Лекарство от понедельника.

Дверь открывается с тихим, противным скрипом: Ваня переступает порог квартиры и в нос ударяет терпкий запах табака, свежего чая с бергамотом и грейпфрутового сиропа от кашля. У Вани голова раскалывается, ноги ноют, а общее состояние больше походит на автономное – весь день на рефлексах и в полной прострации. Ему бы домой сейчас, пожрать нормально и спать завалиться – можно даже душ не принимать, – но он приезжает сюда, снимает сырые кроссовки, куртку и тихо дверь за собой закрывает, в привычном жесте поворачивая замок на полных три оборота. На пороге кухни, в первую очередь, на него смотрят два огромных кошачьих глаза: Гриша плавно виляет хвостом, светит сытой мордой и когда, видимо, идентифицирует пришедшую личность – облизывает собственную лапу и скрывается за дверью хозяйской спальни, протиснувшись толстым боком в небольшую щель. Ваня открывает дверь шире, смотрит на выглядывающие голые пятки из под одеяла на полуторной кровати и вздыхает тихо – опоздал. Теперь ему остаётся только надеется, что устроившись рядом, его не спихнут с кровати – у Фаллена наверняка тоже был тяжёлый день и совсем не хочется будить его в первом часу ночи своим внезапным появлением. Ваня плотно закрывает дверь, чтобы не разбудить Светло шумом и уходит на кухню. Датчик движения срабатывает с опозданием и свет зажигается уже тогда, когда щёлкает кнопка на чайнике. Рудбой вздрагивает от неожиданности, роняет пустую чашку в раковину и та звонко бьётся о дно под аккомпанемент тихого, но звучного «блять», после чего наступает полная тишина, а Евстигнеев прислушивается к возможному шуму за стенкой. И, судя по всему у Фаллена действительно был крайне тяжёлый день, потому как обычно подскакивающий от любого шума, сейчас он продолжает спать. Ваня понимает это по отсутствию скрипа старой кровати, которую они ещё чудом не разъебали оба, но гремит она будь здоров – советская, мать её, мебель, – и выдыхает расслабленно, наконец-то позволяя себе двигаться и снова взять чёртову чашку в руки. Понедельник ударяет под дых завалом насущных рабочих дней, мешает полноценно насладиться прошедшим отдыхом и удивительно быстро портит настроение после относительно неплохих выходных. Ваня сориентироваться-то не успел, а сегодня уже пришлось встать в семь двадцать утра, чтобы успеть всё сделать и не проспать никаких «важных» дел. Вот вроде и не работаешь как все нормальные люди, а груз на плечах висит такой огромный, что самому дико становится от количества бумаг, которые нужно прочитать и лиц, с которыми надо поговорить. И это если не считать спонтанных и нерегулярных репетиций, когда Мирону дурь ударяет в башку и он срочно собирает весь табор, как, например, на прошлой неделе. Такой непостоянный темп жизни ужасно бесит и выматывает, и Ваня не жалуется, нет, просто по вечерам, особенно в начале недели, мысль о том чтобы всё бросить и уехать в отпуск в тяжёлой голове проскакивает всё чаще. Жаль, что сейчас не сезон. Чутьё не обмануло и заварочный чайник действительно ещё тёплый, практически полный и пахучий на всю квартиру. На дне плавает пара кусочков лимона и первым делом Ваня аккуратно их вынимает чтобы выкинуть: Светло этим не занимается от слова «никогда», а со временем дольки превращаются в желеобразное неприятное месиво, которое и аромата не добавляет, и вообще не факт, что сохраняет хоть какие-нибудь былые свойства. Ванечке-то наплевать, а вот Евстигнеев с присущей ему аккуратностью очень старается на такие мелочи не ворчать и просто делать так, как удобнее самому. Может быть, именно поэтому они ругались по бытовухе один раз всего за недолгие четыре месяца их отношений, хер знает, но повторять этот опыт с пятидневным игнорированием не хочется совершенно. Залив наконец-то заварку в чашку, Рудбой разбавляет это дело кипятком и грузно садится за стол, пододвигая к себе пепельницу и не глядя пытаясь нашарить сзади себя, на гарнитуре, пачку