Мне так жаль, профессор.

      Дождь безжалостно барабанил по крыше.        Ветер. Холодно. Сыро.       Каждая капля дождя отдавалась в теле, попадая на пальто человека, шедшего по каменной мостовой. Он не старался укрыться от струй воды. Одежда промокла насквозь. Ежась и вздрагивая от пронизывающего ветра, человек все равно шел размеренно, не торопясь.        Юноша. Лет двадцати. Светло-русые волосы аккуратно прилизаны и убраны назад. Скрестив руки на груди, сгорбившись, он задумчиво переводил взгляд с одного здания на другое. В серо-голубых глазах застыло глубокое разочарование.        — Почему? — Остановившись, прошипел юноша. — Почему деньги так много значат?        Сжав руки в кулаки, он зашагал по каменной мостовой. Дождь хлестал по лицу. Со светлых волос ручьем лилась вода, делая образ юноши до того несчастным, что сейчас же хотелось укрыть его от всех бед. Нос покраснел. Зубы уже стучали от холода.        — Мир слеп. — Продолжал свой монолог юноша, делая шаг вперед.—  Хотя, у нас и есть гла…        Грохот.        Споткнувшись о свою ногу, человек рухнул на землю. Холод мощенного камня тут же пробрал и без того уже озябшее тело. На руках появились ссадины от жесткого приземления. Светлые волосы, промокшие до последнего волоска, сейчас больно хлестали по лицу и лезли в глаза. Что-то твердое больно ударило по руке во время приземления.        Камень.       — Черт! — Прошипел юноша, сжав руку в кулак. Из груди вырвался сиплый хрип. Стиснув зубы, он взял в руку булыжник и кое-как поднялся. В груди рокотала ярость, коей он давно не испытывал. Он проклинал весь мир.       Посмотрев на серый камень, он сжал кулак сильнее и занес руку над головой.        Холодно. Мокро. Дождь.        Подол пальто и светлые волосы развивались на ветру, и казалось, что стихия лишь играет с образом героя, преображая его каждый раз, когда ей хотелось.        — Ааргх. — Вырвалось из груди, когда юноша с размаху швырнул камень. Должно признать, он был еще тем стрелком. В порыве эмоций молодой человек ничего не рассчитывал. При броске его тело занесло так, что, развернувшись на девяносто градусов, камень полетел совсем в другую сторону. В сторону домов.       Звяканье железа.       Согнувшись, будто испугавшийся котенок, юноша беспомощно и растерянно смотрел на то место, куда попал его булыжник. Ярость отступила, уступив место страху и вине, и на душе сразу стало пусто. Будто его вытрясли и высушили изнутри. Сил не было. Он не мог двинуться с места. Пустым, будто стеклянным взглядом, человек смотрел в сторону темного дома.        Камень попал в окно. На первый взгляд дом был достаточно невзрачен. Серые стены. Угрюмый забор. Множество окон. Таких много в Москве!        Зажегся свет.        Сердце начало учащенно биться. Юноша оставался на месте. Опустив руки, он спокойным взглядом серых глаз смотрел вперед.        Распахнулась дверь.        Немолодой мужчина вышел на порог своего дома. В руках был старый черный зонтик. Окинув взглядом разбитое окно, он что-то рассерженно произнес и надел очки.       На улице было пусто. Ну, кроме юноши в промокшем пальто. Повернув голову в сторону него, мужчина нахмурил брови.        — Молодой человек, — он негромко окрикнул юношу. В голосе слышалось явное раздражение. — Подойдите сюда.        Юноша вздрогнул от окрика. Виновато подняв глаза на мужчину, он сделал шаг вперед. И остановился.        Ни шагу с места. Замерев, словно статуя, человек не решался что-либо делать. В голове был ураган из спутавшихся мыслей. Как быть? Что делать?        