Вишни в снегу

Лириэт снится холодная тяжесть цепей. Пусть в груди давно уже вновь тлеет солнечное тепло, но память на семь замков не запереть, не заковать в лёд. Она просыпается — и привкус сырого тлена на языке смешивается с разлитым вокруг, осязаемым почти запахом цветущей вишни — тошнотворно-сладким, оседающим на губах липкой патокой, мешающим дышать. Лириэт не хватает воздуха — и она дышит глубоко, судорожно-часто, рискуя захлебнуться... а может, она того и хочет, хочет умереть окончательно, серой тенью-призраком раствориться в тумане — но не может. Живая душа словно бьётся в незримых оковах где-то очень далеко — и Лириэт медленно сходит с ума. От шёпота в голове и надрывного детского крика на границе яви и воображения, от невозможности забыться хотя бы ненадолго даже во сне, от вида собственных рук — неживых, в паутине чёрных вен, — и душка гниющего мяса на языке, и обволакивающего аромата вишнёвого цвета. — Сай, — бездумно зовёт она срывающимся шёпотом; слепо, как новорождённый котёнок, тянется рукой в холодную тьму рядом с собой — и нащупывает ладонью сухую пустоту холодной постели. У Лириэт уже, кажется, не осталось слёз — и теперь просто что-то мерзко пережимает в груди, мешая дышать. Она не открывает глаз, потому что боится смотреть во влажную тьму комнаты. Шелестящий шёпот ползёт по стенам вниз вместе с каплями крови и речной воды с запахом мертвечины. Лириэт страшно. Лириэт хочется от иррационального липкого ужаса вскрикнуть — разбить, разбить вязкий воздух, пропитанный ненавистным шелестом голосов, — но не выходит: рёбра сжимает стальными тисками. Она всё-таки чувствует жжение под плотно сомкнутыми веками, а после — тёплую влагу на скуле, прочертившую мокрую дорожку к виску. — Сай, — на выдохе всхлипывает Лириэт, вжимаясь щекой в жёсткую подушку, зная: никто не придёт. Не откликнется. Она всё-таки решается открыть глаза — и огромным усилием воли душит крик глубоко внутри. Его белое лицо стеклянным взором глядит на неё из темноты. На острых скулах цветёт грязная сирень трупных пятен, кожа — стылый свечной воск, глаза — матовые синие кристаллы застывшего льда. Этот взгляд чужой ей; эти глаза почти не похожи на глаза настоящего Саэрана — и страх оплетает колючими скользкими лозами, сжимает, не даёт вздохнуть. Саэран опускается на постель совсем рядом, смотрит внимательно — в глубине стылых омутов ровно горит мёртвый сапфировый огонёк. Бледная ладонь с потемневшими ногтями ложится на тонкое одеяло, стягивает медленно-медленно — и Лириэт недостаёт смелости помешать. Сумерки и пелена слёз перед её глазами скрадывают заострившиеся черты его лица — и ей почти кажется, что это он-прежний, но наваждение исчезает в тот миг, когда он легко накрывает её руку своей. ...когда его ладонь оказывается совершенно ледяной — настолько, что всё тело Лириэт прошибает крупной дрожью. Когда он уверенным движением касается пальцами её обнажённого живота — она едва не вскрикивает, зажимает себе рот, но не успевает сдержать громкого придушенного всхлипа. В следующее мгновение твёрдые холодные пальцы, остро пахнущие землёй и кровью, плотным кольцом обхватывают её шею — и с губ всё-таки срывается протяжный хриплый полувскрик-полустон. — Не надо, — она задыхается от испуга и запаха смерти, что висит в воздухе маленькой комнаты душной вуалью. — Сай, не надо, нет!.. — крик срывается в сдавленный умоляющий шёпот; она до боли цепляется пальцами за его сильные запястья — кожа жжёт ладони инеевым холодом. В стылой синеве мелькает что-то, чему затянутое пеленой страха сознание Лириэт не находит определения. — Не... — она успевает жалко всхлипнуть, когда Саэран касается указательным пальцем её губ, очерчивая контур; прикосновения жёсткой ладони неожиданно мягки: она бережно касается лица, стирая влагу со щёк. И Лириэт давится судорожным вздохом, не понимая; твёрдые мужские губы ледяные, а дыхание почему-то пахнет вишнями, а поцелуй неловкий и больше напоминает морозный укус — но это его, Саэрана, губы, его руки, даже теперь несущие ласку, а не только лишь смертную стынь. — Сай?.. — она неуверенно вглядывается в мёртвые сапфиры глаз — и видит в синем колдовском огне отголосок родного тепла. Это почему-то почти молниеносно успокаивает возбуждённое сознание на грани яви и сна, мгновение назад поглощённое паникой. Свой, знакомый, прежний — только сердце не бьётся. Впрочем, Лириэт иногда кажется, что у неё тоже. Она едва не теряет сознание от собственной дерзости и вздрагивает от неприятного холода, робко обхватывая Саэрана за широкие плечи, — но сдерживается. Это ведь её Сай, родной и близкий, пусть теперь его кожа и дышит зимним инеем. Пусть ладони его — обжигающий лёд, однако Лириэт всё равно отчаянно тянется им навстречу. — Сердце моё, — шепчет тихо, уже смелее обвивая руками его шею. Он — холод, зима воплощённая. Холод несут его руки. — Сай, — легкокрылой птицей срывается с губ несдержанный стон; вернее, альтмер сам срывает — что нежный вишнёвый цвет две вечности назад. Он — пламя, скованное льдом. Лёд Лириэт принимает в себя, пламенем же льётся жар по сетям сосудов. Её полночь по-прежнему — всегда — принадлежит ему. ...и вновь она просыпается с липкой влагой меж бёдер на смятых простынях не согретой никем постели.