Почему ты на войне, Оливер?

Почему ты на войне, Оливер? Почему ты здесь? Почему не читаешь лекции раздолбаям студентам, не проверяешь их рефераты и курсовые, не переживаешь за их дипломы, не даришь жене милое колечко и шикарный букет на годовщину свадьбы, не ведешь в зоопарк своих детей? Почему? Потому, что я стою на гребаной мине, посреди гребаной пустыни, мать вашу! И около меня лежит труп моего друга. Томми каждый день звонил своему четырехлетнему сыну, а теперь не сможет… Потому, что я трус! Парадокс — мужик идет на войну, потому что он трус! Ха-ха-ха… Ты струсил, спасовал, когда увез мечту мелкого, оставив его одного на вокзале. О да, ты набрался храбрости — позвонил и сообщил о своей свадьбе. Это поступок, конечно! Трусливо не видеть глаз, дрожащих рук и только осипший голос: Элио, Элио, Элио…. Да, я помнил все, Оливер…. И случилось то, что должно было случиться — я позвал тебя во сне своим именем и твоим тоже, и так далее, и тому подобное… Жена устроила истерику. Я пытался что-то придумать, объяснить, нес всякую чушь и даже замахнулся на неё в исступлении отчаяния. Так было в моем детстве: отец ругался и избивал мать, а я стоял столбом не в силах пошевельнуться и помочь ей. Трус — маленький, но уже перспективный! Жена забрала детей и уехала в неизвестном направлении. Отец орал, что он догадывался. Что такая смазливая рожа не может быть у нормального мужика. Что таких умников — с сильно гуманитарным образованием, надо ставить под ружье и бросать в бой, как пушечное мясо… Супер! Отлично! Это решение всех проблем, папа! Я проходил мимо призывного пункта — я зашел и записался. Я трусливо спрятался под камуфляжем. Теперь мои проблемы решает командир. Блять, я стою на своей проблеме прямо сейчас! И мне дают 52 часа до спасения, в лучшем случае… А в худшем? Что может быть хуже простоять на мине хотя бы долю секунды, Элио! Наверно, каждую ночь хотеть тебя и не ощущать тебя. Держаться из последних сил, притворяться и обманывать, и не делать ничего, чтобы изменить хоть что-то. Ты извращенец, сынок! Ты заслужил это! Ха! Теперь у меня целых 52 часа подумать обо всем этом, если продержусь и не взлечу к праотцам раньше. Как-то сразу все не срослось. Убрать главаря боевиков посреди пустыни, находясь на возвышенности, конечно, можно. Но шансов уйти после задания крайне мало — мы пешие, они на машинах. Спрятаться можно только в камнях и при большой удаче. Я снайпер — с гуманитарным образованием, блять. Томми — радист. Когда я прицелился в главаря, показалось, что он похож на Профа — почти такие же борода и лицо. Я любил Профа — он считал меня почти зятем! Это была первая осечка в моем послужном списке. Неожиданно появившаяся странная повозка, дала другую. Девушка в красном — это свадьба, мать их! Посреди пустыни! Перед глазами возник Элио в белом — наверно, жара, наверно, скучаю — осечка, осечка, осечка… Томми шипит:"Стреляй!» На том конце требуют подтверждения! А я не-мо-гу! Не могу стрелять ни в Профа, ни в свою мечту! Трусливым влюбленным идиотам вообще не место на войне — и я вру, что голова жениха заслонила цель, и я поднимаю винтовку вверх и дарю гребаного «зайчика» террористам… Свадьбу оглашают далеко не праздничные крики, и мы спасаемся от погони бегством. Главное на войне маневры, как известно, и хотя бы одна умная голова, с которой временно слетел влюбленный туман. И песчаная буря, напугавшая боевиков, и нас бросили на ее растерзание. Мы переждали, мы справились, мы оторвались. И мы на минном поле! Томми не поверил, он смеялся, когда ветром принесло табличку с «веселым Роджером». Он шел задом наперед и обзывал меня трусом. Он говорил, что его звонка ждет сын, и он не намерен отсиживаться в пустыне без телефона. Я напомнил ему, что у меня тоже есть дети. Я не стал говорить, что мечтаю вернуться к тебе, Элио! Живым