Отвернув голову в сторону, юноша покосился на мужчину. Светлые волосы лезли в глаза, прилипая к щекам и лбу.       На первый взгляд, мужчина был достаточно потрепан жизнью. А, может, он просто не выспался. Не суть. Главное, что сейчас он выглядел не очень опрятно: темные коротко постриженные волосы были неправильно уложены, а полу-пустой взгляд и очки набекрень говорили о том, что сейчас он мечтает лишь о подушке и сне. Но не смотря на свое состояние, мужчина держался прямо и уверенно. Подбородок был чуть вздернут, а глаза смотрели снисходительно: сверху вниз. Сразу видно — аристократ.       Прошло пару мгновений, пока юноша успел рассмотреть незнакомца. Или точнее, того человека, от которого сейчас зависела его судьба.        — Сударь, я долго буду ждать? — Уже более спокойно произнес мужчина, глядя на промокшего человека. На пару мгновений его брови «построили домик», а губы разошлись в еле заметной улыбке. — Подойдите сюда.       Юноша сделал еще один шаг. Нерешительный, правда, но шаг.       — Не будьте столь трусливы. Я не голодная собака, коя набрасывается на все и вся!        В ответ последовала тишина. Потом послышалось негромкое постукивание подошвы туфлей по мощенному камню мостовой. Боязливо, шаг за шагом, человек в пальто шел навстречу мужчине с зонтиком. Пройдя немного, он остановился у решетчатого забора.       Скрип. Красивая узорная калитка с противным звуком отворилась под легким движением руки хозяина дома. Тот сделал несколько шагов навстречу юноше. Молодой человек, словно загнанный в угол щенок, сжался и стал, казалось, в двое меньше ростом.        — Прошу, извините. — Он лихорадочно начал подбирать слова, заикаясь. — Я не хотел.        Мужчина посмотрел на него спокойно, без всякого гнева.       Приободрившись, юноша выпрямился и посмотрел в глаза незнакомцу.        — Если вам будет угодно, я смогу вам все возмест… — Он прервался на полуслове. И понурил плечи, мрачно добавив. — Как только добьюсь чего-нибудь в этой жизни сам.        Мужчина внимательно прислушался. В его глазах промелькнуло сочувствие. Он занес руку с зонтиком над головой юноши так, что вода перестала на него лить.        Тот поднял глаза на мужчину и виновато улыбнулся. В глазах светилась искренняя благодарность.        — Филипп Филиппович Преображенский. — Сдержанно кивнув, ответил человек, в руках которого был зонтик. — Вас как величать?        — Иван. — Коротко, будто все еще боясь, пролепетал юноша.        — А по батюшке?       — Иван Арнольдович, — Тут же вырвалось у молодого человека. Немного смутившись своего выкрика, он негромко добавил. — Борменталь.        — Будем знакомы, Иван Арнольдович.        — Будем знакомы. — Негромко повторил юноша. Фамилия незнакомца казалась ему мучительно знакомой, но он не мог вспомнить, где слышал об этом человеке. Да и кто он, в принципе, тоже не мог вспомнить.       Спустя мгновение, мужчина заметил, что его собеседник весь дрожит от холода. Да и сам он, должно признаться, замерз.        — Вам есть куда идти?       Юноша вздрогнул от вопроса. Глубоко вздохнув, он отвел глаза и пролепетал:        — Н-нет. Я в Москве впервые. — Он немного помолчал, а потом добавил. — Я надеялся, что поступлю на учебу, а с жильем разберусь чуть позже…        — Как вижу, вы не поступили,— задумчиво протянул Преображенский.        — Так точно-с.        Подул ветер. Мужчина поежился.        — Прошу, пройдемте в дом.       Филипп Филиппович, будто сына, приобнял за плечи Борменталя и, укрыв его зонтом от дождя, пошел к порогу своего дома.

