Цепь

«Иногда только странная череда невезений...» — Что я могу для тебя сделать? — шепчет Сальери, торопливо садясь и снимая перчатки. Моцарт усмехается, поправляет подушку за спиной и перебирает нотные листы. — Антонио, ты мог бы мне помочь, если бы у тебя было чудодейственное лекарство от насморка, избавляющее меня от обязанности пить все эти несносные травяные настои. — У меня есть только известие о том, что ты приглашён на маскарад. Не хватает чудодейственности? Моцарт заходится кашлем. — Как видишь. Не вышло у нас отпраздновать вместе Рождество, — он смеётся одними губами. — Сколько уже лет?.. — Этот год — третий. — Ну, может, в следующей жизни. — Не пристало послушному христианину верить в переселение душ. — Надо же хоть во что-то верить, дорогой Антонио. *** «...может связать души в единую цепь...» — Оскар, я бы не советовал. Чуть слышно звякает чашка, поставленная на блюдце. — Мой милый Робби, боюсь, мне никак не избежать этой поездки, иначе кто-нибудь из тех невежественных критиков отравит меня во имя Общественной Морали. Ведь всякий раз, когда человек допускает глупость, он делает это из самых благородных побуждений. Роберт Росс поправляет галстучную булавку, давний подарок Оскара, и сцепляет руки на колене, поворачиваясь к окну. На улице идёт снег, и гувернантка завязывает туже шарф Сирила, который замечает взгляд Роберта и показывает ему язык. — Под Рождество? Думаю, поездка будет не слишком радостной. — Мне жаль покидать моих мальчиков, — Оскар кивает Констанс, показывающей стопку писем, — но всё же это необходимо. — Я бы присоединился, если мог, но... — Робби, твой друг больше нуждается в тебе. А мне всего лишь надо отдохнуть от этой шумихи и, возможно, начать пьесу. У двери Роберт крепко сжимает руку Уайльда. — Я бы хотел, чтобы это Рождество было несколько лет назад, — говорит он, открывая дверь. — Тогда бы мы сетовали о том же. Не будем уподобляться почтенным джентльменам, чьи сожаления о прошлом так же длинны, как коротка их память, — Оскар вынимает сигару изо рта и улыбается. *** «...чтобы однажды, замкнув цепь последним печальным звеном...» — Ты уходишь? — Франц держит пакет с продуктами и смотрит на Георга, уже накидывающего куртку. — Да. Он проходит мимо Франца к двери, задевая ногой лестничные перила. Даже не морщится. Франц ставит пакет на пол, глядя, как Георг обувается, и сжимает в руке выпавший апельсин. — Мог бы и сказать, что не останешься на Рождество. Георг поднимает голову, и невозможно понять выражение его глаз. Слишком темно, давно пора заменить перегоревшую лампочку. — Извини, не знал, что ты затеешь обед. — Знал. Они смотрят друг на друга. — А ещё ты собирался покрасить наконец потолок. Георг зашнуровывает второй ботинок. — Подай мне листовки. Франц отдаёт их молча и закрывает дверь, и садится на стул, и машинально начинает чистить апельсин, читая названия книг на корешках. Все эти книги, каждую, он давал Георгу, обучая его видеть то, что есть, а не то, во что слепо верят коричнево-рубашечники. Он надеялся, что однажды они с Георгом смогут, наконец, доверять друг другу, и что-то изменится. И Франц бы понял, что не зря он как-то раз подошёл к нему на трамвайной остановке. Из радио доносится заглушаемая помехами тридцать девятая симфония Моцарта, и Франц слушает, откладывая в сторону половину апельсина. Печаль, сжимавшая сердце, ослабляет свою крепкую хватку. *** «...заставить её наконец-то сломаться». — Да возьми уже трубку, — хрипит Микеле, держа мобильный телефон у уха. Он простужен, в квартире пахнет лимоном, горячим чаем и одиночеством. И не пахнет Рождеством. — Микеле? — Нет, Санта-Клаус. Ты ещё не вылетел? — Все рейсы задерживаются, здесь настоящий чёртов буран, — Микеле действительно слышит завывания ветра, искажающие голос, — и говорят, что кончится он нескоро. Микеле смотрит на градусник, но видит температуру за бортом самолёта, который так и не вылетел из Торонто. — Не вышло у нас отпраздновать вместе Рождество. — Ну, как знать, — смеётся Флоран в трубку, — может быть, в следующей жизни... После разговора Флоран входит в здание аэропорта, смотря на застывшие электронные города и возвращающие в прошлое часы вылета. Рейсы по-прежнему задерживаются, и он засыпает в неудобном кресле, положив ладонь на ручку чемодана. На огромном табло красная надпись сменяется зелёной. ___ Прим.: Роберт Росс - литературный душеприказчик Оскара Уайльда и его первый любовник. Констанс - жена Уайльда. Сирил - старший сын Уайльда. В третьем отрывке использованы персонажи романа Анны Зегерс "Седьмой крест". Коричнево-рубашечники - члены гитлерюгенда.