Заветное желание Луизы де Водемон

      Лицо Луизы всегда безмятежно, на губах легкая улыбка, щеки горят румянцем – ее часто терзает жар.       Ее считают глупой, слабой, бесхарактерной, она же знает, что просто бесполезна – не способна выполнить свое единственное предназначение. В постели с мужем – они, два бесполезных куска плоти, в бессмысленных содроганиях пытаются создать третий, и в этом уже давно нет ничего от сладострастия. К тому же у них все равно ничего не получается. Это давно в тягость им обоим, но долг государей накладывает обязательства. Ночью Луиза часто лежит без сна и прислушивается к дыханию Генриха. Он тоже не спит, она знает, о чем он думает. Предрассветные часы этой совместной молчаливой бессонницы полны самой глухой тоски, и Луиза тоже хочет умереть, она устала быть обузой самой себе. Луиза не так глупа, как может показаться со стороны. Она просто отсекает все лишнее, закрывает глаза и сосредотачивается на главном.       Она никогда не была влюблена. Мечтала о любви, но знала, что ей вряд ли повезет ее испытать. Более того, она старательно готовила себя к тому, чтобы никогда никого не любить кроме бога, которому предназначила ее семья. У Луизы кроткий нрав и доброе сердце, окружающие рано это поняли и не упустили случая воспользоваться.             – Вы старшая, – говорила ей мачеха, вторая по счету, – подумайте о своих младших сестрах, ваше замужество обречет их на нищету и мезальянс. Приданое потребуется слишком большое.       Конечно, она преувеличивала. Нищета в их семье никому не грозила, но то, что ее юные сестрицы не смогут в будущем заполучить родовитых и богатых мужей, ее беспокоило. Луизу мучила совесть, когда она видела их веселые румяные мордашки. А она была некрасива: слишком худа и бледна – так говорила мачеха, вторая по счету.             – У вас глаза огромные, как у совы, и худое лицо. А тело слишком костлявое и тощее. Такое тело не будит вожделения в мужчинах. Вы так благочестивы, вы же любите молиться? Вы любите бога. Иными словами, вы словно созданы для монастыря! Луиза действительно любила бога, когда была ребенком. Мир казался полным света, солнца, зеленой травы, запаха цветов и улыбок ее родной матери. Бог был ее союзником и помощником. Она была ему благодарна. Потом бог стал ее утешителем и единственным другом, с которым Луиза могла разделить свою утрату, поэтому она и согласилась на монастырь, поэтому она никогда не была влюблена.             Луиза считала себя хорошим человеком. Ведь она всегда поступала правильно: не чувствовала того, чего не должна была чувствовать, не стремилась к недостижимому и никогда не мечтала о невозможном. Иные сказали бы, что она всегда плыла по течению, но никто никогда не задавался вопросом о том, чего ей это стоило. Когда планы отца поменялись, у нее появился жених. Весьма привлекательный молодой человек, но Луиза при редких встречах старалась не смотреть ему в лицо. Какая разница, если у нее глаза, как у совы, и плоская грудь. Он женится на приданом, и у них с мужем вряд ли будет что-то общее, кроме детей. Луиза не видела смысла привязываться к нему. И правильно сделала. Потому что отец внезапно поменял планы: отказал жениху и вернул в будущее Луизы монастырь. Она вздохнула с облегчением – страшно подумать, какое разочарование могла бы испытать Луиза, если бы хоть искра симпатии к жениху поселилась в ее душе. Она избежала этой ловушки, и сердце снова успокоилось. Все было бы хорошо, но бог, который ждал ее в монастыре, как-то незаметно стерся и поблек, стал старой фреской на стене древней лотарингской церкви. Луиза откладывала и откладывала окончательное решение.             – Вы уже перестарок, милочка, вам скоро двадцать три года, – говорила мачеха, вторая по счету. – Это уже просто неприлично! В вашем возрасте я уже родила вашему батюшке третью дочь. Люди могут подумать, что у вас любовник. Вы ставите нас всех в неловкое положение.       Луиза вздыхала и обещала все решить через неделю или месяц. Принять решение было необходимо, потому что своей семье она была в тягость, а в монастыре ее ждало место аббатисы, и там она была бы сама себе хозяйка. Он стал бы ее домом, а сестры – семьей. Луиза говорила себе, что хочет этого, но убеждения не помогали. В своих снах она все равно плакала в своей келье одна, всегда одна.       Поэтому когда Луиза узнала, что король Франции просит у отца ее руки, она поджала тонкие губы и присела в глубоком реверансе – самая покорная и тихая дочь своего отца. Глупо было не обрадоваться. Ведь теперь Луизу никто не запрет в монастыре! А ее мачеха, вторая по счету, может сдохнуть от зависти! Ведь на тощую Луизу обратил внимание самый красивый юноша Франции и к тому же король.       