       — Так вы говорите, что всей душой хотели бы посвятить себя науке? — Аккуратно вытирая лицо от воды, поинтерсовался Преображенский. Поправив белый воротник, он обернулся к Ивану Арнольдовичу.        Юноша медленно снял свое пальто.        — Да, так оно и есть. Я считаю, что важнее науки и прогресса в ее сфере ничего нет.        — Прогресс бывает разным, Иван Арнольдович.        Мужчина взял в руки серебряный колокольчик и несколько раз позвонил.        Появилась девушка в темном строгом платье и белом фартуке. Волосы были аккуратно убраны в гульку. На лице было что-то среднее между безразличием и услужливостью. Подойдя к Филиппу Филипповичу, она взяла полотенце и обернулась к Борменталю.        Тот растерянно кивнул в знак приветствия.        — Дарья Петровна, накрывайте на стол, — коротко приказал Преображенский и направился к Ивану Арнольдовичу.        Служанка тут же вынесла белую скатерть и застелила длинный деревянный стол.        — Зинаида Прокофьевна, надеюсь, ужин скоро будет готов. — Сказал Филипп Филиппович только что подошедшей девушке.        — Да-с, скоро будет готов, Филипп Филиппович.        — Чудно. — Мужчина сел за стол, заранее повязав белый воротник. — Садитесь, Иван Арнольдович.       Юноша послушно сел напротив Филиппа Филипповича.        Немного помолчав, мужчина поднял взгляд на Борменталя и произнес:        — Я могу предложить вам заниматься под моим покровительством. Так сказать, посещать кафедру с моими лекциями. — Он сделал небольшую паузу, ожидая, чтобы собеседник полностью понял, о чем он говорит. — В обмен на вашу помощь мне с очень важным экспериментом в области анатомии. Согласны?        — Вы ведете лекции? — Удивленно произнес юноша. — Погодите.        Ивана Арнольдовича словно осенило и он радостно завопил:        — Вы же... Вы же доктор наук! Профессор! Филипп Филиппович Преображенский! — Будто не веря своему счастью, воскликнул Борменталь. — Я знаю вас. Мало того, вас знают все!        Со стороны доктора послышался небольшой смешок:        — Да, вы открыли Америку, Иван Арнольдович!        Борменталь только сейчас понял, насколько опозорился перед профессором.        — Ох, прошу извинить меня. Я честно пытался вспомнить, почему ваше имя мне казалось знакомым. — Он говорил так воодушевленно. С таким восторгом. А потом чихнул.        — АПЧХИ! — Разнеслось на всю столовую. Через пару секунд чих повторился. Еще бы ему не повториться! Больше двух часов под дождем — попробуй не простынь!        — Сударь, мне кажется, вы серьезно простудились, — обеспокоенно заметил профессор. — Дарья Петровна!        Девушка тут же появилась рядом с Преображенским.        — Проведите молодого человека в свободную комнату и дайте ему сухую одежду.        — Хорошо-с, Филипп Филиппович.        Подойдя к Борменталю, который продолжал чихать и начал кашлять, служанка осторожно помогла ему подняться. И повела в свободную комнату.        Преображенский остался за столом один.        Дом был не таким уж маленьким. Кругом были книги. Очень много книг. В каждой комнате — по несколько полок. Много окон. И штор.       В общем, тут была рабочая атмосфера.       Дарья Петровна проводила юношу в его комнату, заранее отдав сухую рубаху и штаны.        — Благода… Апхчи.        Девушка сдержанно кивнула и удалилась. Борменталь остался в комнате один.

      Утро. Раннее и неспокойное. Дарью Петровну в пять часов разбудил непрерывный кашель, доносившийся из этой части дома.Он сопровождался воплями и стонами.        — Что за выходки?! — Разозлено прошипела девушка и направилась в сторону, откуда доносились столь вопиющие звуки.       Комната Ивана Арнольдовича.       Красивая белая дверь осторожно отворилась, и Дарья Петровна застыла на месте.       — Ох, Батюшки! — Прошептала она и бросилась прочь. Послышался стук каблучков по кафельному полу. А потом наступила тишина.

      Борменталь лежал в кровати. Похоже, вчерашняя прогулка дала о себе знать. Высокая температура держалась всю ночь, а под утро жар только усилился, делая состояние бедняги еще более плачевным.       Плеск.       Окунув тряпку в таз с водой, Дарья Петровна, аккуратно села на край кровати рядом с больным Иваном Арнольдовичем.       Холодная рука коснулась горящего лба юноши. И застыла.       — Жар не спадает. — Послышался холодный голос девушки. Дарья Петровна аккуратно убрала руку и положила на раскаленный лоб тряпку. Послышалось мычание. Борменталь начал лихорадочно вертеть головой, бормоча что-то под нос. Поминутно заходясь в приступах кашля. Лицо стало неестественно бледным. Вода с тряпки ручейком стекала с виска. Как и капли пота.        — Вы должны дать ша… Я с… Вы… — Голос юноши уже осип. Бред слышался все тише. Дыхание стало прерывистым.        Огромные старинные часы, стоявшие около двери в комнату, отмеряли секунды. Тик-Так. Тик-Так. Казалось, они тикают слишком громко, заглушая все другие звуки. Тик-Тик. Тик-Так. С каждым поворотом деревянной стрелки, Борменталю становилось хуже. Лоб по прежнему пылал от жара, а со всего тела скатывался холодный пот. Тик-Так. Тик-Так. Время невозможно остановить. Оно вечно. И эта вечность с каждым поворотом деревянной стрелки забирает. И забирает. Тик-Так. Тик-Так.        Тишина. В маленькой комнате стало настолько тихо, что звенело в ушах. Лишь часы продолжали отсчитывать злосчастные мгновения.        Дыхание юноши стало совсем тихим. Дарья Петровна испуганно замерла. Спустя пару мгновений она скорбно склонила голову и встала с края кровати, легкой рукой убирая уже теплую тряпку со лба Борменталя.        — Ему совсем плохо? — Раздался низкий и усталый голос, нарушивший мертвую тишину комнаты. Девушка вздрогнула от неожиданности, выпустив тряпку из рук, — та с шелестом упала на пол — и покосилась через плечо на говорившего.        — Филипп Филиппович? — Чуть громче произнесла она. Ее голос дрожал, а глаза растерянно, по-детски, смотрели на взрослого профессора, стоявшего в проходе. Его руки были опущены. А взгляд устремлен в пол.       Он сделал глубокий вдох. Разозлившись на глупый вопрос служанки, профессор раздраженно поднял на нее глаза и повторил вопрос. Его голос не выражал ничего, кроме холода и черствости.        — Ему совсем плохо? — Делая шаг вперед, произнес Преображенский. Его темная фигура мелькала в светлом проеме, загораживая струящийся оттуда свет.       Служанка кивнула. Отойдя от кровати, чтобы профессор мог подойти.       Преображенский посмотрел на больного. Лицо Борменталя сияло юностью и свежестью. Бледная, словно фарфор, кожа подчеркивала миловидные черты лица. Красивые темные брови сейчас были расслаблены. Глаза закрыты. Его лучезарные голубые глаза, кои профессор помнил с момента их встречи, сейчас ничего не выражали. Нет. Юноша не смотрел больше своим умными полными надежды глазами на мир.        Профессор скорбно склонил голову.        — Человек всегда стоит перед выбором, — начал Преображенский, подходя к тумбочке. Аккуратно взяв резную шкатулку, он открыл ее ключом, лежавшем у него в кармане. — Мы властны лишь выбирать то, к кому фортуна от нашего выбора обернется лицом. Это может быть сам выбиравший. Или совершенно другой человек. Да, Дарья Петровна, человек — такое существо, которое никак не может жить без сложностей. Казалось бы, ищи выгоду для себя. Ведь проще облегчить жизнь себе самому. — Он достал единственную склянку, лежавшую в этой шкатулке. В ней было какое-то жидкое вещество. Посмотрев на нее, профессор обернулся к Борменталю. В его взгляде появилась решительность. Преображенский протянул склянку Дарье Петровне и твердо посмотрел ей в глаза. — Но если человек — все еще человек, он все равно делает выбор в пользу другого.        Он помолчал, а потом добавил, когда девушка поспешно взяла склянку.        — Дайте ему выпить. Только, ради Бога, прошу, быстрее.        Дарья Петровна бросилась к кровати юноши. Тот глубоко дышал, пытаясь взять как можно больше воздуха. Бормотать что-либо уже не было сил. Он был очень слаб. Служанка поднесла к сухим, но все еще нежным губам юноши склянку. Немного приподняв его голову, она залила содержимое в полость рта.        Преображенский поднес руку ко рту и оперся на пальцы своими щеками. Во взгляде читалось беспокойство.       Юноша начал кашлять, давясь жидкостью. Не очень многое попало внутрь. Но все же. Тихо опустив голову больного на подушку, служанка отошла.       Тишина.       Тик-Так. Тик-Так. Тик-Так.       Лихорадочные повороты головы прекратились. Рука обессиленно повисла с кровати. Дыхание стало еще более тихим. Он таял на глазах. Словно туман, когда восходит яркое солнце. Еще мгновение… И наступила тишина.        Преображенский испуганно посмотрел на юношу, а потом повернул голову на Дарью Петровну.        Та подошла к кровати, уперлась рукой и подставила ухо к груди юноши. Профессор потускневшим взглядом посмотрел на девушку.        Спустя пару мгновений Дарья Петровна улыбнулась и встала.        — Жив. — Она подошла к Преображенскому. — Профессор, вы спасли еще одному человеку жизнь.        Филипп Филиппович покосился на юношу. И улыбнулся. Теперь он тоже заметил мирно вздымающуюся грудь Ивана Арнольдовича. Дыхание стало глубоким и спокойным.        — Такая у меня работа. — Он направился к выходу, но обернулся. — Работа, которая расправляет крылья, а затем ломает их при каждом неверном шаге.

