Потерять всё.

Буду рад ПБ. Даг Коллинз играет в баскетбол всю сознательную жизнь, хотя все его тренеры всегда говорили, что он родился с мячом в руках. На поле он был агрессивен, и если ради победы нужно было рвать глотки соперникам, Дуглас делал это без малейшего раздумья. Баскетбол был смыслом всей его жизни, Даг точно бы пустил пулю в висок, если бы по какой-то причине выход на поле стал бы для него невозможен. Поэтому он ехал на свою первую Олимпиаду с чёткой целью – выиграть, ведь иначе и быть не могло. Он заслужил эту золотую медаль, он жрал землю, чтобы попасть на эти игры, он полностью выкладывался на поле, и… И он проиграл. Русские стали для них полной неожиданностью, на поле они словно читали мысли друг друга, и какими бы сильными не были соперники, команда СССР умудрялась одерживать победу за победой, не отставая от США. Хэнк тогда, перед финалом, напрягся немного, у него был слишком большой опыт, чтобы не понимать, на что способны соперники, но они убеждали его всей командой, что стать чемпионами в этом виде спорта и доказать, что Америка может быть единственным победителем в баскетболе – это не проблема, это так же естественно, как дышать. Айба кивал, но всё равно, гонял их по полю, пока игроки не выматывались полностью, они разобрали столько схем, столько вариантов развития игры, что, казалось, были готовы ко всему. Только к поражению не были готовы. Даг делал всё, что говорил Хэнк, он верил тренеру, он знал, что тот относится к баскетболу точно так же, как сам Коллинз – победа любой ценой, победа – это смысл, это тот итог, к которому нужно прийти, иначе всё было напрасно. Поэтому Дуглас был согласен с тем, что Белова надо любыми средствами удалить с поля. Он наблюдал за этим парнем на каждом матче этой Олимпиады, восхищаясь и ненавидя одновременно. Но ненависти было больше, ведь десятый номер был препятствием на пути Дага к триумфу. Тем не менее, нельзя было не признать, что брюнет смотрелся превосходно: практически парил над паркетом, почти не касаясь его подошвой кедов, быстрый, как красная молния, ловкий, меткий. Когда мужчина со странно звучащим именем Сергей выгибался в очередном прыжке, Даг испытывал физическое возбуждение, так ему хотелось оказаться сейчас на поле, выбить мяч из чужих рук, доказать, что как бы хорош Белов не был, в баскетболе Коллинз всегда будет лучше, он подчинит десятого себе, хотя бы в овальном, огороженном пространстве между кольцами. Но рядом с Сергеем постоянно оказывался капитан сборной СССР, мускулистый и мощный, хотя всё равно, уступающий тому же Дуайту в объемах или Дагу в росте. Литовец защищал Сергея от выпадов игроков чужих команд, хотя Белов в этом не то, чтобы очень нуждался. На скамейке эти двое всегда сидели рядом, перешёптываясь о чём-то и почти незаметно соприкасаясь коленями. Но Коллинз всегда умел замечать то, что не все могут разглядеть, может, это и помогло ему стать хорошим игроком. Сергей забавно краснел, когда Модестас Паулаускас (услышав имя и фамилию капитана противников в первый раз, Коллинз долго смеялся, когда они всей командой по очереди пытались произнести дурацкий набор букв, от которого заплетался язык) клал руку ему на плечо, притягивая к себе и рассказывая что-то, когда в столовой задерживал ладони на талии десятого, с трудом двигаясь в заполненном помещении, когда осторожно касался правой коленки после тренировки, ласково пробегаясь пальцами по круглой чашечке, словно пытаясь снять боль. Коллинз отлично знал, что значит этот румянец. И не менее хорошо понимал, почему загорелый капитан Советов крутится вокруг однокомандника, ревностно относясь к любому, кто хотел подойти к Сергею слишком близко, да и