сигарет. Только сейчас он замечает, что значительную часть стола занимает больших размеров плетёная корзинка, содержимое которой прикрыто плотной бежевой тканью и Ваня готов поспорить, что ранее подобных атрибутов в этой квартире не наблюдалось от слова «совсем». Зато острый запах яблок становится в два раза ощутимее и Евстигнеев усмехается тихо, когда закуривает, и между затяжкой отпивает из кружки. Свет гаснет автоматически – угол стола, где сидит Рудбой, скрыт от вездесущего датчика. Ваня залипает в плетение на корзинке и сам не замечает, что груз усталости ложится на плечи с большей силой, мешая концентрироваться на чём-то одном. Глаза слипаются, сигарета в пальцах тлеет быстрее, чем Рудбой затягивается, и кроме желания прямо сейчас оказаться под боком у Светло, если честно, больше ничего нет. В полумраке становится непривычно холодно: Ваня передёргивает плечами, рассеивает ладонью тянущийся дым и собирается уж было забить на чай и, прямо сейчас двинуть в комнату, но ебучая лампочка загорается с новой силой, а за спиной слышны шаркающие шаги босых ног по холодному линолеуму. – Нихуя себе, – Светло широко зевает, прикрывая рот кулаком и улыбается сонно, когда садится напротив и поправляет задравшуюся со сна домашнюю футболку. – Чё не позвонил-то? Ваня плечами пожимает, тушит окурок в пепельнице и давит собственный зевок в глотке ещё тёплого чая. – Не хотел будить, – вообще-то, даже приезжать не планировал с самого начала, но собственную мотивацию стоит оставить пока ещё при себе. Ванечка мальчик не глупый, сам поймёт со временем. Рудбой кивает на корзину, и ухмыляется чуть удивлённо: – Что за подгон? Светло смеётся хрипло, откидывается на спинку шаткого стула и закуривает сам, рассказывая как вездесущая баба Ира из тридцать второй в одиннадцатом часу вечера притащила эту корзину, в которой яблок, блять, на год вперёд хватит и вообще «я хуй знает, что с ними делать теперь». Делится, что отопление в доме отключили опять и пришлось как идиоту час проторчать в горячей ванной, а сейчас холодно снова и из-за этого он и проснулся, собственно. Оказывается, что день был не таким уж и тяжёлым, зато вечером заходил разгневанный и пьяный Славка, с которым пришлось три часа беседовать на тему его проёбов, вытаскивать из околодепрессии, а потом грузить едва держащееся на ногах тело в такси, потому как Машнов допил застоявшуюся бутылку водки из морозильника и даже разрешения не спрашивал. Да и как ему, собственно, горемычному, отказать. Ванечку прорывает словно: он говорит долго и эмоционально, скачет с темы на тему, а потом замолкает внезапно, зевает коротко снова и взгляд на Евстигнеева поднимает такой, словно в его голове сейчас решилось сложное уравнение. – Блять! Ты же голодный наверное, – хлопает ладошкой по столу и почти подскакивает с места, но Рудбой перехватывает за запястье, заставляя остановиться и головой отрицательно мотает, улыбки довольной не сдерживая. Это его умение даже в сонном состоянии быть активным и разговорчивым – клад, наверное. Ваня смотрит как у Светло буквально глаза закрываются, пока он ещё говорит что-то про планы на выходные, поддакивает периодически и глаза трёт, пытаясь сонливость снять хотя бы ещё немного. Завтра снова уходить рано, а Ванька наверняка спать будет до полудня – хочется хоть так с ним побыть, раз повезло с неожиданным пробуждением. У него гусиная кожа от холода, и Рудбой залипает на это невольно, когда Ванечка наконец-то вываливает весь поток бытовой информации и смотрит молча в глаза, считывая состояние. – Устал? – Да пиздец. Чай остаётся остывать на самом дне кружки; Ваня плетётся за Фалленом в комнату, стягивает по пути футболку, а потом с нескрываемым удовольствием наблюдает, как Светло сгоняет развалившегося на простыне Гришу, поправляет бельё и матерится под нос тихо, наверняка ругая себя за самого за стабильный бардак в комнате. И если дольки лимона на дне заварочного чайника – полбеды, то