и по возможности целым. Я внимательно смотрел под ноги, я соизмерял каждый свой шаг — да, я не хотел умирать не повидав тебя. Когда впереди раздался взрыв, я шагнул на помощь Томми и наступил на проблему. У меня было много проблем в жизни, но раздался щелчок и эта — теперь главная. Томми был жив, он кричал от боли — ему оторвало ноги. Я орал, чтобы он был мужиком и заткнулся. Что я тоже стою на мине и не могу к нему подойти. Чтобы он сделал себе обезболивающий укол и не трепал мне нервы — трусливо прибавил я про себя. Томми, превозмогая боль, сделал сразу два и поехал головой. Кто бы ни поехал без ног и без помощи. Он все понимал. Он попросил передать привет сыну и приставил пистолет к виску. Томми выстрелил! И у нас еще одна проблема, Элио! Рация в рюкзаке у Томми, и он на большом расстоянии от меня. Я осторожно начал опускаться свободной ногой на колено. Как бы я хотел так же встать перед тобой, Элио! Но, позже, позже, если я доброшу топорик, привязанный к шнурку от ботинка, до рюкзака Томми. Не помню с какого раза у меня получилось. Рация есть — аккумулятор разряжен. Запасной в кармане у Томми! Супер! Поездка в Рим откладывается, парень! Вспоминаю про портативную солнечную батарею, и солнечная Италия призывно манит снова. Выхожу на связь и получаю эти гребаные 52 часа. У них бой, у них песчаные бури — они заняты и временно недоступны. Ждите, сержант! У меня одна шоколадка и ноль воды….И я стою на мине, если вы не поняли, мать вашу! Я жду, приём! — Кстати, — вещают умники, — если устанете ждать, можно попробовать маневр Шумана. Его еще никто не пробовал — давайте попробуем на вас, сержант! — Что это еще за дерьмо? — интересуюсь я. — Это, если рискнете, очень просто, стоя на мине: роете рядом с собой окопчик, закрепляете ботинок на мине, чем бог послал и резко в тот окопчик падаете. Не факт, что останетесь целый и живой, но риск — благородное дело. Давайте и это проверим на вас, сержант. — В жопу маневр Шумана! — шепчу я. Солнце жгло нещадно. Пить хотелось нестерпимо — вода закончилась…совсем. Чтобы мне не расстраиваться, что так мало развлечений — надвинулась песчаная буря! Сдует нахрен с мины и не станцуем мы с тобой, Элька, под «Love My Way». Закрепился, как мог руками — ружьем и ножом вкопался в песок. Буря накатила танком, отутюжила и ушла. Я выстоял, Элио! Но унесло рюкзак с рацией. Я облажался, Элио! Пистолет к виску, как Томми! Что остается придурку в пустыне, который стоит на мине. Зажмурился, прижал палец к спусковому крючку. — А ты и правда придурок! Я открываю глаза и вижу Элио — он щурится на солнце, его кудри шевелит теплый ветер. — Ты продержался всего десять часов и опять струсил, Оливер! Ты хочешь бросить меня окончательно теперь. Вместо того чтобы сделать шаг, ты решил застрелиться. Очень умно, профессор! — Легко говорить, когда гуляешь по песочку в виде миража, Элио, а не стоишь на мине. Но я рад, что ты здесь. Как же я рад тебя видеть. У меня бред — это очевидно. Я даже думаю, что ты принесешь мне воды. — Очевидно, что ты хочешь пить больше, чем поцеловать меня. Давай фляжку. И пока я буду ходить за водой, подумай — так ли очевидно, что ты стоишь на мине, а не лелеешь проблему в своей голове. Отлично — поставил задачу и смотался навсегда, что ли? — Моча тоже жидкость, — подумал я с отвращением и попытался попасть струей в узкое горлышко пластикового контейнера. В голове всплыли воспоминания: я мочусь в нашем общем клозете и нарочно не закрываю дверь. Ты лежишь на кровати и ждешь меня. Ты надеешься и веришь, а я закрываю дверь и ухожу. Я так и слышу, как ты называешь меня предателем. К предателям редко возвращаются, только те, кто умеют прощать. Или миражи… Ты принес мне воды, Элио. Ты не бросил меня перед надвигающейся тьмой. В этой долбаной пустыне — днем нестерпимо жарко, а ночью