Двенадцать месяцев

      Сентябрь 1775 выдался теплым. В садах усадьбы Демидова в Тайцах пахло акацией, чайной розой и свежескошенной травой. От жара запахи забродили, словно вишня для вина, и, опьяняя, кружили голову… Ветерок шуршал листьями могучего дуба. Березки начинали желтеть, казалось, будто они покрыты сусальным золотом. Тихо. Спокойно.       Пятнадцатилетняя Ляйсан вместе с восьмилетним братом Григорием Александровичем, шестилетней сестрой Софьей Александровной и пятилетним Павлом Александровичем (Павлушей, как говорила девочка) укрылась от жарких лучей под сенью ионической ротонды о двенадцати колоннах — Храма Солнца — расположенной на самой середине зоны Звезды, куда сходились двенадцать прогулочных дорожек. Купол ротонды расписан был изображениями Солнца и двенадцати знаков зодиака…       Прежде, чем описывать события сентября 1775, я бы хотела вернуться в прошлое, на пятнадцать лет назад и рассказать немного о происхождении Ляйсан и о ея семье, дабы Вы, мой читатель, могли живо представить себе и понять моих героев. Мать Ляйсан, Прасковья Матвеевна Демидова (тогда еще Олсуфьева), — дочь Матвея Дмитриевича Олсуфьева, приближенного Петра Великого, сопровождавшего императора во всех поездках за границу — была дамой красивой, и как все женщины прекрасной наружности благородного происхождения, пользовалась значительной популярностью у представителей противоположного пола. К тому же, Прасковья была еще и весьма удачливой: несмотря на свою любвеобильность и полное отсутствие средств контрацепции в то время, родила она впервые дочь в марте 1760 в возрасте 30 лет. Отцом девочки был простой садовник, потому маленькую Ляйсан прятали ото всех, пока Прасковью Матвеевну не выдали замуж.       Случилось это в 1765 году. Муж ее, Александр Григорьевич Демидов, член Комиссии по составлению Уложения (1767), действительный статский советник с 1799, был весьма удивлен наличием у супруги пятилетней дочери, но поскольку Прасковью он любил, то и девочку принял, как родную. В тот же год Прасковья родила ему дочь, Екатерину, умершую в возрасте одного месяца. После, в 1767, на свет появился сын Григорий, дочь Софья в 1769 и сын Павел в 1770. Александр Григорьевич привязался к Ляйсан и не отличал ее от своих собственных детей, как и сами отпрыски не считали ее чужой.       С матерью же дела обстояли иначе. Прасковья старшую дочь не любила совсем, считая дьявольским отродьем, глубоко презирала и измывалась над девочкой, как могла. Родных, по словам женщины, детей к ней не подпускала. Конечно, это все на люди не показывалось, и отец семейства не знал о гонениях на падчерицу. Вернее, он не верил в это. Да и частые, долгие отъезды из новой усадьбы сказывались.        Воспитала же и обучила всему Ляйсан старая нянька Прасковьи. Девочка умела не только читать, писать и заниматься всей дворянской особенностью, но и ухаживать за садом, убирать дом. Она ходила за приболевшей прислугой, помогая лекарю, за новорожденными животными. Когда Ляйсан исполнилось двенадцать, она начала принимать роды у питомцев.       Долгими зимними вечерами, сидя за лампадкой, нянька рассказывала ей сказки, предания, пела песни, говорила о детстве Прасковьи, о своем, об ушедшей свежести, пока они вместе вычесывали и пряли шерсть. Эти вечера были отдушиной для Ляйсан, как и редкие встречи с братьями и сестрой. Из детей девочку больше всех любил Павлуша. Он часто тайком пробирался к ней, чтобы посидеть в старом домике да заснуть, слушая мерное жужжание прялки и тихий голос старой няньки. Так текла жизнь юной Ляйсан до сентября 1775 года. Ненависть матери и пары слуг сменялась любовью остальных обитателей усадьбы и обратно.