здесь всё гораздо хуже и, складывая джинсы на стул, приходится сначала скинуть с него, предположительно Славину толстовку. Во всяком случае у Вани таких он не помнит. – Варенье заебень, – разрывает тишину Евстигнеев, пока усаживается на край кровати и аккуратно подбирается к стеночке, одновременно с этим снимая блокировку с телефона. – Что? – Ванечка улыбается широко, забирается рядом и неловко пытается укрыть их двоих одеялом, дёргая руками и ногами, чтобы правильно всё легло. Евстигнеев фыркает со смеху и поправляет всё сам. – Из яблок. Иначе сдохнут. Светло нос морщит недовольно, а потом задумывается словно на пару секунд и плечами жмёт, щёлкая выключателем на настенном светильнике и придвигаясь ближе. Он холодный как ледышка, но отторжения не вызывает, наоборот совсем: Ваня только крепче прижимает его к себе и позволяет протиснуть холодную пятку между собственных ног. На такой небольшой кровати ютиться неудобно, но у них удивительно получается. У них вообще всё получается как-то гармонично и правильно, так, как должно быть, без лишних разговоров и тяжёлых переживаний о моральной составляющей таких отношений. Не то чтобы оба считали себя дохуя взрослыми, но здесь получилось обойтись без драм и скандалов. Просто срослось. И до сих пор цветёт, чёрт возьми. Светло отнимает у Евстигнеева телефон, блокирует и убирает на стоящий вплотную к кровати стул, который служит ему подобием тумбочки. – Мне будильник поставить надо, Вань, – у Рудбоя уже руки не слушаются от усталости. С первым столкновением красной макушки с подушкой, тело окончательно начинает отключаться, а греющийся рядом Ванечка это желание только распаляет и Ваня сдаётся, закрывая глаза и почти моментально вырубаясь, уже на отголосках чувствуя короткий поцелуй в нос и тихое «сам поставлю, спи уже».

***

А утром его будит отнюдь не будильник, а громкое «блять» с кухни и тихое звучание какого-то очередного омерзительного хопчика оттуда же. Ваня разлепляет глаза, смотрит на время и даже теряется на пару минут, когда не обнаруживает рядом с собой Фаллена в начале восьмого утра. Обычно приходилось собираться в полной темноте и тишине, чтобы не разбудить сопящее тело, а сейчас даже под одеялом неожиданно становится холодно и отсутствие отопления в квартире чувствуется как никогда. В глаза словно песка насыпали и Ваня шмыгает носом, поворачиваясь на спину и сдержанно поджимая губы, чтобы прямо сейчас не проклясть всё на свете, включая ебучую зиму и рабочий график. На кухне теплее. Рудбой кутается в одеяло, опирается о косяк в проходе и с искренним восхищением наблюдает, как Светло прижимает ко рту указательный палец и рыщет по полкам в поисках, видимо, аптечки. – Эй, – на оклик Ванечка оборачивается, глаза закатывает раздражённо и подходит, отнимая палец от губ и тихо фыркая. – Ты чего подскочил? У тебя ещё минут сорок, по будильнику встанешь, давай, дядь, уёбывай, – разворачивает настойчиво обратно в комнату, пачкает бежевое бельё каплями крови из пальца, а Рудбой только смеётся хрипло и заранее просит себе чёртов сироп от кашля и что-нибудь профилактическое от простуды, на что Ванечка ещё активнее пинает его в сторону нагретой кровати. – Будет-будет тебе. И лекарства, и шарлотка на завтрак. Ща я только залеплю порез чем-нибудь и даже в аптеку сгоняю. Давай спи, мудень. Рухнув обратно на кровать, Рудбой чувствует как предсказуемо начинает першить в горле. Сейчас, в начале недели, только заболеть ещё не хватало, но даже несмотря на это, настроение с каждой минутой неминуемо ползёт вверх. И он не замечает даже, как наблюдая за размеренным снегопадом за окном, снова впадает в полудрёму, в конце концов решая, что приехал сюда ночью абсолютно не зря. До следующего понедельника, с помощью Ванечки, он точно доживёт. А потом можно будет приехать опять, чтобы слушать бесконечные рассказы ночью и ловить яблочный аромат с кухни за три минуты до вездесущего будильника. Так и победим.