очень холодно. Я рою ямку рядом с собой и развожу маленький костер. Настолько маленький, что согреться могут только ладони. Все остальное мерзнет и дрожит от холода. Околеть в пустыне — забавно. В коченеющих мозгах теплятся картинки солнечного рая и твоего «тайного места», Элио. Ледяная вода внизу и твои теплые руки, обнимающие меня сзади. Прямо как сейчас. Я так люблю, когда ты касаешься ими моей шеи, меня всего, когда ты ласкаешь мою кожу. Ты согреваешь меня, Элио. Мне тепло с тобой, Оливер! — Элио, Элио, Элио, как я могу бросить тебя, когда ты так нуждаешься во мне сейчас. Это твоя прерогатива — вздрагивать от гудка паровоза. Но знаешь, чувак, не один я хочу, чтобы ты не замерз этой ночью. Ты видишь эти светящиеся точки в темноте? А эти «милые» звуки в ночи? — Это гиены, блять! — Вы так догадливы, профессор! Теперь тебе надо очень быстро крутиться на своей мине и отстреливаться прицельно почти вслепую. От этого вряд ли замерзнешь. Кстати, я тут подумал. Если бы ты тогда не уехал и не бросил меня помирать на скамейке, мы могли бы вместе отстреливаться от того, от чего ты нас спасал, Оливер. А если ты сейчас облажаешься, я найду себе другого парня. Надеюсь, ты не допустишь этого, любимый! Фонарик-то хоть есть у тебя, боец, твердо стоящий на своем? Сарказм — именно то, что мне нужно сейчас, маленький засранец. Я стрелял, и твари рвались на минах, спасаясь от пуль. Мы продержались до утра, Элио. Я дрожал и удивлялся, что все ещё стою на чертовой мине, потому как не очень выспался этой ночью. Ты называл меня везунчиком и говорил, что это не самая главная моя черта. Главная — боязнь сделать шаг к свободе, к дороге, которая ведет домой. Потому что кому-то и даже мне — она кажется неправильной. Кажется… А что, если ты стоишь на «просто железяке», Оливер! И что, если начать решать главную проблему прямо сейчас. — Я не могу проверить это, Элио! — А я хочу, чтобы ты вернулся ко мне! — Это будет легче сделать, если ты принесешь рацию, умник. — Зачем тебе рация — в ней нет музыки, и ты не сможешь станцевать, как тогда с Кьярой. Как я ревновал тебя, как хотел быть на ее месте. И ты знал это — знал и заставлял мучиться. Эти поцелуи и объятия были мои, Оливер! Я, как дурак, крутился перед вами под музыку, изображая веселье… А знаешь, ты нихрена не умеешь танцевать, профессор. — Отлично! Может тогда ты исполнишь одну из своих транскрибированных пьесок, которые никогда не нравились мне, маэстро. — Жаль, нет даже гитары, не говоря о фортепьяно. Можно только на губах — на твоих губах, Оливер! — Не искушай меня, засранец, — мои губы превратились в пересохшие корки и вряд ли доставят тебе наслаждение. — Мне все равно, солдат, лишь бы прикоснуться к ним! Ты проводишь мягкими пальцами по моим губам, как я когда-то по твоим. Твой язык с лёгким трепетом касается их и наполняет влагой. И я почти готов шагнуть с этой блядской мины к тебе, мой Оливер! — Не плачь и возьми свою рацию. Почти — не считается. Нам предстоит еще одна веселая ночь, Элио! Она не будет похожа на те, что мы провели когда-то в Бергамо. Но я не хочу, чтобы она стала по-настоящему последней для нас! Их было больше на этот раз — тварей с горящими глазами. Я пытался отстреливаться, но они смогли подкрасться со всех сторон. Ты даже предложил попробовать маневр Шумана, и я даже начал рыть себе могилку. Я только успел представить, как вместо велосипедной прогулки ты катишь меня в инвалидном кресле, напрягаясь всей своей тощей фигурой, и пот капает на мою хмурую рожу… Боль заставила прервать столь оптимистичную картинку. Они начали рвать нас на части, Элио! Те, кто не согласен, что мы другие. Те, кто не хочет видеть, как мы любим друг друга. Но нас двое сейчас, и мы держим, держим круговую оборону, чтобы выжить. Внезапно наступило утро. Вокруг меня истерзанные ножом