Puppeteer

Малия голову вбок недовольно наклоняет и щурится так знакомо, что Стайлзу глаза протереть хочется. А она будто бы и не замечает ничего, шипит сквозь зубы, на саму себя становясь непохожей, и смотрит долго, не моргая, чтобы он взор отвел; чтобы сдался. Она — Тейт, и с этим никто не спорит, но взгляд у неё пронзительный, чисто хейловский. Он уступит, потому что с Хейлами спорить — себе дороже, и дело даже не в клыках с когтями. Тот, у кого по венам их кровь течет — априори хищник, будь он хоть оборотнем, хоть койотом, хоть простым человеком, потому что кровь эта — чёрная, испорченная. Она карамель глаз в горький шоколад превращает, а сердце живое — в лед. Стилински знает, что Малию уже не спасти, слишком уж глубоко эта грязь ей под кожу въелась, но всё равно рядом остаётся. Потому что любит. Вернее, любил когда-то ту странную диковатую девочку, в лесу воспитанную, которая в ответ ему всё тепло отдавала. Но тепло у неё закончилось, осталась только страсть обжигающе-морозная, собственническая, которая ему теперь дышать не позволяет. А он выбраться из её ловушки даже не пытается; знает, что стоит только дёрнуться, как капкан смертельный захлопнется, не оставив на хоть какую-то жизнь даже шанса. Забавно, но изменений этих никто, кажется, и не замечает. Не удивительно — ей это невыгодно было бы, поэтому в стае она всё та же верная и милая подруга. Только иногда словно маску теряет и морщится неприязненно. Стайлзу бы рассказать обо всём, глаза остальным открыть, да ведь не поверят. Малия до сих пор во всеуслышание свою фамилию отрицает, а Питер на это хмурится наигранно-недовольно. Они уже давно семьей стали, что даже по жестам одинаковым видно, а врагов играют только на публику. Но остальной стае фальши такой, почему-то, вполне хватает, и Стайлзу остаётся только улыбнуться натянуто, да, мол, конечно, верю. У него иногда мысль в голове мелькает, что вся жизнь их последние несколько лет — шоу, где они с друзьями — всего лишь марионетки на тонких ниточках, управляемые опытными кукловодами. И он прямо видит блеск этих нитей в свете прожекторов, когда Кора тихо о чём-то со Скоттом разговаривает. А МакКолл, увы, их не видит и в омутах девичьих обманчиво-теплых тонет. У них со Стилински истории похожи, только Стайлз паутину вокруг себя заметил, да выбраться не успел, а он всё ещё в неведении счастливом пребывает. Стайлз совсем не уверен, есть ли в этой ситуации стороны, ведь они с Хейлами, вроде бы, друзья, да и противостоять им не получится, как не крути. Но если бы были, он обязательно вопросом бы задался: а на чьей же стороне Лидия? Потому что умна она слишком, чтобы опасности, от волчьего семейства исходящей, не заметить, но вида не подает совсем. Быть может, она тоже в ловушке глаз шоколадных оказалась, да голоса мягкого; в Дерека вообще трудно не влюбиться. А может, Хейл её и не обманывает вовсе, и когда-нибудь на тонком пальце кольцо фамильное заблестит, а волосы рыжие фата украсит. Стайлзу кажется, что она вполне достойна стать миссис для того, кто людьми так умело манипулирует. Но Стилински, наивный, в то, что сделать ничего нельзя, верить не хочет, и против волков зубы скалит. С Малией расстаётся, словно отсчет до смерти собственной начинает, и реакции ждет. Даже со Скоттом поговорить пробует, да тот только смотрит непонимающе и тему переводит — ему явный бред друга, увы, неинтересен. Лидии Стайлз тоже что-то сказать пытается, но в ответ только улыбку снисходительную получает; она, конечно, больше, чем он, знает, но не скажет ничего. У неё ведь глаза уже темнеть начали; парень этого не видит, но кожей чувствует. Активность его незамеченной не осталась — по улыбкам сладким видно, да по взглядам одинаково-холодным. У них не жизнь, — кукольный театр, где большинство марионеток себя людьми считают, а кукловоды за масками скрыты. И Стайлзу недолго гадать остаётся, что с непослушными куклами случается.