Белое на белом

      О, как она прекрасна, — невеста в белоснежном наряде, в дорогущих лодочках от каких-нибудь «Гуччи», прячется под длинной фатой, еле волочёт на себе платье, названия бренда которого Бен даже и не знает, — и хер с ним, Рей в нём похожа на перевёрнутый стакан с салфетками. Юбка-пачка стремится плиссированным конусом прямиком к мягенькому красному ковру гостиной особняка Кеноби, скрывая те самые драгоценные лодочки под слоями ткани, — Бен давит кулаком смешок, вспоминая детство. Мама вставляла в стеклянные стаканы белые салфетки, как цветы — белые бутоны астр с клумбы в саду во дворе.       Вот и выросла Рей — ей уже целых двадцать четыре, скоро будет двадцать пять, и она выходит замуж. Его малолетняя негодница Рей Кеноби, что когда-то, — когда-то очень, очень давно, — клялась Бену в вечной верности и преданности. Что ж, времена поменялись, обещания испарились во мгле лжи, — и Бену нетрудно её понять. А простить? — прощать её не за что, Рей никогда не была ни в чём виновата, пускай так считала. Пускай Бен заставлял её так думать.       «Какой же я мудак».       Он-то ведь тоже её обманывал. Чего вообще стоит её крохотное обещание огромной любви против его череды вранья, разномастных девушек «на раз», — и не только на раз, — шлюх разной стоимости и всей остальной хрени? Слишком многого, чтоб Бен смог принять такой щедрый дар, — он понял это, когда малышка Рей Кеноби прекратила доканывать его со своими «никчёмными» проблемами и «идиотскими» мелочами. Бен не стоил даже этих её мелочей, — а это он понял, когда Рей начала встречаться с другими парнями и перестала звонить и писать первой. Он звонил и писал ей сам, — ну, и как полагается, всё заканчивалось одним и тем же.       И каждый раз, — как последний. Они так думали, но теперь-то точно. Рей скоро наденет кольцо на палец, — как там его зовут? Бен и имени её жениха не помнит. Даже на приглашении не прочитал.       Вон она стоит, сбрасывает фату с лица, хватается за дедушкин локоть, сминая рукав его выглаженного пиджака. Седой «дядя Бен» уж облысел почти, — его бледная макушка с бордовым пятном над ухом сверкает под мерцанием свечей. Он щурится пару мгновений, — заметил, — салютует Бену. Вслед за дедушкиным взмахом ладони оборачивается Рей, — и улыбка, счастливая радостная улыбка на её лице обращается тенью, спускаясь уголками рта вниз. Она тут же прячет взгляд, часто моргает, — чтоб сдержать слёзы? — пока Бен неспешно шагает к ним, спрятав левую чересчур вспотевшую ладонь в кармане чёрных брюк.       Они с Оби-Ваном здороваются, пожимая руки, — и Бен изо всех сил старается не замечать новоиспечённую невесту. — Хорошо, что ты здесь, Бен, я себе представить не мог, что Лея с Ханом придут без сына, — улыбается Кеноби; разве это он его пригласил? — А я не мог пропустить такое зрелище — сестрёнка Рей выходит замуж, — отвечает Бен, и они с Кеноби посмеиваются. Оби-Ван всегда воспринимал их как брата и сестру.       Иронично, — Бену такое иногда тоже нравилось. — А я даже и не знала, что он приглашён.       Рей и вовсе не смотрит на Бена, — а на деда, как на провинившегося школьника. Что уж там, даже Оби-Вана Рей может вогнать в краску. Удивительно, — но Бен-то привык. — Я тоже рад тебя видеть, — хмыкает Бен, и Рей наконец-таки кидает на него взор, хмурый и будто бы недовольный. — Вы, что, поссорились разве? — Кеноби прикладывается ладонью к седой бороде, поглаживая пальцем. — Уже давно, дедушка, — Рей теперь глядит на него и дует губы.       Эти губы шептали клятвы любви, целовали и чего только не касались, — теперь Бену остаётся разве что тонуть в памяти. — Ну, дорогая, прости, ты доверила мне приглашение гостей, — Оби-Ван разводит руками и — очень вовремя — замечает кого-то, — о, мистер Винду!       Дедушка Кеноби оставляет Рей и Бена наедине, — и вот о чём им говорить теперь? О прошлом? — Поздравляю, Рей, скоро ты будешь чьей-то женой. — Спасибо, — хмыкает она, кажется, улавливая волну его сарказма. — А я помню времена, когда ты была только моей.       