Где твои крылья?

      Они сидят за пустым, ветхим столом среди серых и обеднело голых стен. Здесь так мрачно и так тоскливо; эта страна — твоя Родина. Твоя старая, скучная, оседающая на безразличных глазах пылью Родина. Так бездумно живётся в её объятьях, за высокими стенами, но от этого никуда не деться, а они снова одни. «Ты снимаешь вечернее платье, стоя лицом к стене,»       Жена давно ушла от Гаранжина. Олимпиада тоже давно кончилась. Былые солнечные деньки уже никогда, никогда не вернуть. Эйфория сменилась скукой, радость — серыми буднями, от их любви осталась лишь привычка, банальное, животное желание жить. «И я вижу новые шрамы на гладкой как бархат спине»       Они жадно целуются, так безвкусно, так привычны, чёрствые губы слишком знакомы: немного вяжут, как терпкое вино, ничего не меняется год за годом. Сухие объятия — как традиция, ничего личного. Он дотрагивается до гладкой тёплой спины своими мозолистыми холодными руками, от этого прикосновения пробегают мурашки, но не от возбуждения, от холода. В какой раз они делают это вместе? Как давно это началось? Теперь даже не важно, зацикленные движения как на порвавшейся плёнке вытесняют воспоминания о былой нежности и трепете, и этот безумный вальс безразличности не отпускает их. «Мне хочется плакать от боли или забыться во сне»       Они любят друг друга, но сейчас совсем по-другому. Ничего не осталось от чувств, что они дарили друг другу вначале. То восхищение, счастье, забота, тот блеск в глазах при встрече, всё это осталось совсем далеко, где-то на перроне прошлой жизни, а их поезд, будто ради забавы, поехал дальше, уносясь прочь. Теперь только боль и проблемы. Им бы вдохнуть глоток свежего воздуха, но его не осталось, все вокруг ходят в больших противогазах и масках из чьей-то кожи. У всего вокруг будто бы кончился срок годности, по просроченным улицам, с бессмысленно большими переулками, спешат на работу из спальных районов просроченные люди с, к сожалению, просроченными мечтами, здесь всему осталось только ждать, когда оно окончательно сгниёт. А у него остался только один вопрос: «Где твои крылья, которые так нравились мне?»       Он берёт его жёстко, не жалея, оттягивает за волосы, целует шею, проводит руками по бёдрам, спине, оставляет синячки на бледной коже, которые не прячет свободная форма баскетбольной сборной, но думает о своём, как и Алжан. «Раньше у нас было время, теперь у нас есть дела»       Парень, как и перед каждой поездкой, вечером поедет закупать товары, чтобы продать их за границей, несмотря на то, что в прошлый раз его чуть не посадили, зарабатывает лишь этим, он наживается на контрабанде и нет, ему не стыдно, все же так делают. А Гаранжин уже давно не тренирует сборную, его сняли спустя какое-то время после олимпиады, но он не жалуется, довольствуется и «Спартаком», лишь стыдно перед любовником (в слух они никогда друг друга так не называют, 121-ю статью никто не отменял), что гроша в дом не приносит. «Доказывать, что сильный жрёт слабых, доказывать, что сажа бела»       Им бы хотелось говорить, но, по-моему, больше не о чем, можно просто раз заглянуть в мутнеющие глаза друг друга — всё и так видно, без объяснений. Им страшно думать о том, как много они мечтали, о том, как много хотели, ведь в конце концов они остались у разбитого корыта, как в той сказке (оказывается, у сказок бывают плохие концы, забавно, не правда ли?). «Мы все потеряли что-то на этой безумной войне, кстати, где твои крылья, которые нравились мне?»       Желая достать до звёзд, они получили удар мощного света в приёмной врача, думая о счастье, забыли значение этого слова, потеряли его в словарях и сожгли их, выкинули из головы в мусорный бак за окном. Оно пропало, улетело птицей в открытое окно куда-то далеко, туда, куда не пустят железные прутья и решётки этого проклятого времени. «Я не спрашиваю сколько у тебя денег, не спрашиваю сколько мужей»       Руки сплетаются, он прикусывает губу, но сердце стучит ровно. Глаза прячут бессмысленную обиду на жизнь, но уже не плачут — это бесполезно. Гаранжин у него ничего не спрашивает — тоже бесполезно. Да в целом всё в их жизни теперь бесполезно. «Я вижу, ты боишься открытых окон и верхних этажей»       Его рука зарывается в мокрых от пота волосах Жара, он смотрит в отцветающие глаза, которыми он когда-то помог увидеть мир, хотя сейчас им обоим хочется просто ослепнуть — так вокруг всё надоело. Парень прячет взгляд, подаётся вперёд, целует плечо, затем преходит к ключицам, оставляет влажную дорожку до сосков, мужчина гладит его спину, протяжно стонет. Они точно помнят, что раньше любили друг друга, но теперь им как будто ампутировали жизненно необходимый орган, они совсем забыли, что такое чувствовать, каждый их день — это попытки воскресить то, что жило в них когда-то. «И если завтра начнётся пожар, и всё здание будет в огне, »       Они просто родились в неправильное время, им обоим просто не повезло, удача не ко всем благосклонна, и обстоятельства застали их в самом разгаре чувств, возможностей, мечтаний, и потушили их яркий огонь, оставляя ещё тёплый, но сейчас уже совсем остывший, пепел. Но они постараются построить из него хоть крошечный замок из иллюзорного огня, если, конечно, вспомнят его, ведь сейчас всё вокруг, недолго думая, сложет спички в кучку и будет ждать, что пламя само найдётся из кислорода, что так хорошо горит и которого так не хватает. И снова касания, полные надежды и искренности, их попытки опять обрушатся ничем, но они всё равно снова и снова дотрагиваются друг до друга — вдруг повезёт? Они знают, что всё тщетно, но продолжают верить, вскоре они разойдутся опять по своим делам, Алжан наспех натянет футболку с джинсами, коротко кивнёт, прощаясь, и поедет закупаться для заграницы, Гаранжин ответит кивком и, собравшись и взяв нужные бумаги, поедет тренерствовать, а пока они просто лежат на скрипучей кровати в объятьях, думая о чём-то, расстраиваясь из-за ещё одной бессмысленной попытки, но даже не подадут виду, что давно поняли, что ничего не вернуть и «Мы погибнем без этих крыльев которые нравились мне.»