нежности в его взглядах-касаниях было чересчур много, чтобы перепутать это со слишком крепкой дружбой. Даг относился к этому спокойно, в его постели тоже бывали партнеры обоих полов, он вообще считал, что секс слишком похож на спорт: здесь тоже есть победители, подчинявшие себе более слабых. С женщинами было проще, они любили его, они мечтали оказаться под Дугласом, ловить его стоны своими пухлыми губами, но иногда это становилось скучновато. А «сломить» мужчину – это почти как завоевать кубок, и чем сложнее это было сделать, тем слаще был вкус победы, когда чужое сильное тело изгибалось в руках Дугласа, когда партнер тяжело дышал, вскрикивая от боли и невольного наслаждения. Сергей был из тех парней, которые кажутся слишком гордыми, слишком правильными, чтобы терпеть прикосновения другого мужчины, таких приятней всего подчинять, ломать внутренний стержень, наблюдая, как ненависть в глазах сменяется покорностью. Но то, что такой, как Белов, подпустил к себе литовца, позволяя быть рядом, означало, что с этим человеком он хочет быть если не всегда, то очень долго. Это было странно и забавно, что именно такого партнера выбрал себе десятый. Это делало игру опаснее и интереснее. Но Дагу нравилось просто размышлять об этом по ночам, лаская себя, и каждый раз, кончая с рыком, он представлял лицо Белова, когда он, Даг Коллинз, вырвет мяч из длинных пальцев, закинет финальный мяч и станет олимпийским чемпионом. И когда фантазия стала обращаться реальностью, Дуглас с трудом удерживался, чтобы не повалить парня в красной майке с белой десяткой на пол прямо сейчас, здесь, перед сотнями зрителей, срывая алую, как кровь, ткань, обнажая белую кожу и подчиняя непокорное, красивое тело себе. Тонкие пальцы Белова скользнули по его предплечью, когда Даг перехватил мяч, и американцу показалось, что руку обожгло огнём, кожа горела, пока он бежал. А противник не отставал, тяжело дыша и яростно сверкая глазами. «Я тебя поимею, Сергей Белов. В любом случае поимею» – Даг усмехается и прямо смотрит в зеленые глаза десятого. А потом на поле выходит литовец, и им с Дуайтом становится труднее теснить Белова к краю, мешать его пасам. Капитан Советов прикрывает однокомандника, а когда и он не успевает за отработанными маневрами американцев, на подмогу Сергею приходит четырнадцатый номер. И Даг впервые начинает сомневаться в том, что они смогут одолеть этих русских. Он гонит судорожно от себя эти мысли. До последнего гонит, даже когда они завершают вторую переигровку, и четырнадцатый забрасывает роковой мяч, посланный ему кудрявым мальчишкой. Коллинз долго стоит на поле, оглушенный криками на странном, рычащем русском языке, не замечая вспышек камер, не замечая репортеров. Он тупо смотрит на табло и пытается осознать, что сейчас он лишился своей мечты, что только что он проебал свою золотую медаль, что в это самое мгновение он лишился всего, но самое главное, он лишился победы, не достиг цели, к которой так долго шёл, аннулировал все свои труды. Коллинз замечает Белова, сидящего возле матов. Парень спрятал лицо в ладонях, но плечи слишком трясутся, мог бы и не скрывать свои рыдания. Конечно же, рядом, устроившись на матах, сидит Паулаускас, положив крупную ладонь на дрожащее плечо, с четко очерченной костью под белой кожей. Он с нежностью успокаивающе что-то говорит, но Коллинз не может разобрать слов с такого расстояния, да даже если бы он стоял ближе, он, всё равно, ничего бы не понял. Капитан поднимает Сергея и обнимает за талию, помогая добраться до раздевалки. Даг смотрит им вслед, чувствуя, как внутри закипает бессильная злоба, ненависть к этим ворам, отнявшим у него мечту, победу, смысл его жизни! Ему