трупы гиен. Я один, и мне хреново. Но заговорила рация. — Как слышите, сержант! Группа выехала за вами. Вам надо продержаться еще 17 часов. Вы сможете? Прием! — Нет, не смогу! — хриплю я. — Тут кое-кто хочет с вами поговорить, сержант. Он рвался и говорил, что нужен вам. Что без него вы не продержитесь. — Элио? — Оливер! — Элио, прости меня! Я виноват! Мне не следовало уезжать от тебя! Я бросил тебя, и теперь все, до чего я касаюсь рушится. Я не могу без тебя жить! Я наклоняюсь вперед и лечу в пропасть. Через секунду нога оторвется от мины, и я наконец-то отдохну на небесах. Мой ботинок накрывает его нога, мое обессиленное тело подхватывают его хрупкие плечи. Боже, как давно это было, когда я первый раз прикоснулся к твоей ступне своею, когда поцеловал твою ножку, Элио! — А теперь я крепко прижал твою, солдат! Без сентиментальной мути. Потому что ты готов умереть и не готов жить. А я не готов жить без тебя! И уж прости, если напрягаю тебя своим занудством в столь патетический момент, но я очень хочу съездить с тобой на велосипедах искупаться. — Позже, малыш, я сейчас немного занят, как видишь! — Чем? Тем, что не хочешь быть свободным, а хочешь и дальше копить проблемы в своей голове. И, кстати, я хочу предложить еще одну в твою копилку. «Кавалерия» уже на подходе, но они тебя не увидят, сержант! Ты скрыт барханом! — Класс! И что ты предлагаешь? — Немного поднапрячься и достать дымовую шашку, которая лежит прямо перед тобой на расстоянии вытянутой руки. Знаю — это трудно в твоем положении: ты смертельно устал, и ты стоишь на долбаной мине, но это не самая большая проблема, которую ты должен решить сейчас! Я смог — я дотянулся. Я так хочу прижать тебя к себе, Элио! Что-то жалит меня в бок. Чёрт — кровь. Отлично! Оборачиваюсь и вижу боевиков на горизонте — они нашли меня раньше. Я на открытом месте, и я легкая мишень. Следующая пуля попадает в плечо, третья в мину. Слава богу — не в мою! Взрывной волной вырывает шашку из рук и отбрасывает очень далеко — прелестно, блять! Я еле удержался на ногах. Но у меня еще есть патроны, мать вашу! Я стреляю по минам и креативлю дымовую завесу. Я хочу жить, Элио, и я попадаю каждый раз, почти не целясь. Тишина, и я по-прежнему жив, но шашку уже не достать. Вот он — момент истины, сержант! Вот для чего ты здесь! Ты должен сделать этот долбаный шаг с этой гребаной мины. Как там успокаивали меня отцы — командиры: семь процентов, что мина старая и ржавая, и ты не взорвешься, сынок! Я должен прямо сейчас очень сильно поверить в эти семь процентов, Элио! Потому что я люблю тебя и хочу вернуться к тебе живым! Секунды поплыли, как в дрянном слоу мо, и я делаю этот шаг. Пожалуй, он такой же трудный, как когда я шагнул на ступеньку вагона. Но тогда я уезжал от тебя, Элио, а теперь я иду к тебе! Это главная проблема в моей жизни, и я решу её прямо сейчас! Ничего не произошло! То есть — совсем ни-че-го! Я лежал на песочке под жарким солнышком, как на пляже, блять. Я дико ржал возле ржавой жестянки, которую отрыл минуту назад из любопытства. Я даже чуть не забыл пустить дымовую шашку, чтобы меня заметили. И когда повалил красный дым — начал терять сознание. Я увидел приближающихся саперов и провалился окончательно. Как часто мы создаем себе проблемы на пустом месте. Торжественно возводим их в ранг неразрешимых и упорно не хотим двигаться, чтобы их решить. Я иду по залу аэропорта к тебе навстречу, Элио! Я встаю перед тобой на колено и предлагаю руку и сердце! Я предлагаю никогда не расставаться — ведь нас заждался ангел, летающий над Римом… — Ты согласен, Оливер? — Конечно, да, Элио! Открываю глаза и вижу перед собой удивленное лицо жены. — Кто этот Элио, без которого ты не сможешь продержаться? Я встаю и сладко потягиваюсь. — Вот, кстати, дорогая, я давно хотел поговорить с тобой об этом…