные пальцы. — Пожалуйста, — голос дрогнул, но не сломался, а вот рука дернулась, коснувшись холодной кожи, — я не хочу просыпаться, — пальцы сжали запястье,— останься со мной, я буду спать сколько нужно. Его тепло рядом мгновенно успокоило истерзанное за годы разлуки сердце, позволив, наконец, уверенно биться, отдаваясь в ушах гулким отзвуком счастья. Где-то внутри, там, куда не смогло проникнуть даже всепоглощающее разочарование, что-то колыхнулось. Это странное, новое для девушки ощущение собственной силы вздыбилось, поднялось и принялось приятным теплом разливаться по телу, унося с собой последние нотки прежнего одиночества. Слезы вспыхнули огоньками и замерцали в уголках глаз в то время, как сердце толкнулось в ребра, заставив девушку расправить плечи. Мягкий свет ночника полутенями залег под опухшими глазами, высветил бледность впалых щек и неестественную яркость обкусанных губ. Толчок. И вот Венди уже прижалась лбом ко вздрогнувшему от неожиданности плечу. Она так хотела увидеть яркие, знакомые с детства глаза, но не могла решиться поднять собственные, поэтому с переполняющей хрупкое тело нежностью смотрела на длинные пальцы, сжатые в кулаки так сильно, что белеют от напряжения костяшки. Она забыла, какой он. И только сейчас, удивившись этому открытию, Венди поняла, что это произошло много лет назад, ведь она же так давно начала взрослеть.***
Питер и представить себе не мог, что волосы могут быть такими. Когда он пытался пригладить собственные вихры, торчавшие в разные стороны, то чувствовал под ладонью только жесткие, колючие пряди, а иногда даже мелкие веточки, листья или песок. Её же волосы оказались мягкими, словно проводишь рукой по шелковой ткани, сияющими, будто их посыпали волшебной пыльцой, и пахли от чего-то мятой и карамелью. Такие два детских противоположных запаха, ведь после горькой мятной микстуры всегда давали сладкие карамельки — все дети на свете знают это правило, а не один взрослый и не подумает его нарушить. От взрослых должно пахнуть именно так, как от её волос: горько и сладко одновременно. Такова уж у взрослых их взрослая жизнь. Ночник мерцал, заставляя колебаться причудливо изогнутые на стене тени. Он так давно потерял здесь свою непослушную Тень, а вот Тень Венди никогда не убегала. Интересно, а хотелось ли ей удрать сейчас с этой стены и вдоволь порезвиться в полутемном коридоре? Хрупкая Тень Венди Дарлинг мечтала об этом, притаившись на светлых обоях. Вся её сумеречная сущность, каждая клеточка фантомного тела трепетала от прикосновения Тени другой — непослушной, неукротимой и куда более решительной, чем её хозяин. Маленькая юная Тень боялась сорваться со своего места, выдав неописуемый восторг в то время, как её полупрозрачное в свете ночника сердце отбивало бешеный ритм на обоях в потускневший цветочек. Венди было страшно. — Ты здесь теперь одна, — он то ли утверждал, то ли спрашивал — сам, кажется, не был до конца уверен в том, что сидит сейчас в этом "здесь". — У каждого из нас своя комната, — Венди говорила почти шепотом, словно боялась кого-то разбудить. Раньше она так же тихо, страшась разрушить иллюзорный мир фантазий, рассказывала мальчишкам невероятные истории о дружбе, героизме и любви, — но я уговорила оставить меня в детской. Она хотела ещё что-то сказать, даже приоткрыла рот, но в последний момент плотно сжала губы и мотнула головой, отгоняя непрошеные мысли словно рой назойливых летних мух. — Почему? — Питер почему-то смутился, почувствовав в этом молчании скрытый укор, и отвел взгляд. — Потому что в детской самое большое окно во всем доме, — её мягкая улыбка с примесью искренней грусти мгновенно преобразила мир вокруг до неузнаваемости: мрак, притаившийся в углах, растворился, очертания