greed comes back somehow in his fine ass original form and he and ling are boyfriends

Когти Грид думает, что это по-своему смешно, в этаком пиздецово-ироничном «как, чёрт подери, я так низко пал» ключе. Это он — обладатель когтей (больших и острых, твёрдых как алмаз и чёрных как уголь), но именно Лин впивается в него худшим из возможных способов. Он забирается под кожу — куда, Грид был уверен, никто никогда не доберётся. Разорванное «Что он себе позволяет», — приглушённо шепчутся советники, прикрывая рот рукой, — «да кто он такой, что игнорирует дворцовый этикет и одевается как пожелает; расхаживает в рубашке с оторванными рукавами и ковыряет в зубах после трапезы, а во время обеда сует руку под одеяние Лина и гладит его бедро кончиками пальцев». «Грид», — говорит им Лин, не больше и не меньше; «Грид», — ругается он, когда тот отбрасывает разорванные остатки императорских шелков на пол, спеша прижаться кожей к коже. «Грид», — задыхается он, перегнутый почти пополам, когда Грид такой большой и твёрдый внутри него, что Лин не уверен, как вообще жил без этого. Багровый Когда Грид возвращается, всё окрашено в багровый цвет: от стежков в императорском одеянии Лина и рисунка на колоннах внутренней части дворца до Философского Камня, мерцающего в руке Лина, и капель крови на него губе, прокушенной в сосредоточенности. — Я вернул тебя, — говорит Лин, повалившись на пол, его грудь тяжело вздымается. — Кажется, я слишком жаден, чтобы отпустить тебя навсегда. Голод — Придумай мне прозвище, — ноет Лин, усаживаясь рядом с Гридом, пока тот запускает руки в сундук, который стащил утром из сокровищницы. Грид поворачивается к нему с кровожадной улыбкой, облизывает губы и откидывает волосы Лина с плеча, чтобы обнажить безупречную кожу и голодно прижаться к ней. — Мой. Кожа Приятно вернуться в свою первую форму, что правда то правда — в конце концов, он, чёрт возьми, жил в ней больше 200 лет, прежде чем дорогой папочка уничтожил её. Шире грудь, длиннее ноги (комфортнее, чем в заимствованном теле какого-то пацана), но более всего — просто приятно вновь носить кожаные штаны. Более всего, ему нравится, как тешится его эго, когда Лин поёт ему дифирамбы, пробегается жадными руками по прессу (которым он, чёрт возьми, так гордится) и накрывает ладонью его член сквозь эти тесные штаны, и, блядь, он так давно не был в этой форме, в любой форме, что — может поклясться — чувствует каждую линию на узорах пальцев Лина. Случайность Не то чтобы он пытался влюбиться (даже сейчас мысль об этом почти заставляет содрогнуться), не то чтобы он проснулся однажды утром и решил завести каплю человечности под оболочкой гомункула, решил завести что-то вроде души. Этого просто не должно было случиться, тем более в отношении какого-то паршивца, какого-то пацана, который явно себя переоценивал, желая всего: друзей, семью, последователей, полный комплект, на полном серьёзе. Грид явно размяк, он горюет, когда последние осознанные мысли, что приходят к нему на ум перед смертью, это «Чёрт, парень далеко пойдёт» и «Блядь, да я же люблю его», и потому он решает, что, выходит, любовь просто такая же жадная эмоция.