В её глазах мелькает огонёк, — то ли злости, то ли чего-то ещё, и Бену даже думать об этом не хочется, — он хорошо знает, что будет, если Рей накопит в себе гнев. И хорошо знает, что она не промолчит. — Это было давно, — она ухмыляется, — и неправда. — Правда, — Бен тянет губы в самодовольной-беспечной улыбочке — будто она сама не знает, что это так? — Заткнись, — Рей пихает его голым локтём в бок — ой, ну неужели развеселилась. — Ну вот, нечего нюнить, — подтрунивает Бен, — на собственной-то свадьбе. — Всё было бы иначе, если дедушка бы тебя не пригласил. — Сама виновата. — А что я? Я думала, он тебя и не вспомнит, — Рей пожимает плечами. — Будто ты бы не вспомнила.       И она глядит на него снизу вверх из-под накрашенных бровей, — совсем как тогда, пять лет назад, в тот вечер, когда они разделили на двоих целую кабинку общажного туалета. Рей смотрела в тусклое оконце и глотала слёзы, считая ранние звёзды, пока Бен драл её в задницу и зажимал её рот ладонью, позволяя кусать его за пальцы. Это был её первый анал. Она говорила, что готовилась. У него всегда был с собой тюбик смазки, — и Рей никогда не спрашивала, почему это лубрикант заканчивается так быстро, а встречаются они так нечасто.       Рей поднимает брови, — её взгляд меняется и возвращает Бена в настоящее. Злое настоящее, в котором ему только и осталось, что дрочить на воспоминания о её кругленьких упругих ягодицах.       Бен предлагает пройтись и прогуляться, — Рей кивает и следует за ним, куда — он и сам не знает. Всё по-прежнему, — он идёт куда-то в темноту, а она хвостом за ним, наплевав на всех и вся.       Тихая летняя веранда принимает Бена и Рей, скрыв за стёклами, шторами и щеколдой, — идеальное место, чтоб поговорить и повспоминать, как они трахались пьяные на чьей-то вечеринке посреди ночи в заднем дворе, спрятавшись за деревом. Или подшофе на юбилее дедушки Кеноби, спрятавшись в комнате Рей. Или на день рождения Леи, — на задних сидениях её же крузака цвета роуз-голд.       Рей, — пока ещё Кеноби, — смотрит в никуда, словно невидящими потемневшими глазами, — мнёт подол своего шикарного платья. Здоровенная пачка держится на одном только корсете, кажущимся крохотным на фоне юбки, — и который так и просится расстегнуться, развязать ленты и освободить от его гнёта грудь. Под такими платьями лифчики не носят, — и факт того, что Бена и Рей отделяют друг от друга меньше слоёв этой сраной ткани, чем он ожидал, будит внутри тяжёлый огонь. А этот огонь — чёрный, лижет сердце и нервы под желудком, бурлит в паху и невыносимо больно ударяет в башку. — Рей, — он выдыхает как-то больно, что лёгкие дрогнут — или всё внутри?       Она мигом оборачивается на зов, — её яркие глаза настолько невыносимы, что, кажется, жгут горячее того чёрного огня. — Бен? — она едва наклоняет голову — как в тот раз, перед тем, как Рей впервые ему отсосала.       Её губы нежно, — с боязнью, — коснулись его, целовали, — и поглотили в себя с каждым толчком глубже и глубже, насколько возможно. Бен чувствовал каждое движение, — и все до единого отзывались внутри, точно разряды. Пальцы Рей дрожали на его бёдрах, а Бен секунда за секундой исчезал из этого мира.       Он даже и не знал, что такое бывает. — Ты помнишь? — Что помню?       У Бена, кажется, опять трясутся руки. Впервые за много лет после транквилизаторов. — Всё, — нервно сглатывает он, а взгляд Рей, кажется, меняется. — Помню.       Она вновь отворачивается, — будто отдаляется, будто хочет уйти. — Я тебе столько врал, — словно вдруг сознаётся он. — Я знаю.       Он мысленно хмыкает, — неудивительно. — Не ценил тебя. — Да.       Она наверняка догадалась обо всём сразу же, как только появился повод. — Просрал все свои обещания. — Согласна.       Рей всё так же где-то не здесь, — её обнимает темнота, и, боги, насколько же она красива. Бен как никогда остро ощущает теперь, — он не хочет, чтоб Рей была чьей-то. Она — только его. Чего Бен, конечно, не заслуживал, — и вряд ли заслужит, не будь бы даже этих нелепых обстоятельств в виде свадьбы. Но она сама обещала быть только его, — и вдруг выходит за кого-то там. — Хотя, мы квиты. — О чём это ты?       Рей непонимающе глядит на него, её брови, так прелестно подведённые стилистом, поднимаются вверх.       