       —Профессор? — Стройный юноша вошел в слабо освещенную комнату. Черный жилет подчеркивал красоту его тела. Некую изящность и хрупкость. Светло-русые волосы были аккуратно зачесаны назад.       Человек, сидящий за красивым столом и пишущий что-то с сосредоточенным видом, поднял глаза на говорившего.        — Да, Иван Арнольдович?        — Ужин готов.        — Обычно меня зовет Зиночка. — Подняв бровь, заметил профессор. Он отложил лист в сторону и пытливым взглядом уставился на Борменталя.       Юноша постарался скрыть улыбку и тут же восстановил образ серьезного человека.        — Сегодня это решил сделать я. Вы же не против, Филипп Филиппович?        Преображенский встал из-за стола, поправил пиджак и подошел к юноше.        — Я знаю, вы что-то задумали, Иван Арнольдович. — Хмыкнул профессор и вышел из комнаты.        Юноша последовал за ним.        В столовой, в общем, как и всегда, царила тишина. Длинный стол был аккуратно застелен скатертями. Ужин поставлен.        — Где Дарья Петровна и Зина?       Услужливо отодвинув стул для Преображенского, Борменталь поднял на него свои глаза и произнес:        — Они на кухне. Мне их позвать?       Профессор сел на стул и покачал головой:       — Нет, нет. Не стоит их беспокоить.       — Как скажете, профессор. — Юноша сел на противоположный конец стола. Напротив Преображенского.        Филипп Филиппович приосанился, повязал белый воротничок и взял в руки нож и вилку. Сначала посмотрев на тарелку, он вздохнул и перевел свой взгляд на юношу. Тот в ответ на его взгляд просиял и даже немного улыбнулся. Будто его охватывало нетерпение. Какое-то вдохновение. Окрыленность. Страсть.        Филипп Филиппович вопросительно поднял бровь:        — Не хотите ли поделиться, Иван Арнольдович, что же сегодня происходит с вами?       Борменталь на радостях вскочил из-за стола. Плавным движением взяв со стола бокал с напитком, он чинно подошел к профессору. Подождав, пока внимание мужчины полностью будет на нем, он поднял бокал над головой и воодушевленно произнес:        — Этот бокал я поднимаю за того, кто спас мне жизнь. Если бы не вы, профессор, меня уже не носила бы земля родная. — Юноша приосанился. — Сегодня ровно месяц.       Преображенский с неким недоумением, удивлением, посмотрел на Борменталя. Юноша тут же немного постыдился своих слов и опустил руку, подыскивая слова для оправдания.        — Ох, извините, профессор. Я совсем не думал, что эт… — Иван Арнольдович был крайне раздосадован такой реакцией своего благодеятеля.        — Все хорошо. — Улыбнулся мужчина. Он потянулся за бутылкой со спиртным.       Борменталь сорвался с места.       — Я помогу!       Профессор привстал, рукой дотянувшись до сосуда. Подняв лицо на вопль Борменталя, он изумленно раскрыл глаза, когда юноша врезался в него. Правда, не совсем врезался. Иван Арнольдович споткнулся о собственную ногу, а затем уткнулся своими губами в губы профессора. Случайно.       Послышался негромкий хриповатый вскрик. Глаза юноши стали по пять копеек от изумления и испуга. Всего мгновение. Одно мгновение. Будто рефлекторно, профессор прижался к устам Борменталя, сминая нежные губы в страстном поцелуе. Ах, это сладкое прикосновение его розовых губ. Внутри профессора бушевал шторм. Шторм из чувств и эмоций. Он не мог передать это словами. Каждый миг, который он все еще прикасался к губам юноши, казался ему блаженным. Затаив дыхание, он подался вперед. Сердце бешено колотилось, будто в первый раз. Будто он, Борменталь, украл его первый поцелуй.       Эти губы. Глаза. Улыбка.       Юноша испытывал не менее эмоциональную реакцию. Его щеки покрылись алым румянцем, а глаза беспомощно бегали по сторонам. Подняв руку, будто пытаясь прикоснуться к щеке профессора, Борменталь замер. Он вот-вот был готов упасть. Его переполняло нечто возвышенное, страстное и необъяснимое. Его благодетель, коему он обязан своей жизнью и будущим, сейчас был с ним нежен и тепел.       Опомнившись, Борменталь сжал руку в кулак, будто бы пытаясь противиться и отвел ее от щеки профессора.       Робко отстранившись от Преображенского, юноша покрылся еще большим румянцем. Сердце бешено колотилось, а руки мелко дрожали. Виновато подняв глаза на Филиппа Филипповича, он, будто котенок, с испугом и волнением пролепетал:        — Профессор, я… Я… Я…       Преображенский еле заметно улыбнулся. Взяв наконец-то сосуд со спиртным, он начал сосредоточено разглядывать стакан.       А около него задыхался Борменталь, в попытках извиниться за содеянное.       — Я честно… Я хотел. Так вышло…       Преображенский поднял свои глаза на Борменталя. В них не читалось ни капли сожаления о произошедшем.       — Иван Арнольдович, возьмите себя в руки. — С напускной сердитостью сказал профессор. Юноша сразу выпрямился и замолчал. На лице появилась все та же обворожительная серьезность.        — Извините, Филипп Филиппович.        Профессор кивнул.        — Отправляйтесь спать, Иван Арнольдович.       Юноша направился к двери. Медленно, будто его что-то держало. А вот когда он вышел за дверь.        О, Господи.        По всему дома разнеслись вопли. Борменталь пронесся пару коридоров, а потом забежал в свою комнату, со стуком закрыв дверь.       Плюх.        Иван Арнольдович рухнул на кровать. Его тело все гудело, как после хорошего марафона. Прохлада кровати казалась ему блаженной. Закрыв все еще румяное лицо с глупой улыбкой руками, Борменталь старался не поддаваться эмоциям.       Раз. Два. Три.        — Вдоооооох. — Начал шептать Борменталь. — Выдох. Нужно попытаться уснуть.       Ох, нет. Сколько бы не ворочался на белоснежной кровати юноша, заснуть ему не удавалось. Он был слишком возбужден произошедшим. Голова кружилась от мыслей. Некогда аккуратно уложенные волосы сейчас были растрепаны во все стороны и лезли в глаза. Руки обессиленно лежали на кровати.       Юноша чертовски устал.       Спустя пару минут веки Борменталя начали тяжелеть и он провалился в сон. Тихий, мирный сон.

      С этого дня юноша чувствовал все большую привязанность к профессору. Каждую минуту, словно собачка, ходил за ним, услужливо помогая с тем или иным делом. Он чувствовал, что в долгу перед этим человеком.       И все было хорошо. Пока не появился он. Шариков.       — Это несносное животное что-то смеет тявкать! — Не унимался Борменталь, расхаживая вперед-назад. — Профессор, как вы можете это терпеть?!        — Он — мое грандиознейшее свершение! — Раздраженно отвечал профессор, понимая, что его собеседник прав. — Он значит намного больше, чем все мои предыдущие работы!       Пересадка гипофиза от человека к собаке — величайший прорыв в науке! Один из самых грандиозных экспериментов в истории. Несомненно. Только… Безопасно ли это?       Прошло уже больше месяца после этой операции. У Шарикова уже облезла вся шерсть. Он уже научился говорить, правда, некоторые слова до сих пор были не понятны.        «Профессор крутится около этой шавки каждую минуту! » — Пронеслось в голове у Борменталя.        —Филипп Филиппович! — Донеслось из столовой. — К столу!        — Шариков! — Раздался грозный окрик профессора.       Вскоре все уселись за столом.       Профессор с Борменталем уселись по концам длинного стола, а Шариков по середине.       Когда началась трапеза, послышались непонятные звуки. Преображенский поднял глаза и замер.       Шариков чуть ли не вылил на себя тарелку с первым блюдом.        — Шариков! Ешьте аккуратнее! — Сухо сказал профессор.        — Ешьте аккуратнее! — Передразнил Шариков Преображенского. — За собой следите, профессор.        Его речь была настолько пафосной и показной, что хотелось уложить его прямо здесь. Чем-нибудь тяжелым.        Несмотря на всю ситуацию, Филипп Филиппович оставался спокойным и рассудительным. А вот на другом конце стола вне себя от бешенства вопил Иван Арнольдович. Вскочив из-за стола, он сжал руки в кулаки и устремил свой взгляд на Шарикова.        — Что за свинство! Вы отдаете себе отчет? — Юноша был готов хоть сейчас броситься на этого паршивца. Но его остановил спокойный голос Преображенского.        Борменталь сел на место и не сводил ненавистного взгляда с Шарикова.        Пару минут спустя раздалось чавканье.        — Шариков!        Раздался стук по столу.        — Хватит на меня орать! У меня есть имя и отчество! — Злобно прошипел тот.        — Да кто в здравом уме пожелает зваться Полиграфом Полиграфовичем?! — Произнес Борменталь. — Разве что такой, как вы.        — А ты, это, — Шариков поднялся из-за стола. — Не гони на меня. Я тоже человек. И, кстати, имею права на эти, — Он пальцем провел вокруг себя, — метры. Вечно вы меня держите за невись кого! Задрали поучать уже!        — Какая наглость! — Борменталь сорвался с места и, взяв Шарикова за шиворот, вытолкал в дверь. За что получил по лицу рукой.        — Проваливай!       — Я еще вернусь! — Раздалось за дверью. А потом все стихло. Борменталь, растрепанный и измученный, подошел к столу.        — Иван Арнольдович, будьте более сдержаны.       Юноша кивнул.