***

      Декаду назад батюшка вернулся из путешествия. Ляйсан знала: матушка после отъезда папеньки еще вдоволь поглумится над нею, но пока была возможность, девочка проводила время с братьями и сестрой, по которым скучала.       Вот колокол часовни пробил четыре часа, и Ляйсан повела всех в дом: время прогулки кончилось. Главную аллею, вымощенную булыжником, окаймляли березки, промеж которых стояли кованые керосиновые фонари. Огромное здание выполнено было в классическом стиле и напоминало крепость. Имелось два основных этажа, подвал с окнами в фундаменте для прислуги и третий ярус (только центральная круглая комната), который словно шапка возвышался над зданием. Парадную лестницу охраняли каменные львы. Зашли в дом через дубовые двери. Со второго яруса, где были жилые помещения, спустилась Прасковья. Лестницы кольцом охватывали холл. Прямо был вход в залу, где проводили приемы. Детей забрали няньки и гувернеры. — Ляйсан, — холодно сказала женщина.- Иди за мной. — Хорошо, Прасковья Матвеевна. — Ляйсан испугалась: матушка редко говорила с ней.       Зашли в будуар Прасковьи. Круглая комната была выполнена в японском стиле. Там стоял письменный стол из карельской березы, китайские вазы дорогого фарфора с цветами; кресла, софа, диванчик, обитые нежно-розовым бархатом, из него же портьеры с ламбрекенами; висел на стене семейный портрет (без Ляйсан); множество вышитых бисером подушечек-думочек и прочая женская важность, не представляющая особой ценности, но придающая шарм. На спинке кресла мирно спал огромный белый кот. У окна стоял высокий темноволосый мужчина и смотрел на сад. — Арсений Сергеевич, — позвала Прасковья. Мужчина обернулся. Лясю поразил небесно-голубой цвет его глаз. — вот она, Ляйсан, моя старшенькая дочь. -голос матери был лилейным, почтительным. Ничего хорошего это не предвещало. — Хорошо, Прасковья Матвеевна, — голос бархатный, чарующий. — Не оставите нас ненадолго? Я хотел бы побеседовать с юной леди tet-a-tet. — Как пожелаете, ваше превосходительство. -почтительно присела и удалилась.       Арсений смотрел на девочку изучающе, словно кухарка на ярмарке выбирает поросенка, раздумывая: запечь целиком или еще сварить холодец? По коже Ляси пробежали мурашки, внутри все скрутилось в тугой комок. — Дитя, подойди. — подошла, смотря Арсению в глаза. Сделала почтительный реверанс и замерла. — Сколько тебе лет? — Пятнадцать, Ваше превосходительство. — Умеешь что-нибудь делать? — Да, Ваше превосходительство. Меня научили играть, петь, танцевать. Говорю на французском, английском, немецком. Умею писать, считать обучена. ((Образование девушке дали в надежде поскорее выдать замуж.) — Это все? — Меня научили ходить за больными, за новорожденными, роды принимать у животных. Прясть, ткать, шить умею. За садом помогаю ходить… -Хорошо. Была уже первая кровь? — Нет, Ваше превосходительство… -тихим голосом. Щечки покрылись румянцем смущения. — Хорошо, иди дитя. — Ляйсан сделала реверанс и вышла. В будуар зашла мать. — - Завтра к полудню привезите ее к Летнему дворцу Елисаветы Петровны. Вознаграждение получите, если Павел Петрович одобрит. — Спасибо, Ваше превосходительство. — присела, чуть склонив голову. — Прощайте, мадам — Арсений поцеловал руку Прасковье Матвеевне и вышел. — Прощайте….       На выходе Ляйсан сделала реверанс, Арсений почтительно поклонился. После Прасковья подошла к дочери. — Собирай вещи. Завтра тебя отвезут к цесаревичу: ты понравилась графу Попову.       Все в Петербурге знали, что это значит. Знала и Ляйсан: она больше не вернётся домой. Девочка побледнела. Словно в трансе, она добрела, опираясь о стену, до своей спаленки и упала на кровать. Слезы заструились по нежным щечкам.       Каждый год, только цесаревичу Павлу Петровичу исполнилось осьмнадцать лет, ему каждый сентябрь привозили двенадцать юных чистых дев. И горе той семье, в которую приезжал граф Попов: девушки не возвращались назад. Теперь злой рок настиг и дом Демидовых.       Всю ночь Ляйсан проплакала. Утром, только занялась заря, девочка собрала свои немногочисленные вещи. Она потихоньку прошла в спальни братьев и сестры, поцеловала их лобики и спустилась вниз. Там старая нянька бросилась обнимать, рыдая. — Лясенька, милая… — старушка любила девочку, как родную дочь. — Не плачьте, няня, все хорошо. — Ляся сдерживала слезы, чтобы не ранить сердце няньки еще больше. — Не печальтесь, все будет хорошо… мне нужно ехать…       Все понимали: это последний раз, когда Ляйсан находится в этом доме. Няня вручила сверток с пирожками, обняла в последний раз, утирая глаза замасленным свадебным платочком (ценнее и дороже оного у нея н отродясь не бывало). Ляся вышла на крыльцо, вдохнув в последний раз родной воздух, и прикрыла глаза. Потом попрощалась взглядом с домом, парком, спустилась вниз и села в повозку (Матушке жаль было карету). Кучер, муж няньки, щелкнул языком, и лошадь, фыркнув, пошла рысью.       Ехать было далеко. Дорога заняла семь часов. Когда въехали в город, вдарил дождь. Ляйсан, кучер и лошадь вымокли насквозь.       К полудню подъехали к Летнему дворцу Елисаветы Петровны. Дорога по каменному мосту через Мойку вела сквозь кованые ворота с золотыми орлами мимо парковой зоны к главному входу. Прогулочные дорожки петляли между фигурками остриженных деревьев, скульптур, фонтанов. Само здание о двух этажах было выполнено в розовых тонах. Первый этаж каменный, второй — полностью деревянный. Цокольные помещения, окна оных виднелись из серого фундамента, были облицованы зеленым гранитом. Фасад здания венчали многочисленные балюстрады. Четыре изогнутые лестницы из натурального мармара вели к парадным дверям. — Дамы, следуйте за мной. — девушек встретил Арсений.