Неужели?.. — Рей, скажи, что не любишь меня, — Бен молит всех богов, чтобы она перестала терзать своё сердце пустыми надеждами и излишними страданиями, что она не… — Люблю.       Она прячет глаза и добавляет: — И не переставала. Знаю, что зря. Знаю, что ты мудак и придурок, но отчего-то такие девочки, как я, любят мудаков и придурков. Иначе бы мы не спали последние годы, когда ты обо мне изредка вспоминал. — Прости меня, — шепчет Бен, прикрыв ладонью глаза; о, он даже и не думал о том, что Рей, его Рей, до сих пор любит. «Какой ты идиот, Бен Соло!..» — Зря ты прощения просишь, — Рей подходит к нему близко-близко, почти вплотную, заглядывает в лицо снизу вверх — ещё немного и Бен, право слово, сорвётся.       Её взгляд скользит к его губам, — и рассудок выключается. Он сам тянется к ней, чтоб сорвать запретный, — последний, — поцелуй. Так горько, — и сладко в то же время. Так печально. Так возбуждающе.       Губы Рей, как и прежде, немного обветренные, немного увлажнённые безвкусным бальзамом, и бесконечно мягкие-чувственные, бережные, — любящие только Бена.       Он тянет руки к лентам корсета, — Рей перехватывает его запястья. — Господи, нет, — выдыхает она, прервав поцелуй.       Да, конечно, она безмерно права — это же её свадьба, а её жених на другом конце особняка и дожидается свою невесту, — Бену и Рей нельзя теперь даже смотреть друг на друга. Что говорить там о чём-то большем?.. — Мы его три часа надевали и затягивали, — Рей посмеивается даже как-то похотливо, аж ушам не верится — чего она хочет?       Рей щёлкает крючками на подоле платья сзади, обнажая ноги и подтянутую задницу, — о как продуманно. На её стройных бёдрах кружевные подвязки, — и как же Бену хочется сорвать их. Он, схватив Рей за талию, притягивает её рывком к себе и льнёт к ней. — Вообще-то, крючки должны быть сбоку, — подмечает Рей, глубоко дыша, пока Бен трётся членом между её ягодиц через ткань брюк. — Ты знала, — он наклоняется к её уху, облизнув мочку — Рей вдруг охает. — Нет, — и она не врёт, она никогда не врала Бену, — надеялась, может. — Значит, судьба даёт последний шанс, — он, проведя кончиками пальцев по горячей коже, сдвигает тоненькую полоску трусиков и, пачкаясь в смазке, начинает ласкать промежность. — Он у нас каждый раз такой, — усмехается Рей, вздыхая и подаваясь движениям руки между её ног. — Этот точно, — Бен сдвигает фату и целует в шею, вдыхая запах лака для волос с уложенных локонов. — Обещай мне, — шепчет Рей под лязганье бляхи ремня и звук расстёгивающейся ширинки. — Торжественно обещаю, — Бен приспускает брюки и бельё, освобождая стоящий как скала член, — что сегодня мы трахнемся в последний раз.       Он прерывает хихиканье Рей, насаживая её на себя, — и будто от неожиданности она стонет сквозь зубы. Как же, как же он скучал по этому вожделеющему стону через сжатые челюсти.       Жизнь порой слишком иронична, — стебётся над ними, несчастными Рей и Беном. Рей настолько безнадёжно была в него влюблена, а Бен понял цену того только сейчас, — когда на ней белое платье и фата, а жених вовсе не он. Им нужно выплывать из этого омута, спасаться, — а друг друга спасти они бы никогда не смогли. Жизнь против их союза, но порой подкидывает им возможность насладиться друг другом, и никогда — насытиться.       Они стремятся друг к другу быстрее, двигаясь всё чаще, — Рей выгибается, наклоняясь ниже, Бен держит её за бёдра, направляя. Времени у них слишком мало, — их наверняка уже ищут и, возможно, даже подозревают в чём-то.       Ускорив темп до предела, Бен чувствует, что подходит к концу. Он вытаскивает, — белые капли проливаются, падая на фату и подол. Рей кончает следом за ним, и, отдышавшись, спешит привести себя в порядок. — Блять.       Рей оглядывает ошалелыми глазами то руку в сперме, то платье. — У тебя совсем крыша поехала? — она, кажется, сейчас сожжёт Бена взглядом — и тут натыкается на белые пятна на фате, — Бен, ты ёбнутый! — Прости, — он посмеивается, заправляя рубашку в штаны и защёлкивая бляшку ремня, — ты же знаешь, что я такой. — Сука, мудак, — Рей ворчит; Бен достаёт из кармана пиджака платок. — И это тоже, — приговаривает он, вытирая с платья собственное семя, — зато как гармонично — белое на белом.