предметов смягчились, а тени на стене расслабленно замерли. И поддавшись этому теплу, найдя где-то внутри себя последние крохи былой уверенности, Питер заставил себя заглянуть девушке в лицо. Он хотел лишь коснуться её взглядом, скользнуть по зардевшимся щекам и курносому носику, но длинные ресницы, осторожно качнувшись, отбросили длинные иглы теней на фарфоровую кожу и мир вокруг рухнул, оставив в поле зрения только прелестное личико. Секунды показались годами, но и всей вечности времен не хватило бы, чтобы он смог вдоволь насмотреться в эти сияющие глаза, зародившие в душе вязкое чувство нового счастья. Юноша понятия не имел, что только взрослые могут чувствовать то, что почувствовал он, не знал, что давно неумолимо взрослел с каждой минутой. Мальчик и представить не мог, что сила, бушевавшая в его груди, имеет название, а глупая улыбка на лице — признак его силы и слабости одновременно. Он ничего не знал, ему было просто спокойно, как не было уже несколько последних лет.***
— Потому что в детской самое большое окно во всем доме, — теперь она смогла увидеть его лицо. Рассмотрела и обожглась всполохом воспоминаний о том далеком мальчишке со спутанными волосами, веселыми темными глазами и задорной улыбкой, свойственной, пожалуй, лишь детям и безнадежным романтикам. Эта улыбка так легко раскроила детскую жизнь на до и после: подарила сказку, наполненную русалками, пиратами, индейцами и Потерянными Мальчишками, а позже выпестовала в неокрепшей душе первую взрослую боль. Венди часто засыпала на подоконнике, так и не дождавшись свою сказку, но не теряла надежды увидеть улыбку в полумраке низкого неба, такого привычно серого для Лондонских жителей. Она взрослела, а сказка все сильнее колола, жалила и ранила в самое сердце, не способное с годами смириться с потерянной частью себя самого. Не выдержав, устав бороться, отвернулась, закрыла окно, но и это уже не помогло. Улыбка оказалась слишком настойчивой и осталась с ней навсегда, словно незримое проклятие, образ которого играл под веками долгими беззвучными ночами. Весь он, казалось, перестал быть маленьким мальчиком: на краешке старой кровати сидел красивый юноша, и, пожалуй, прошлого мальчишку в нем выдавали лишь зеленая потрепанная рубашка и растрепанные волосы. Питер изменился: вырос, пропала детская округлость лица, уступив место ярко прочерченным скулам и острому подбородку. Но сильнее всего изменились глаза: в них зародилась странная, не свойственная этому человеку нежность, перемешанная в глубине блестящих глаз с невыразимой болью и одиночеством. Ему было плохо, этому мальчику, который так не хотел взрослеть. Но Питер вырос, и его глаза больше не могли быть глазами ребенка. Ничего уже нельзя было изменить. Венди так увлеклась новым образом старого друга, то не заметила, как в голове все перемешалось: мысли закружились, теряя связи с сердцем, запах мяты и карамели лишил рассудка, и в следующий миг она почувствовала на своих губах чужие мягкие губы.***
Внутренняя сила, встрепенувшись, направила Питера, не дав толком сообразить, что происходит, а когда на губах стал различим вкус карамели, было уже поздно. Оказывается, каждый поцелуй имеет свой запах: поцелуй с Лилией тогда пах костром, прелой листвой и клюквой, поцелуй же с Венди принес ему запах дождя и счастья. Странно, оказывается счастье тоже наделено вкусами и запахами, едва уловимыми, но такими особенными. И каждый человек сможет понять по теплому аромату счастья, что именно этот поцелуй настоящий. Каждый хоть раз в жизни почувствует его. Венди и Питер узнали о счастье сегодня вечером.***