Генриха она запомнила и была уверена, что и он хорошо запомнил ее. Не красота была в нем самым примечательным качеством, иначе она бы не обратила на него внимания. Красота молодых людей не должна была волновать будущую монахиню. При первом знакомстве он поцеловал ей руку и сказал полагающиеся по случаю любезности, она ответила ему тем же, он провел Луизу в зал, усадил рядом с собой, и они чинно отобедали, как полагается королю Польши и дочери графа де Водемон – то есть людям, у которых нет и не может быть ничего общего.       Потом была прогулка по саду. Ветер раскачивал качели на старом дубе, качели ее младших сестер – тех, кому мачеха, вторая по счету, уже искала мужей.             – Я хочу покачаться, – сказала Луиза. Ей вдруг захотелось чего-то, что было только у них, – подтолкните меня, ваше величество.       Он молча принялся раскачивать качели, а потом вдруг легко вспрыгнул на край доски, и они взмыли вверх вместе.             – Пристали ли королю детские забавы? – рассмеялась Луиза.             – Уместны ли такие развлечения для будущей монахини?             – Больше всего на свете я не хочу быть монахиней! – выкрикнула Луиза, влетая вверх.             – А я не хочу ехать в Польшу! – выдохнул Генрих, когда качели летели вниз. Проводы короля Польши были пышными, но недолгими. Никто во Франции не горевал об его отъезде. Только Луиза теперь знала, что у нее с Генрихом есть кое-что общее – оба они несут на своих плечах крест чужих желаний и должны делать то, чего не хотят. И то, что они признались в этом друг другу, связало их крепче любых других уз. Об этом Генрих написал ей из своей Польши. Это было неприлично. Мачеха, узнай она об этом, конечно, подумала бы, что они любовники. Но Луиза давно поняла, что мачеха куда глупее ее самой и никогда не поймет, что есть вещи куда важнее.       Они с Генрихом никогда не говорили о любви. Между королем и королевой любовь – совершенно лишнее чувство. Луиза не ждала от него верности – это было бы крайне неблагоразумно. Однако Генрих поклялся ее отцу, что при его дворе никогда не будет фаворитки, слово свое он сдержал, хотя женщины и даже мужчины появлялись в его жизни довольно часто, но они приходили и уходили. Луиза улыбалась им и протягивала руку для поцелуя, она знала, что все они словно сухие осенние листья – рано или поздно их унесет ветер судьбы. А Луиза останется.       При дворе все говорили о любви, воспевали любовь, жили любовью. Все эти страсти были Луизе скучны, ведь она никогда не была влюблена. Ей достаточно было того, что Генрих держал слово. Когда ему был плохо, он искал утешения у нее, а не у тех, других. И она в трудные минуты искала в нем сочувствия и находила его. Но кто об этом знал? Кому интересны беды глупой и безвольной королевы? Он держал ее за руку, когда она металась в бреду. Он вытирал ее слезы, когда она была в отчаянии. Он, наконец, отказался развестись с ней, хотя его мать настаивала на этом. Ее мачеха, первая по счету, та, что любила ее, как родное дитя, и мать ее любимого брата, однажды сказала ей:             – Все, чего я желаю для вас – это счастье! Просто будьте счастливы, дитя мое.       И Луиза, пожалуй, была счастлива. «Зачем мне ваша любовь, – думала Луиза, – когда у меня есть Генрих? Какой любовник может дать то, что дарит он? Мы не любим друг друга ни капельки и не любили никогда, но понимаем друг друга без слов». Они часто молились вместе и отправлялись в паломничество по монастырям, хотя оба больше не верили ни в бога, ни в его чудеса. Они читали это друг у друга в глазах.             – У нас еще будут дети, – говорил ей Генрих, и Луиза делала вид, что верит.       Луизе хотелось, чтобы Генрих был больше похож на нее саму. Но Генрих был влюблен. Однажды. Или два раза в жизни. Это бесконечно отдаляло его от Луизы. Все, что разделяло их, Луиза ненавидела. Сильнее всего она, столь добродетельная королева, ненавидела Шико.       В жизни Генриха всегда было слишком много этого человека, даже когда он считался мертвым. А теперь он словно тень следует за королем, она видит клочки этой тени в его глазах, на плечах, в волосах. Нет, между ними нет ничего, они, пожалуй, даже не друзья теперь. Почему же, когда Луиза видит их вместе, у нее темнеет в глазах? Шико говорит: «Dijiciet potentes de sede et exaltabit humiles»1, и надежда в глазах Генриха гаснет, как свечка. Он опирается на руку своей тени. Сегодня умер Месье. В комнате пахнет ладаном и смертью. Теперь Генрих – последний в роду, ведь детей у них никогда не будет. Луиза точно знает.             – Я ненавижу его, – шепчет Луиза, – хочу, чтоб он умер. Ее любимый брат, сын мачехи, первой по счету, видит, на кого она смотрит, и сжимает ее руку.             – Я исполню ваше заветное желание, сестра. _________________ 1 - «Низведет с престола сильных и возведет смиренных». (лат.)