      Не прошло и полчаса, как в дверь начали тарабанить.        — Зиночка, откройте! — Донесся ленивый голос профессора. Девушка послушно открыла, а после раздался испуганный женский крик.        Звук выстрела прозвучал на всю квартиру.        — Хэй, профессор! — Чей-то наглый голос приближался в комнату к Преображенскому. — Вы меня прогнали, а я пришел! Здорово, правда?        Филипп Филиппович вздрогнул от этого заявления. Это был Шариков. И… У него в руках оружие?        Профессор не был человеком пугливым, но сердце начало бешено колотиться, а руки немного трястись. Черт, да, ему было страшно!        Один. Два. Три.        Двери вышибли с ноги.       На пороге стоял Шариков Полиграф Полиграфович. И в руках у него был дешевый пистолет. Он кое-как стоял на ногах, и от него тянуло алкоголем.        Шатаясь, человек оперся на дверь и направил пистолет на Преображенского.       — Предлагаю сделку, мой уважаемый профессор. — Пьяным и наглым голосом начал Шариков. — Вы даете мне то, чего мне нужно, и все будут счастливы.        Профессор вздрогнул от его слов, но не выдал своего страха.        Человек продолжал. Перезарядив пистолет, он направил его на профессора еще раз и сказал:        — Мне лишь нужн…        Послышался вопль, и в комнату ворвался Борменталь в одной белой рубахе и штанах.        Не говоря ни слова, он бросился на Шарикова, пытаясь отмутузить его как можно больше. В глазах горела решительность и злоба, а в груди полыхал яростный огонь. Юноша Повалил Шарикова на пол и начал бить кулаком по лицу, не давая тому подняться.       «Если ты хоть пальцем его тронул…»       Шариков отбивался, хотя был не так силен, как Борменталь. Пихнув того ногой в живот, Полиграф перевернулся и кое-как встал.       Юноша кинулся снова, заранее наградив своего соперника ударом по ногам. Шипя от ярости, он наносил и наносил удары, словно не мог выместить на бедном человеке всю свою злобу.       Шариков еще раз увернулся и выставил пистолет вперед.       Борменталь, не раздумывая, бросился опять на него, пытаясь выхватить пистолет. Юноша так скрутил руки несчастному, что тот взвыл от боли. Последний раз рванувшись, Шариков нажал на курок.       Раздался выстрел. А затем наступила тишина.       Алая кровь окрасила белоснежную рубашку. Сделав два неуверенных шага назад, Борменталь рухнул на колени. Он тщетно пытался дрожащей рукой остановить струящуюся кровь. Медленно. Капля за каплей жизнь покидала столь юное тело.       Все тщетно. Теперь не поможет никакая настойка профессора Преображенского. Ранение в живот — смертельно.        Вокруг затихли звуки. Глаза затуманили слезы. Он еще жив! Жив! Боже, как больно осознавать, что ему не удастся победить в этой борьбе. В уголках рта появилась алая струя. Согнувшись от невыносимой боли, юноша пытался цепляться за жизнь. Он смутно слышал, как ворвались милиционеры, которых пару минут назад вызвала Дарья Петровна. Он не видел, как повязали Шарикова — боль заглушила почти все чувства. Оставалось немного.       Что-то с силой прижало Борменталя к себе.       «Профессор!» — Пронеслось в голове у юноши.       Преображенский обнял своего ученика за плечи, прижав несчастного как можно ближе к себе. Уткнувшись в светлые волосы, Филипп Филиппович начал лихорадочно целовать лоб и макушку юноши, понимая, что это последние прикосновения.       Из глаз мужчины потекли слезы. Соленые горячие слезы.       — Зачем? Зачем?! — Сиплым от горя голосом кричал Преображенский. — Зачем?       Он прижал юношу еще сильнее к себе. Нос Борменталя уткнулся в шею старика.       — Мне так жаль, профессор, — дрожащим голосом прошептал Иван Арнольдович. Он беспомощно хватал ртом воздух и пытался дышать. Руки обессиленно рухнули вниз. — Я не мог поступить иначе.        В глазах помутнело. Закружилась голова. Борменталь слышал крик профессора, чувствовал его прикосновения. Ощущал горечь его слез. Но был не в силах ответить.       Уже сложно дышать. Сложно держать глаза открытыми. Все тело обмякло. И вот-вот наступит конец.       Тик-так. Тик-так. Опять эти часы? Опять. Опять. Они отмеряют считанные мгновения до конца. Опять действуют на нервы минутные стрелки, которые при каждом повороте издают это проклятое «Тик-Так».       Сил говорить нет. Есть только ураган из бушующих мыслей и эмоций. Профессор здесь, рядом с ним. Но губы приоткрываются лишь в безмолвном крике от боли.       Мысли — самая громкая тишина. Мы редко показываем боль другим, когда внутри все ломает и горит.       Борменталь устало опустил голову на плечо профессора. Лишь смутно слышались горестные рыдания Преображенского. И одно слово. Зачем.       «Я не мог. Не мог. Не мог, профессор! Я не мог поступить иначе! Я ощущаю Вашу боль. Чувствую Ваши слезы. Не стоит, профессор! Вы однажды спасли мне жизнь. Я лишь вернул должок. Вы последний раз касаетесь моего лба. Неужели это последнее прикосновение? Действительно последнее. И я… Я больше никогда не почувствую Вас рядом. Мне страшно. Страшно умирать. Не думал, что все закончится так. Смерть без бита и мелодии. Тишина. Эта пугающая тишина. Слезы заволокли пеленой мои глаза. Я ничего не вижу. Ничего не слышу. Чувствую только ваши прикосновения, профессор.       Господи, не дай дрогнуть перед последним испытанием. Я не хотел, не хотел, чтобы все вышло так.       Простите, простите меня.       Поймите, Вы обязаны жить, профессор. Вы — тот человек, чей образ я готов был пронести у себя в сердце через всю жизнь. Я хочу говорить Вам об этом каждый день, час, мгновение. Я был бы с вами до конца. Я бы защищал вас до последнего вздоха. О профессор. Я готов. Я давно был готов к этому часу. Но не думал, что он наступит так скоро.       Внутри все ломает. Мое сердце сжимается от невыносимой боли. Нет, нет, профессор, я не хочу уходить. Я не могу вас оставить. Я хочу сказать вам много, так много… Не хватает времени. Мне катастрофически не хватает времени. В ушах снова гудят эти часы. Неужели. Неужели все так закончится? Здесь? Сейчас? Вы знаете. Вы же знаете? Вы же знаете, что я не могу без вас. Профессор. Мой дорогой профессор…»       Последний вздох. Последний вздох, так сильно щемящий сердце. Последняя холодная слеза. И все. Голубые глаза юноши тихо закрылись. Руки безжизненно повисли вдоль тела.       Эти милые черты лица. Белая кожа, нежные губы, светлые волосы. Больше никогда не оживут вновь.        Профессор медленно убрал губы со лба юноши. Уткнувшись в его волосы, он зарыдал. Зарыдал тихо, почти безмолвно.

      Дождь безжалостно барабанил по крыше.        Ветер. Холодно. Сыро.       Каждая капля с дрожью отдавалась в теле, попадая на пальто человека, шедшего по каменной мостовой. Он не старался укрыться от струй воды. Одежда промокла насквозь. Ежась и вздрагивая от пронизывающего ветра, человек все равно шел размеренно, не торопясь.       Мужчина. Лет сорока. Темные волосы растрепаны в разные стороны. Скрестив руки на груди, сгорбившись, он задумчиво переводил взгляд с одного здания на другое. В старых печальных глазах застыла боль. Он брел, брел куда-то. И каждый шаг отдавался мучительным криком души.