Оба продолжали смущенно улыбаться. Так бывает слишком часто, чтобы кого-нибудь удивить: каждый второй человек в мире смущенно улыбается, нервно оправляет волосы, теребит легкую ткань одежды, пытается отвести взгляд, но, спустя считанные секунды, глядит в розовеющее лицо другого, но такого сейчас похожего человека. Каждый второй человек в мире не знает, как вести себя после первого поцелуя, но для этих двоих сейчас не было мира. Не было ничего, кроме их сказки, которая вдруг продолжилась запахом счастья. — Я ждала всё это время, — Венди сгибала и разгибала тонкие пальцы, будто боялась остаться без движения хотя бы на минуту. — Знаю, — он перебил и сразу же замолчал, испугавшись, что обидел. — Ты забыл меня? — в её вопросе не было ни интереса, ни укора, только пустая грусть и, кажется, намек на утвердительный ответ. — Нет, я помнил, — Питер помедлил, решая, стоит ли быть до конца откровенным, — я не могу забыть тебя, хотя не знаю, почему. — Я люблю тебя, — такие важные и еще не до конца понятные слова сорвались с губ легко, словно Венди готова была сказать их уже много лет, хотя и призналась себе в этом до конца только что. — Что такое любовь? — Я не знаю, — теперь пришел черед Венди быть откровенной. Питер вынул из кармана наперсток; потемневший от времени, с внушительной трещиной, но без сомнения тот самый их первый "поцелуй". — Может быть, это и есть любовь? — Нет, — вздохнула Венди, украдкой рассматривая вещицу из прошлого, — любовь большая, её должно всем хватить, — вся её "взрослость" мгновенно растаяла, уступив место простым детским понятиям: хорошего должно быть много и хватать каждому, хотя бы немного. Так странно было видеть этот маленький, старый наперсток после стольких лет, почти уверовав в то, что он сгинул вместе со сказкой о вечном мальчишке. Вещи, порой, возвращаются к нам, когда мы меньше всего рассчитываем их найти. Тоже самое и с людьми. —Так может это не вся любовь, а только кусочек, — Питер взвесил наперсток на ладони, — у каждого же должна быть своя любовь, — он улыбнулся, но поймав сосредоточенный взгляд девушки, тотчас смутился и опустил взгляд, — ты рассказывала в своих историях, помнишь? Венди почувствовала, как губ коснулась мягкая улыбка — так улыбалась миссис Дарлинг, объясняя мужу что-то понятное для нее и абсолютно не ясное для него. В этот момент в уголках губ пряталась легкая смешинка, а глаза наполнялись такой необъяснимой нежностью, что Венди всегда боялась, как бы она не выплеснулась наружу и не потекла по щекам матери сияющими слезинками. — Помню, — она подалась вперед и прижалась носом к его щеке. Казалось, что время в этой комнате замерло, позволив двоим наслаждаться друг другом без остатка — целиком погрузиться в сладкую негу тех чувств, что росли в сердцах молодых людей долгие годы. Рука дрогнула, наперсток скатился с ладони и звучно ударился об пол. Звук отразился от немых стен. С таким звуком сегодня уже разбилось её сердце. Страшно. — Ты уйдешь, — ей не хотелось выбираться из кольца сильных рук, но осознание скорой разлуки заставляло метаться в безотчетном страхе перед неизбежным. Даже когда в мечтах Питер возвращался в детскую, Венди знала, что в итоге он уйдет. Он всегда покидал её. Его жизнь так устроена. — Пойдем со мной! — Пэн вскочил на ноги, нервно огладил измятую рубашку и подался вперед, но Венди не протянула руку в ответ. — Нет, Питер, я больше не умею летать, — её тихий голос стал маслом для шестеренок замерших часов жизнь, запустив обратный отсчет отведенному влюбленным времени. Тик-так, сказали старинные часы в коридоре, тук-тук, вторили им два сердца, готовые снова разбиться. — Я снова тебя научу,— в голосе слышалась мольба с примесью безотчетной веры в счастливый конец и одновременным осознанием собственной слабости. Они оба слишком быстро взрослели, чтобы снова поверить в сказку. Но не мог он потерять её ещё раз. Улыбка