Пустота

Его выдергивают из глухой пустоты, прихлопнув твердой ладонью рот. Сухо щелкают наручники, подушки и одеяло летят на пол; Фран и не думает сопротивляться, но Сквало бьет все равно, коротко и внятно, в живот и солнечное сплетение, вышибая воздух из легких. Он на взводе и психует больше обычного — роняет свое нелепое оружие, путается в петлях, раздергивая застежки пляшущими пальцами. Сдирает, не расшнуровывая, заляпанные кровью и грязью ботинки, форменные штаны, торопливо смазывает член — тот стоит колом, блестя в полумраке спальни, почти вишневый на фоне поджарого живота; и только потом включает оба ночника и наклоняется к самому лицу, вглядываясь в него мутными глазами. Придраться не к чему — оно безупречно. Разве что собственный взгляд — как ни старайся, в нем не будет ни любви, ни желания, но на это Сквало плевать. Резко выдохнув, он подбирает меч, поддевает резинку и распарывает пижамную ткань сверху донизу — сначала правую штанину, затем левую. — Раздвинь пошире. Глаза открой. Фран разводит трясущиеся колени, моргая и щурясь на свет. Влажные пальцы почти нежно треплют по щеке, задирают подбородок, поглаживают и вдруг сжимают горло. Громко сопя, Сквало тяжело наваливается сверху. Фран задушенно стонет, корчась от боли, пока его тело не сдается, раскрываясь, впуская твердый и скользкий член, вползающий медленно и неостановимо, как змея. — Глаза, — сдавленно напоминает Сквало. Фран послушно разлепляет вспухшие веки. Правило первое — не закрывать глаза. Смотреть, пока сосешь и глотаешь, когда подтягиваешь коленки к груди, распяленный на спине, а если подставляешь зад в коленно-локтевой — держать подбородок высоко поднятым, цепляясь взглядом за чужое отражение. Сейчас сквозь витую раму зеркала у изголовья продеты наручники. Вздернутые руки затекли сразу, передавленные тесными браслетами. Слишком широкие запястья, широкая кость. Крестьянская порода. Куда ему до Сквало — гибкого, как хлыст, обманчиво-хрупкого от остро выпирающих ключиц до узких щиколоток, изящного и сухопарого, словно элитный скакун. В тонких венах, просвечивающих сквозь его кожу — неприлично белую для итальянца, слишком нежную для мужчины — течет чистая кровь, голубая, как у королевских особ, и холодная, как у рыбы. Его сердце согревают только смертельный риск, удачный бой и чужой жар, который пульсирует сейчас в висках и ноющих глазницах, обжигает зудящее от пота лицо. Украшенный лепным бордюром потолок плывет — и правую щеку тут же ошпаривает болью. Фран глухо мычит, распахивая глаза: одним бесконечно-долгим, выворачивающим движением вытащив член, Сквало с силой вгоняет его обратно. Наклоняется, слизывая хлынувшие слезы дрожащим языком, и поочередно задирает мелко подрагивающие, тяжелые ноги, забрасывая себе на плечи. Касаясь прохладными губами кожи, горящей от оплеухи, тянет член назад — и вбивается с оттяжкой так, что заходится сердце. С каждым тошнотворным, распирающим проталкиванием внутрь дышать все труднее, из носа течет, руки ломит до самых подмышек. Бестолково плавающий взгляд выхватывает то голые лодыжки, которые болтаются в воздухе, дергаясь в такт размеренным жестким толчкам, то волосы Сквало, белой паутиной липнущие к его порозовевшему лицу. Он отдувает тонкие пряди, мотает головой, как взнузданная лошадь, выдыхая ругательства, а потом рывком садится на пятки. Непослушные, трясущиеся, как желе, ноги съезжают с его плеч на развороченную постель. Заторможенно моргая, Фран хлюпает забитым носом, следя сквозь мокрую челку, как ловко, одной рукой Сквало скручивает свои волосы в жгут и торопливо сооружает тяжелый узел на затылке. Длинные неровные концы топорщатся над макушкой задорным хохолком, небрежный пробор делит светлые пряди надвое кривым зигзагом. Фран задыхается. Его твердеющий член дергается, роняя на судорожно втянутый живот теплую каплю, та щекотно сползает вниз, теряясь в короткой поросли, черной и густой, как шерсть. Не отводя остекленевшего взгляда, Сквало гладит раздвинутые бедра, пристраивается между ними и тычется вслепую, больно давя на мошонку, пока не соображает помочь себе рукой. Головка входит плавно и мягко, как нож в масло, и потолок снова уплывает — от сладкого, стыдного удовольствия. Оно накатывает, утаскивает за собой, как отлив. Растянутый до предела, дыша коротко и часто, Фран стискивает собой размеренно движущийся ствол и цепляется краем ускользающего сознания за отрезвляющую вспышку боли. — Чертов. Босс, — прерывисто рычит Сквало, закатывая глаза. Его член в глубине измученного тела слабо пульсирует, но нужный момент уже пойман. После пятого или шестого раза — Фран не запомнил — болезненные ощущения рано или поздно мешались с удовольствием, и тогда появилось правило второе: во что бы то ни стало продержаться до тех нескольких секунд, ради которых и стоило терпеть боль и унизительное ерзанье чужого потного тела. Сквало дергается мельче, чаще, Фран перехватывает его взгляд и требовательно мычит. Не звать на помощь — правило третье и последнее. Фран нарушал его каждый раз, пока однажды не лишился сразу двух зубов. С тех пор его затыкают рукой в жесткой перчатке, кляпом из собственного белья, чаще — залепляют губы обычным скотчем, как сейчас, хотя он больше не кричит, никогда. Секунду или две кроме собственного сопения и скрипа кровати ничего не слышно. А потом Сквало фокусирует пьяные глаза и обжигающе срывает липкую полоску, со стоном прижимаясь губами к его раскрытым губам. Целоваться Сквало не умеет совершенно, он глубоко пропихивает язык и шарит им, как в чужом кармане, суетливо и грубо; Фран изворачивается и выплевывает ему в рот: — Мусор. Сквало вздрагивает, как от пощечины. В побелевших глазах отражается пламя, с которым Фран играет, выворачивая скованные запястья, дразняще перебрасывая танцующие язычки из ладони в ладонь. Иглы зрачков впиваются, причиняя почти физическую боль, выдерживать голодный отчаянный взгляд невозможно, но этого больше не требуется. Сквало толкается бессвязно, беззвучно шевеля губами и не замечая, как стремительно темнеют его волосы и расцветают неподвижные радужки, окрашивая левый глаз в темно-голубой цвет, а правый — в кроваво-красный, с четким росчерком иероглифа в красивой чистой глубине. Резкие черты смягчаются, кожа нежно смуглеет; на тело не хватит времени, но в этом нет нужды; к тому же, Фран не знает, каким именно оно должно быть, и не узнает никогда, даже если у них все получится и Вендиче удастся обвести вокруг пальца. Он просто смотрит — пока Сквало не содрогается, роняя голову ему на плечо, вжимаясь мокрым лицом в щекочущие шею перья. Тогда Фран позволяет пламени стечь с ладоней вниз, по изъеденной иллюзорными шрамами коже, и кончает в подставленную узкую руку, все еще затянутую в знакомую мягкую перчатку. Но не чувствует даже облегчения — ничего, кроме вернувшейся звенящей пустоты.