Книга Крови. Эпилог. Глава двадцать шестая.

      Парило. В воздухе витал свежий аромат только что прошедшего дождя. Тучи расступились перед клонящимся к горизонту солнцем, которое словно подожгло оборванные края тёмных облаков. Небо окрасилось в приятный персиковый оттенок, и экслибра Зибенштерна, словно заворожённая, наблюдала за ним, ожидая, когда оно заполыхает алым.       Вся в чёрном, Изида стояла на крыше резиденции, смотря на закат над зелёными полями Котсуолда. Она любила проводить — точнее, попросту убивать — здесь время, ни о чём не думая и ничего не вспоминая из того, что могла. Разглядывать бескрайний небосвод, сливающийся вдалеке с горизонтом, и позволять себе хоть на мгновение ощутить эфемерное спокойствие и даже до тошноты наивную надежду на то, что всё когда-нибудь будет хорошо, как в слащавых романах, стало необходимостью, когда её собственный разум, затерявшийся в версиях прошлого, стал её худшим врагом.       Убивающее чувство пустоты внутри — оно засело в сознании, медленно и мучительно пожирая остатки её расколотой души. Петушиная книга Фурии была права: её существование — сплошной тернистый путь лишений, разве что слёзы она особо лить не любила, хотя порой удушающая тоска заставляла сжиматься в комок и вгрызаться в губы до крови. Но о чём ей теперь рыдать? Её жизнь была похожа на черновик — там стёрто, тут изменено, а до начального варианта никому и дела нет. И что будет дальше, никто не знает.       Она никогда не слышала об идеях — не помнила, за что так отчаянно боролась. Не помнила, ради чего подсела на Абсолона, ради чего пошла на верную смерть. В сознании лишь осталось воспоминание о том, что на мир библиомантов надвигалась страшная неведомая угроза, готовая уничтожить их всех. Конечно, Фурия рассказала ей и всем остальным правду, но что такое услышать об этом и видеть, помнить, как ты это пережила? Она устала от всех этих пробелов и путаниц в собственной памяти. Она устала от игр с прошлым.       Внезапно на крыше послышались чьи-то шаги. Изида сразу распознала своим чутьём библиомантическую ауру Дункана — и внутри неё что-то вздрогнуло. Маунд молча подошёл к ней, смотря на горящее в последних лучах солнца небо. Экслибра бросила на него мимолётный взгляд, и боль в её сердечной книге вновь дала о себе знать. Лишение двух страниц не прошло для неё без последствий — она ощущала, как они пульсирующе ныли в груди, и ей казалось странным, что болело то, чего уже давно нет. Но она никогда не жаловалась, ибо прекрасно знала, что иначе могла бы сейчас подыхать где-нибудь у чёрта на куличиках, зачитываясь страницами из Абсолона. От этих мыслей её вновь передёрнуло.       — Закатом любуешься? — как бы просто так, с лёгкой иронией спросил Дункан, не зная, как и о чём ещё начать разговор.       — А ты? — Тень ухмылки скользнула по губам Пустоты. Она снова мельком взглянула на Маунда.       Он чуть улыбнулся и опустил взгляд на опустевший к вечеру задний двор резиденции, а затем повернулся к Изиде. В очередной раз волна облегчения прокатилась от сердца по его телу, когда он вновь убедился в её выздоровлени. Щеки округлились, на них появился румянец, кожа приобрела здоровый оттенок, а в глазах снова появился живой блеск. Однако лицо её всё ещё хранило в своих суровых, чем-то печальных чертах всю боль и страдания, что она перенесла.       На восстановительный сон Изида потратила несколько суток, и почти всё это время Дункан не отходил от её постели, не обращая внимания на то, что ему самому нужен был отдых. От каждой долгой паузы между её сбивчивым дыханием его сердце вздрагивало. Её лоб покрывался испариной, которую он бережно вытирал полотенцем, во сне она порой дёргалась, и тогда он нежно брал её ладони в свои, гладил её руки, иногда разговаривал с ней. Быть может, она его слышала, а может, и нет. Очнувшись, первым она увидела его, засыпала вопросами, хотела вскочить, но он лишь взял её лицо в свои ладони, легонько поцеловал в губы, поддавшись порыву чувств, и прошептал: «Всё хорошо». И именно эти слова она желала услышать больше всего, хотя вряд ли всё происходящее можно было так описать.       Конечно, заставить её поберечь себя и отлежаться в постели для полного восстановления было задачей не из лёгких. Её упёртость порой выводила его из себя; однажды во время её очередной попытки заняться чем-то он просто сгрёб её в охапку, закинул на плечо и потащил в кровать. Тогда она поняла, что сопротивляться бесполезно, и пару часов ещё на него дулась. Однако в качестве компенсации за моральный ущерб он разрешил ей хотя бы спуститься на кухню и самой заварить себе чай. Это хоть как-то ослабило её гнев.       — Ты как себя чувствуешь? — Дункан всё ещё пытался как-то с ней поговорить.       Этот вопрос задавать ему не следовало — Пустота закатила глаза и раздраженно ответила:       — Прекрасно. Сколько ещё раз мне сказать это, чтобы ты перестал спрашивать?       Разумеется, Изида преувеличивала. До «прекрасно» ей ещё было далеко, но по своей натуре она никому и никогда в этом не признается.       — Я просто волнуюсь за тебя. — Дункан попытался скрыть свою обиду за безразличным тоном.       Экслибра опустила взгляд на крышу и прикусила губу — ей всё же не стоило так заводиться. В конце концов, она была обязана ему жизнью и на самом деле была действительно благодарна за всё, что он для неё сделал. Порой она спрашивала себя, почему он пошёл за ней, прекрасно осознавая всю опасность, через которую им пришлось пройти. В глубине души она знала ответ, но сама же боялась себе в этом признаться.       — Прости, — тихо произнесла она.       Дункан глубоко вдохнул свежий прохладный воздух и чуть улыбнулся.       — Ты правда думаешь, что, зная тебя, я буду обижаться?       Изида мельком взглянула на него и ощутила, как тепло прилило к щекам. Закат почему-то казался прекраснее, когда рядом стоял Дункан.       В следующий миг его рука опустилась на плечо Изиды. Она вздрогнула от неожиданности, но не стала сопротивляться и дала Маунду притянуть себя к нему. Почувствовав своим телом его тепло, она позволила себе хоть на мгновение расслабиться. Книга в груди радостно трепетала и шелестела страницами.       Дункан незаметно улыбнулся. Его вдруг накрыло волной сладкого, липкого, как карамель, спокойствия, он вслушивался в еле различимое дыхание экслибры и поглаживал пальцами её плечо. Она была рядом. Она была жива. И это было главным. Для него не было ничего прекраснее её улыбки на здоровом лице, ничего приятнее её забавных, как ему казалось, гневных речей, когда она упрямо не желала отлёживаться. Для него ни с чем не сравнимы её суровые черты, нет ничего слаще её губ, ничего ярче её голубых глаз. И каждый её крик, каждая боль, отразившаяся некогда на её лице, оставляли на его сердце незаживающие раны, будто кто-то полоснул по нему ножом. Одно воспоминание о том, как она билась в судорогах на палубе «Бланш де Казалис», заставляло всё внутри него сжаться и похолодеть. Видеть, как она дышит, и слышать, как бьётся книга в её груди, стало для него чем-то жизненно необходимым.       — Даже не знаю, как ты меня терпишь, — прыснула Изида.       — Просто я очень тебя люблю.       Пустота вдруг повернулась к нему лицом, и Дункан обвил руки вокруг её талии, прижав к себе, убрал одну руку с её спины и нежно взял за подбородок.       — Я тебя тоже.       Холодные глаза Изиды в янтарном свете заходящего солнца казались прозрачными — как таявший лёд. И в ней самой что-то таяло и вспыхивало, когда Маунд касался её губ своими — иногда нежно, как сейчас, иногда порывисто и и страстно, упиваясь моментом.       Изида прижалась к широкой груди Дункана и смотрела на заходящее солнце, положив голову ему на плечо. Библиомант не выпускал экслибру из объятий и стал касаться пальцами её белокурых волос, с которыми играл лёгкий ветерок. Он боялся её отпустить, оставить одну, он хотел быть всегда рядом, чтобы защитить. Не от опасностей, с которыми она справится в два счёта, только лишь распахнув свою книгу, а от одиночества — от пожиравшей её пустоты, в которую она иногда уходила с головой.       Она сильно изменилась с того момента, как они расстались много лет назад. Превращение в экслибру Зибенштерна убило в ней охотницу на себе подобных и превратило в отчаянного воина сопротивления, которого не страшит даже смерть. Фурия недавно рассказала Дункану во всех подробностях, как это произошло и какова была реакция самой Пустоты, и он не сомневался, что Изиду убивает осознание того, чем она стала. Но ему было наплевать, обычный она библиомант или выпавшая из сказок Зибенштерна экслибра, человеческое ли сердце бьётся в её груди, или пульсирует живая книга. Какая к чёрту разница, если любишь?       — Кэт собирается завтра отправиться с нами в Лес Мёртвых Книг, — заговорила Изида. Романтикой с ней особо не насладишься — Дункан привык. — Хочет посмотреть, как устроились чернильные поганки.       — Да, я знаю. Пусть отправляется. — Маунд пожал плечами и отпустил Изиду.       Пустота поправила рукава тонкой водолазки, заправленной в джинсы. Кобуры с пистолетами на ней не было, как и корсажа — защищаться в кои-то веки было пока не от кого.       — Ты теперь всегда будешь ходить в чёрном? — сам не зная зачем, спросил Дункан, вспомнив, как раньше призрачная фигура в белом появлялась на поле сражения, как над белым платком сверкали ледяные глаза, а экслибры — да что там экслибры, даже библиоманты! — расступались перед ней с замиранием сердца.       — Да, — негромко ответила Изида, ничуть не удивившись. — Белый мне напоминает о службе в Академии. И вообще-то, чёрный практичнее. Но, может, к возвращению Фурии и Джеймса из их романтического круиза я надену что-нибудь не похоронного цвета.       На тонких губах Дункана мелькнула улыбка. На миг в его голове мелькнула одна безумная, как ему казалось, мысль безнадёжного романтика, и он чуть было не выпалил: «Я бы хотел увидеть тебя в белом. У алтаря». Что-то ему подсказывало, что за такие шутки Изида скинет его с крыши. Вдруг он нахмурился, задумавшись. А может, это была вовсе не шутка?