осторожно коснулась бледных девичьих губ, стерев с лица невысказанное одиночество, уступившее место теплой грусти, какая часто царит на лицах взрослых, смирившихся со своей судьбой. Она уже слишком взрослая, чтобы верить в фей, пиратов и русалок. Ей больше нельзя летать. — Тебе лучше уйти. — Прошу, — он уже стоял на подоконнике, протягивая в её сторону руку, — в последний раз. И Венди решилась. В последний раз в жизни она встала, высунулась из окна детской, вцепившись пальцами в свежевыкрашенную раму, глубоко вдохнула свежий ночной воздух, оттолкнулась и взлетела. Ей больше не нужна была волшебная пыльца, не нужны и хорошие воспоминания. Любовь дает крылья. Пусть и на одну ночь.***
«P.S. столько лет прошло, а я всё не могу забыть тот последний полет. Не могу забыть самый волшебный сон в моей жизни. Я кружила над мостовой, ныряла в пушистые облака, неслась наперегонки с ветром. Никогда в жизни я не была так счастлива, я тогда не боялась упасть, ты же готов был спасти меня. Ты был рядом, и это было самым большим счастьем. Но вот забрезжил рассвет и тебе пора было уходить, а мне начинать новую жизнь. Я должна была, наконец, перестать верить в тебя. Я стояла у окна, а ты завис напротив моего лица. Я и сейчас вижу твои красивые печальные глаза. Тогда ты уже взрослел, хоть мы оба и не понимали этого. Последние слова, которые я услышала от тебя, навсегда остались со мной. Они провели меня через всю мою жизнь. И ими я хочу эту жизнь закончить. «Я сегодня понял, что такое любовь», — сказал ты тогда. Я ждала свойственных тебе бравадных комплиментов, но ты уже начал взрослеть, хотя я и не знала этого. «Каждый понимает её по-своему. Моя любовь — это ты». Ты исчез, когда звезды уже совсем растворились в утренней полумгле. Я ещё долго стояла у окна, но больше уже тебя не ждала. Ты помог мне отпустить тебя: «Любовь дает крылья, пусть и на одну ночь»***
Венди не дано будет узнать, что давным-давно ветер не тронул её первое письмо. Не узнает она и о том, что Питер Пэн — вечный ребенок в рубашке из листьев, до сих пор носит тот конверт на груди, но не смеет его прочесть. Ему наплевать, что там написано, он просто боится увидеть расплывшиеся в некоторых местах буквы. Венди Дарлинг закроет потускневшие от разлуки глаза так и не узнав, что он боится её слез. Девушка не будет знать, что Питер, забросив свои шумные игры, в одиночестве проводит бесконечные дни на опустевшем острове. Пираты и индейцы отправились покорять новые страны, лишившись извечного напарника в бесконечной войне, смысла в которой никто и не искал, русалки уплыли к далеким коралловым рифам, а феи исчезли на материке, наслаждаясь громким смехом малышей. Потерянные мальчишки больше не жили в таинственном доме в дереве — они попросту исчезли, ведь маленькие мальчики с недавних пор перестали выпадать из колясок или сбегать от невнимательных нянечек. В Нетландии теперь практически не светит солнце — его редкие холодные лучи замирают на мшистом камне, у подножья которого шумит потемневшее море. Питер Пэн в одиночестве сидит на вершине утеса, свесив ноги в полумрак неизвестности, и негромко отсчитывает пустые дни, вереницу которых уготовила ему жестокая вечность. Венди Мойра Анджела Дарлинг не узнает, что время так и осталось не властно над внешностью её старого друга, но так изменило душу. Он повзрослел и разучился летать, но лицо его прекрасно: нет ни седины в огненно-рыжих волосах, ни мелких морщинок в уголках губ, выразительные глаза обрамляют пушистые ресницы. Питер Пэн очень красив, да только вот глаза его больше не блестят. Он сам перестал верить в себя. Теперь они были равны: у каждого оставались лишь воспоминания. Воспоминания друг о друге. Мало кто знает, что в конце сказка тоже должна умереть.