хочется догнать их, хочется сделать так же больно, как они сделали ему. А ещё сейчас ему нужен «тормоз», который удержит от необдуманных поступков, ведь руки уже начинают дрожать, а в горле застревает рык. Дуайт слишком хорошо его знает, поэтому подходит и хлопает по плечу, заставляя вздрогнуть. - Нам надо выпить и расслабиться, чувак, – Джонс и сам выглядит пришибленным, но он гораздо лучше Коллинза умеет держать себя в руках. - Точнее, надраться и забыться? – хрипло и обречённо смеясь, уточняет Дуглас, чувствуя, как немного стихает волна ярости. - Именно, пошли, парень. Больше нам тут делать нечего, моей ноги тут точно не будет больше! Долбанные судьи просто подыгрывали этим русским, чтобы их! *** К ним присоединяются Хендерсен, Кеннет и Бантом. Не сказать, что Даг очень хотел бы проводить время в этой компании, но сейчас им всем настолько паршиво, что уже плевать, с кем пить и с кем ругать советских баскетболистов. Даг успевает раз тридцать упомянуть Белова, ругая его и капитана-литовца последними словами. Парни понимающе кивают, слушая его пьяные, обвинительные крики. Они проклинают судей и вообще всех причастных даже когда уже возвращаются в Олимпийский городок в десять вечера, шатающиеся и слишком громкие. Коллинз замечает, что в тренировочном зале, которому отвели всё левое крыло, как раз для баскетболистов, ещё горит свет. Американец кивает сокомандникам в сторону освещенного помещения и решительно шагает туда. Ему ещё никогда так не хотелось разнести к херам что-нибудь, связанное с баскетболом. А теперь руки чешутся погнуть кольца, разбить защитные щитки над ними, изодрать покрытие на полу и расписать каждое гребанное кресло в этом зале матерными словами. Они заходят в светлое помещение не через раздевалки, как уже привыкли, а через широкий вход для посетителей, в котором почему-то свет отсутствует. Двери распахнуты, брать отсюда нечего, кроме мячей и кресел, да и вряд ли удастся протащить что-то такое крупное через охрану городка. Из самого зала доносится равномерный звук ударов мяча об пол. Дугласа это бесит, он ненавидит сейчас человека, который решил, что может играть тут, на пока ещё его территории, в его баскетбол. Дуайт хмуро косится на него: - Даг, пошли, какого хрена мы вообще сюда припёрлись? – друг передергивает крепкими плечами. - Подожди-ка, давай покажем настоящий баскетбол этому чудаку, который решил, что имеет право тут играть, – Коллинз ухмыляется, он знает, что выглядит немного безумным. Таким он сейчас себя и чувствует. - Верно, Даг! Надо всем показать, что мы на самом деле можем творить на поле, когда гребаные судьи не подлизывают этим уродам! – Хендерсен еле стоит на ногах, да и разобрать, что он произносит, получается с большим трудом. Но он поддерживает Дугласа, значит, уже двое против одного. Даг не дожидается ответа остальных, а просто идёт по широкому коридору, которые выплевывает эхо его шагов в пустой воздух. Американец удовлетворенно улыбается, когда до него долетают звуки тяжелой поступи Дуайта, шаркающих и сбивающихся шагов Хендерсена и быстрых Кеннета и Бантома, которые торопятся их догнать. Удары мяча об пол затихают, значит, человек, который сейчас стоит на поле, тоже услышал их. Коллинз замирает всего в нескольких сантиметрах от полосы света впереди и недоуменно рассматривает человека, которому не посчастливилось сегодня попасть под руку Дугласу. Американец сглатывает, чувствуя, как к ярости примешивается возбуждение, он жадно рассматривает фигуру парня, развернувшегося к их укрытию лицом и всматривающегося в темноту коридора. Серая футболка, с темными, влажными пятнами на спине и груди, обтянула мышцы на руках, а шорты открывают длинные, мощные ноги, и Даг ласкает взглядом кожу на видимой части бедра. Сейчас на парне нет красной майки, но не узнать его нельзя, слишком сильно врезался в память образ, да и победу они у него украли всего несколько часов назад, а такое забудешь точно не скоро. Лицо игрока Советов кажется немного взволнованным, и баскетболист хмурится, вытягивая и без того длинную шею, пытаясь рассмотреть вошедших. Волосы прилипли ко лбу, и спортсмен утирает его тыльной стороной ладони, стараясь отдышаться. Дуглас облизывает губы, ощущая уже, как под пальцами порвется ткань чужой футболки, и ладонь заскользит по влажной, горячей после тренировки коже, заставляя парня дрожать и втягивать живот. Рядом тяжело дышат остальные, кажется, они чувствуют, как воздух сгустился, наполнившись возбужденной агрессией. - Серёж? – Паулаускас неуверенно делает шаг к темному коридору, сжимая в руках мяч. – Это ты? Даг узнает звучание иностранного имени. Серёжа. Сергей. Вот, значит, кого ты тут ждал. Капитан сборной Советов закусывает губу и нерешительно делает ещё несколько шагов вперёд. Коллинзу кажется, что смысла ждать больше нет, и он выходит из своего укрытия, встречаясь взглядом с Модестасом. Лицо последнего тут же меняется, становясь настороженно-недовольным, тело напрягается, готовясь защищаться, это рефлекторно, но Коллинзу нравится, что Паулаускас его опасается. Он подходит всё ближе, рассматривая рыжину прядей, упавших на лицо, загорелые руки, напрягшиеся мышцы на бедрах. Сзади за ним следуют его сокомандники, готовые поддержать его. Но Модестас не отступает, только чуть опускает голову, выпускает мяч из рук, придерживая его носком кеда, исподлобья глядя на них и интересуясь на слишком канцелярском английском: - Что вам нужно? – его голос звучит чуть хрипловато, слишком округляя некоторые звуки. Коллинз пожимает плечами: - Хотел посмотреть, как празднуют победы воры. - Наша победа была честной! – теперь в голосе появляются резкие интонации, но фразы получается немного странноватыми. – Мы просто были сильнее. Вам нужно смириться и больше работать. Если вы закончили, я хочу продолжить тренировку. Между ними всего шага три- четыре, и американец преодолевает их слишком быстро, чтобы Модестас успел среагировать. Даг практически касается его груди своей, когда дышит, он всматривается в карие глаза, с расширенными от страха зрачками, рассматривает плотно сжатые губы, едва заметные веснушки на переносице и щеках и сломанный нос. Паулаускас оказывается ещё более красивым вблизи, и Коллинз невольно задумывается, что понимает Белова, который так привязался к литовцу. - Больше работать? БОЛЬШЕ РАБОТАТЬ?! – Даг хохочет, как безумный, потом наклоняется ещё ближе, шепча в чужие губы, чувствуя прерывистое дыхание, которое с них срывается. Ему плевать, что Паулаускас может не понять его, он просто говорит, чувствуя, как возвращается отчаяние, ярость от осознания, что ничего изменить он уже не сможет, кроме того, что причинить равносильную боль другому. – Да что ты об этом знаешь?! Я жил баскетболом, жил мечтой победить на Олимпиаде. А ты знаешь, что у нас такие осечки не прощают, знаешь? И я больше никогда не смогу побороться за медаль на Олимпийских играх! Да мне даже дорога в большой спорт заказана, буду шариться по местным клубам, без шанса подняться! Все мои труды, все мои старания летят на хрен! Ты думаешь, вы просто заняли НАШЕ первое место? Нет, парень, вы отняли у нас наши жизни. Твой поганый Белов отнял МОЮ жизнь, слышишь?! Капитан красных выглядит теперь действительно испуганным, он делает шаг назад, едва не спотыкаясь о мяч, но Коллинз следует за ним, не давая уйти, не давая возможности отвести взгляд. Хендерсен заходит литовцу за спину, и тот судорожно пробегается взглядом по соперникам, пытаясь оценить свои шансы. Но Даг хватает его за ворот футболки, прижимая к себе. - Да ты сумасшедший! – выкрикивает Модестас, пытаясь вывернуться из его рук. - Знаешь, что я себе пообещал? Что поимею Сергея Белова, не важно: на поле, за его пределами… Я думал, будет правильно, показать ему его место, место сучки, находящейся под победителем, но это полная хуйня! Он поимел меня на поле, прикинь? Он сломал мою жизнь, как я хотел сломать его гордость. Он отнял мою мечту, – Дуглас качает головой, словно сам в это до конца не верит. Модестас пытается что-то сказать, перепрыгивая с русского на английский, с английского на литовский, но Даг не слушает. – Но знаешь, у него ведь тоже есть, что отнять. Я думал, проигрыш сломает его, насилие сломает его. Но это не так, он сильный, пока ты рядом, верно? Его сломает твоя боль. Господи, как я раньше об этом не подумал?! Его сломаешь ты. Поэтому я заберу у него тебя, как он отнял мою победу, мой смысл жить. Коллинз бьет пятого номера Советской сборной, словно в замедленной съемке наблюдая, как лопается пухлая нижняя губа, и слишком яркие капли появляются на подбородке. Следующий удар заставляет баскетболиста запрокинуть голову, может, литовец даже отключается на секунду. Коллинз практически не слышит Дуайта, который просит его остановиться, он отмахивается от руки Джонса, и не замечает, как тот сплевывает на паркет и решительно шагает к выходу. Даг отталкивает от себя капитана чужой сборной с такой силой, что тот не может удержаться на ногах, падает, едва успевая выставить руки, таращит карие глаза испуганно и пытается отползти. Кажется, он что-то говорит, просит остановиться или угрожает. Дугласу абсолютно плевать на это. Он бьет противника ногой в живот, и ничего не говорит, когда Хендерсен и Кеннет присоединяются к нему, заставляя пятого номера красных упасть на спину и сжаться в попытках прикрыть грудь и лицо от ударов. Бантом сидит неподалеку, раскачиваясь из стороны в сторону и прикрыв глаза, он настолько пьян, что, кажется, вообще не понимает, что происходит. Дуглас командует остановиться, когда смуглое тело почти перестает реагировать на удары. Американец переворачивает Паулаускаса, рассматривая свежие синяки, расплывающиеся на гладкой коже, разглядывая ранки и кровоподтеки на красивом лице, которые только сильнее возбуждают. Литовец смотрит на него из-под дрожащих ресниц и, еле шевеля разбитыми губами, тихо шепчет: - Не трогай Серёжу. Даг усмехается и вздыхает. Глупый капитан так и не понял, что американцу вовсе не обязательно трогать Белова, они вообще могут не пересекаться, ведь он уже нашёл самое слабое место десятого номера. Ведь ничто не способно убить так же верно, как боль любимого человека. Коллинз был прав, футболка рвётся с легкостью, не скрывая больше грудь и пресс, и американец жадно припадает к солоноватой коже, оставляя поцелуи-укусы. Вслушиваясь в чужие болезненные стоны, он усмехается, зализывая ранки, ощущая во рту вкус чужой крови. С Беловым всё было бы иначе, а литовец слишком крепкий, слишком сдержанный, не хватает хрупкости, изящества. Как в Сергее. Из-за алкоголя воспоминания смазываются, Дуглас помнит только жар кожи другого человека под ладонями, узость, которая причиняет боль ему самому, спазмы чужого тела, сдавленные рыдания, которые всё же пытаются сдерживать, но это ведь почти невозможно. Кажется, Кеннет помогает ему удержать Модетсаса, пока Хендерсен бегает блевать. Кажется, литовец произносит это странное имя «Серёжа» в бреду, заставляя Дага двигаться ещё резче, вбиваясь, сминая, ломая. Кажется, Коллинз видит слёзы, которые медленно скатываются из пустых теперь глаз к переносице и капают на покрытие новенького зала для тренировок будущих Олимпийцев. Кажется, он накидывает на чужие бедра шорты, прикрывая синяки от пальцев на смуглой коже и укусы внизу живота. Американец не помнит, куда потом пропадают однокомандники, как он сам встает и как добирается до коридора, оставляя изломанное тело на полу, зато, когда в него врезается кто-то, отталкивая к стене, от чего Даг прикладывается затылком, мутное сознание немного проясняется, он узнает темный затылок и хромоту при беге, словно человеку тяжело наступать на правую ногу. Мужчина отталкивается от стены и разворачивается, глядя, как Сергей Белов несётся к распростертому на полу телу, выкрикивая непонятное «Модя, Моденька!», как поскальзывается и падает, уже не вставая, а просто подползая к своему капитану. Дуглас разворачивается и медленно движется к выходу, он достиг своей, возможно, последней цели. У него больше нет смысла в жизни, но и тот, кто отнял у него всё, потерял свой смысл тоже. В спину ему летит горестный вопль, больше похожий на крик умирающего животного. «Я всё равно поимел тебя, десятый». Даг чувствует пустоту внутри, так иногда бывает, когда ты получаешь то, чего хотел. Например, отмщения. *** Стук в дверь слишком сильный, а у Хэнка слишком бледное лицо, он пытается что-то спросить, но Даг только мотает головой, умоляя не задавать лишних вопросов. Люди в полицейской форме скручивают его, хотя он даже не думает сопротивляться, говорят что-то про обвинение в причинении тяжкого вреда здоровью. Значит, литовец жив, но Даг и не планировал его убивать, это уже лишнее. Коллинз слышит крик из комнаты Хендерсена и рыдания из номера Кеннета и Бантома. Их выводят из отеля с разницей в несколько секунд. Дуайт не поднимает глаз на столпившихся вокруг, остальные идут за Коллинзом, и он их не видит, только слышит всхлипывания, но не может разобрать, чьи. Сам Дуглас шарит взглядом по толпе. Он замечает бледное лицо с мертвыми зелеными глазами, человек слишком похож на призрака, весь какой-то бесцветный, прозрачный. И Даг думает, что даже красная форма с десятым номером не сможет вернуть цвет этому лицу. Зеленые глаза всматриваются в его лицо, безмолвно задавая вопрос: «Почему он? За что?». Даг усмехается и подмигивает Сергею Белову. Десятый отнял его жизнь, а он отнял жизнь десятого, всё ведь честно? Откровенно говоря, Даг не жалеет ни о чём. Баскетбол и участие в играх были смыслом его жизнь все последние годы. Он жил ради своих побед. Во всем. Он дышал этим, а ему перекрыли воздух. Но Коллинз привык бороться за свои желания, даже если это будет последний бой. Вообще-то, он не может сказать, когда точно слетел с катушек: когда понял, что никогда не сможет заполучить и подчинить себе Белова или когда этот недоступный, гордый ублюдок украл победу прямо у него из-под носа. А может, ещё раньше, лет в десять, когда отец бил его ремнём и орал, что он просто кусок дерьма, ничтожество, бездарная тварь, и ничего хорошего из него не выйдет, а мама рыдала, сжавшись в углу. А может, когда врач сказал, что теперь он может попробовать и без своих таблеток, если спорт ему так помогает. Просто раньше у него было то, что помогало держать на плаву. Нет, всё же есть одна вещь, о которой Коллинз жалеет. Он отнял у Белова всё, но самого Сергея так и не получил. Даг смотрит туда, где стоял десятый, но больше там никого нет. Даг так и не смог одержать победу. Он почти физически чувствует удары ремня на спине и проявляющееся на груди слово "Ничтожество", он почти видит, как счетчик всех его побед сбрасывает достижения до одной цифры - овального, как баскетбольное поле, нуля. Жаль.